========== Часть 1 - Журнал, Портреты и Дыра ==========
Когда-то Школа Кота представляла собой караван, но к полудню своему начала тормозить, к вечеру — приживаться на стоянках, а к закату вовсе попыталась пустить корни, как другие Школы. Может, поэтому закат её и настал. В любом случае, последней остановкой Котов был Юхерн Бан, сеть якобы эльфийских горных туннелей. Говорят, сейдхе отдали ведьмакам крайне неудобно расположенную крепость за старые заслуги, но судьбу замка, видно, не обмануть, и ныне, после распада цеха, он снова погрузился в разложение.
Ведьмак подставил лицо грибному дождю. Ненадолго, до первых капель, юркнувших в трещины на месте некогда носа. Марек зафыркал и тряхнул головой. Пришлось скинуть с плеч оленя, чтобы перебраться с заросшей обочины на дорогу: её каменные плиты заметно поднялись с последнего раза, когда ведьмак шёл этим путём.
Синяя Дорога — зрелище жалкое, но тёплое. И дело не в том, что камень нагрелся на солнце, а в чём-то изнутри. В ощущении правильности выбранного направления. Оно вело на Юхерн Бан, в последнее пристанище Школы Кота. Марек знал только одного брата по цеху, который продолжал звать его «крайним».
Ведьмак вскарабкался неловко на плиту, помогая себе только одной рукой, потому что вторая была загипсована, и водрузил на закорки оленью тушку. Пошёл по Синей Дороге, которая кончалась или начиналась нигде: она выскальзывала из земли, из высокой травы, ещё полвека назад начавшей лезть в расколы. В трещины тёмных камней, которые Марек всегда считал синими, Маэль — зелёными, Айден — серыми, Гаэтан — сизыми… А Бреен — вообще бирюзовыми. Когда Бреен считал их бирюзовыми, Марек даже не знал, что это за цвет такой. Сейчас, шлёпая босыми ногами по горячему камню, он лишний раз убедился, что цвет его точно синий. Ходить по нему было сложнее с каждым разом: со временем плиты начали разъезжаться, а некоторые полезли на рёбра, хотя никаких шарлеев в округе не водилось. Впрочем, спустя столько лет бездействия Школы, могло и завестись. Завёлся кое-кто другой. Следы тролля отчётливо давили траву и грязь, совсем свежие, по направлению замка. Интересно. Но не слишком.
Впереди раздался грохот, будто груда камней рухнула с гор, только не покатилась. Мягкий дождик закончился так же внезапно, как начался. Не успел даже охладить камни, но чуть прибил трупный запах, сменившийся теперь мокрой шерстью — кто-то из них, олень или ведьмак, вероятно оба, откровенно пованивал. Марек шёл в сторону скал, к горе, окружённой лесом. Обогнул молодую, ему по пояс, сосенку, нашедшую своё место в расколе плит. Перешагнул — почти перепрыгнул — здоровенный разлом, чуть не выронив добычу, повернул и наконец увидел стены.
Юхерн Бан вжимался в скалы, точно хотел с ними слиться вслед за основной, ещё не видимой своей частью. Бока его были обшарпаны и разбиты, будто им не под сотню, а под тысячу лет. Цвет этих стен тоже назвать было сложно, но не из-за переливчатого камня, а оттого что краска давно выгорела и потрескалась, а под ней шпаклёвка, а под той предыдущая… Человеческая работа — совсем не на века.
Марек остановился, глядя на хорошо знакомый фасад. Странно видеть его не под снежным пейзажем, а в зелени и мху, даже в настойчивых росточках деревьев, забравшихся на крыши. Странно, но отчего-то приятно. Как будто не старый ведьмак ползёт отдохнуть в брошенный дом, а ученик возвращается с охоты. Не то чтобы времена те были приятные, но в них замок хотя бы дышал жизнью. Впрочем, и смертью.
Марек поймал краем уха копошения за стеной. Точно тролль. Скальный — только они так «шуршат». Пока Яр обувался и раздумывал (не в пользу тролля), что делать ему с огром в ведьмачьей школе, из-за стен поднялась тень. Взмыла в небо, закрыв на секунду солнце, и начала расти. Марек поднял голову и прищурился.
Бдрдыщ. Дрогнула земля. Несколько камней мостовой подскочило в воздух. Вздрогнул ведьмак. Перед ним вырос здоровенный булыжник.
Яр хлопнул на него глазом и задался вопросом:
— Какого. Хуя.
Ответом ему был свист нового камня. Марек отскочил.
Кчавк-бдрдыщ. Второй булыжник раздавил оленя. Ведьмака опрыснуло массой некогда жизнедеятельности.
— Вот сука. Ну всё.
Третий камень свистел куда-то в кусты, а Марек рванул к стене, не спуская с неба глаза. От четвёртого небольшого кирпича пришлось увернуться. Злостный метатель, однако, вряд ли куда-то метился, потому как его снаряды летели в непредсказуемых траекториях, все — как можно дальше от стен.
Яр покинул зону поражения и затормозил перед воротами. Они перестали закрываться ещё много лет назад, когда пала Школа, а вместе с ней обрушились (были обрушены) частично стены замка, в том числе над главными воротами. С тех пор залезать вовнутрь принято было через щель, но сейчас на её месте зияла самая настоящая дыра — даже не нужно было становиться боком.
Марек обнажил меч, шагнул на территорию Школы. И замер.
Перед ним вырос не тролль, хотя и она тоже чуть в отдалении, но человеческая спина. Лишняя секунда потребовалась Яру, чтобы узнать её, потому что спина была без мечей, а голова на ней — патлатая.
— Гаэтан?
Ведьмак подскочил от неожиданного хрипа, схватился было за кинжал, да развернулся раньше — тоже замер.
Троллиха отправила в полёт очередной камень из кучи и уставилась на новое лицо.
— Ох. Привет, Йольт.
Гаэтан поднял брови, глянув на меч в руке Марека.
— Это не тебе.
— Ещё бы было мне.
Марек убрал его в ножны и не успел головы поднять, как жал Гаэтану руку. Тот подтащил Яра на себя. В живот одного упёрся гипс предплечья, колено второго стукнула глиняная нога. Зловонная жижа хлюпнула между ними. На последнее Гаэтан среагировать не успел: страшная сила вдруг сжала ведьмаков друг с другом — это троллиха решила присоединиться к приветствиям. Коты выскользнули из её ручищ каждый в свою сторону.
— Знакомься, Кар, — бросил Гаэтан, отшатываясь на негнущейся ноге, стряхивая грязь. — Кар, это Й…
— Марек.
— Ах да. Марек.
Кар уже трясла свободную руку Яра, благо та оказалась не менее осклизлой, чем остальной ведьмак, и освободилась, прежде чем хватка начала перерастать в болезненную.
— О-о. Марик возьмак. Как Гатан. Марик Гатан брат?
— Вроде того.
— Марик есть шурин.
— А?
— Шурин — это брат жены, — вздохнул Гаэтан.
— О. Тода не шурин. А карк есть брат муж?
— Понятия не имею.
— Что?.. — хрипнул Марек.
Гаэтан снова вздохнул и затёр рукой лоб.
— Как бы тебе сказать…
— Гатан жениться Кар!
Увидев сквозь пальцы наипротивнейше расцветающую морду Марека, Гаэтан закрылся второй рукой.
— О-ма-на. Когда свадьба?
— Затра! — троллиха сцепила руки на груди, будто мечтательная девица с гравюры.
— Не завтра, — процедил Гаэтан, — а когда Кар разберёт завал.
— А Кар к затра разберёт!
— Погодите, вы тот самый завал разбираете? В крыле чародеев?
Гаэтан кивнул.
— Какие деятельные молодожёны.
— Слушай, ты, холостяк. Ты откуда вылез вообще? На дворе солнце светит, а ты как из болота.
— Вы, голубки, раздавили мой ужин. Я оленя у топляка отбил в синем подлеске.
— В сизом подлеске? Хорошо, что раздавили, тухлятина явно была.
— Старый тролль я говорить, тухлятина в картлета — хорошо, — возразила Кар.
— Устами тролля… Эх, Гатан, не заслужил ты такую светлую головушку в жёны.
Гаэтан принялся пепелить Яра взглядом.
— Кар идти проверить тухлятина… А то еда в гнездо возьмак нема.
И троллиха утопала за ворота. Гаэтан застонал что-то под нос.
— Брак только завтра, а ты уже устал?
— Твою-то матушку, Йольт…
— Марек.
— Марек. Я весь день от тебя это слушать буду?
— Думаю, всю жизнь.
От затрещины Яр увернулся и парировал оскалом.
— Паршивец. Ладно, пошли, пока она не вернулась.
Гаэтан поднял трость (Марек узнал её — батькина, с ручкой в виде сирены с одной сколотой грудкой) и развернулся ко вторым воротам, ведущим в скалы.
— Я ещё не записался.
— Чего?
— Того. В журнал не записался я.
— Брось, ты что, там записываешься?
— Вообще-то да. А ты, как я понимаю, нет?
— Делать мне нечего. Всё равно нету Школы уже.
— Коты-то есть.
— И что Коты?
— Ты там отупел от любви? Как ещё они узнают, что ты жив?
— Как будто кому-то есть дело.
«Мне есть», — подумал Марек, но не сказал. Вместо этого пожал плечами и развернулся. Направился к внешней стене, оставив Гаэтана одного на маленькой площади.
Яр отковырял неприметный камень и вытащил из дыры ключ. Поднялся на второй этаж башни.
Тонкий луч света еле касался тряпья, гниющего вдоль стен. Накиданное здесь Мелитэле знает сколько десятилетий назад, оно служило некогда лежанками для тех, кому спать было интересней, чем бдеть на стенах. Марек хмыкнул, вспомнив, как один из наставников нарушил его чудный, самый сладкий в жизни сон вон в том углу. Нарушил, схватив за ухо (левое, наверное, давно почившее), и пинком отправил на стену, в холодрыгу, град и снег.
Яр толкнул плечом боковую дверь. Вместо того чтобы распахнуться, она треснула с хрустом. Не открылась, но в пролом теперь пробивалось больше солнца, освещая хоть как-то грубый стол и табурет в центре комнаты.
На столе книга, как и всегда. Она лежала здесь, когда Марек впервые побывал в этой башне, лежала каждый раз, когда он дежурил, когда дежурили любые другие Коты. Она должна была прирасти к столу и не сделала этого только потому, что её часто брали в руки, делая новые записи. Относительно часто. С каждым годом всё реже.
Яр пролистал её, не поднимая, не двигая с места. Будто всё-таки надеялся, что книга в дерево въестся, и желал этому поспособствовать. Или боялся, что она рассыпется.
Журнал полный имён. Длинные и не очень столбики исчерчивают его с первых страниц. Все, кто когда-либо был в Юхерн Бане и на стоянках Котов до него, живут в этих столбиках. На десятки и сотни лет их имена переживают своих хозяев.
Марек открыл первый разворот. На его пергамент страшно было даже дышать: полупрозрачный, он крошился в пальцах. Чернила выцвели и выпали. От первых Котов остались одни линии. Следующим повезло больше. А через пару десятков листов кто-то додумался заменить бумагу и вшил новую.
Почти каждый столбец, местами даже имена, написаны разными почерками: учёт вёлся теми, кого за книгу сажали, а сажали тех, кто ближе всех пробегал. Марек припомнил, что и он однажды заносил куда-то под конец несколько новоприбывших. Кто это был и когда — не припомнил.
Снова полувыцветший разворот. Видно, оставили открытым под солнцем. А вот разводы: и слова в углу пары десятков страниц поплыли — намочили.
Марек цеплялся за случайные надписи, рассматривал, будто видел впервые, будто не листал эту книгу каждый раз, прибывая за эти стены. Дошёл до дат, в которых, как ему казалось, он впервые «ступил» в замок. Ему казалось это всякий раз на новом развороте. Одно из восьми слов в сегодняшнем столбце может принадлежать ему, но он не знает, какое. Мареков в этой книге пруд пруди, но с ним это имя недавно, а имя «Йольт» появится значительно позже.
Если очень внимательно вчитаться, — говорит молодой парень с кошачьими глазами. — Своё имя точно узнается.
А Мареку не узнавалось, никогда не узнавалось Йольту. В конце концов, он потерял своё первое имя ещё до испытаний, даже до тренировок. Слов без имён в книге тоже хватает, но все они похожи на клички взрослых или не похожи на того ребёнка.
Яр открыл последние записи: всё так же имена, но уже другого характера, написанные с другой целью. С момента распада цеха здесь отмечаются ведьмаки, гости бывшего дома. Крайняя запись:
1266. Айден.
Два года назад лапы последнего Кота топтали Юхерн Бан. «Ну, или не последнего, если есть ещё идиоты вроде Гаэтана.»
Марек смотрит на даты: всё реже и реже кто-то навещает это место. А вот его собственная запись:
1257. Йольт.
Имя, которое ведьмак получил незадолго до медальона.
Ведьмак с другим именем выдал щелбан другому медальону. Подумав, снял его с груди и сунул в карман. Достал из сумки свою чернильницу — местная давно иссохла — и вписал старым, облезлым до трёх бородок, пером:
1268. Марек. Гаэт…
Перо протекло, и здоровая клякса расползлась по странице, проглотила половину «Гаэтана». Яр дунул, отгоняя черноту от остальной записи. Сойдёт, и так понятно. А что за живой Кот Марек вдруг появился в книге, все желающие догадаются по уже не настолько, как в прошлый раз, но всё ещё убогому почерку.
Яр выглянул в щёлку бойницы: под стенами троллиха бубнила бессвязную песенку, соскребая оленя с земли и камня.
Спустившись, Марек не нашёл на площади Гаэтана, зато тот оставил открытой ворота в гору, туда Яр и отправился — в настоящий, а не «прихожий» Юхерн Бан. Странно, как он мог не думать о гномах и краснолюдах раньше, идя по этой шахте? Его и, видимо, не только его всегда обманывали эльфийские узоры и гобелены, выдавая туннели за произведение своего искусства. Что ж, хотя бы человеческая пристройка не вносила путаницы.
Далеко сзади захлопнулась дряхлая дверь. Мрак и тишина проглотили ведьмака. Хотелось бы ему думать, что самые безопасные и родные мрак и тишина в мире, но… Нет, в этом доме они означали всегда другое.
— Я не играю, — сказал Марек тихо в правильном направлении, и это разнеслось по всему туннелю.
Ему никто не ответил. С ним тоже никто не играл.
Не до конца в это веря, Яр поспешил пройти коридор трусцой. В следующем полумрак разбавлялся туманным светом — это узкие окна под потолком выходили во двор. Ведьмак свернул на кухню.
В центре пустого стола для разделки мяса лежал мешок крупы, явно оставленный так демонстративно в размышлениях, что с этим делать. Он оказался наполовину полным костной муки, наполовину — сухих тушек хлебных червей и единственной, как показало поверхностное исследование шкафов, едой на кухне. А ведь договаривались оставлять друг для друга припасы.
Марек направился в общий зал, некогда бывший прихожей, но с поры распада Школы служивший гостиной и спальней. Здесь Гаэтан с невесткой и расположились, устроив у малого камина гнездище из шкур и ковров. Гаэтан даже поставил палатку, обозначая, видимо, личное пространство. «Какой целомудренный…» Прежде чем отправиться рыться в его вещах, Яр пошёл вдоль стен, изучая висящие на них полотна.
Немного, всего штук девять, рам (несколько из которых, странно, но нынче пустовали), вот уже какое десятилетие, а то и столетие, хранило в себе важных Котов. Чем они были важнее любых других, Мареку не припоминалось, исключая пару лиц: знакомой лично чародейки и известного в узких кругах ведьмака, обозначенного мнением большинства основателем Школы Кота. Это были два центральных портрета Гезраса из Лейды и Войцехи. Просто Войцехи. И эта просто Войцеха снова заставила Марека улыбнуться.
Её здоровенная ростовая картина могла бы накрыть собой всех этих котов-ободранцев. Да даже Гезрас, написанный явно не последним мастером, жался к бочку её холста сиротливо, настолько помпезно оформлена была эта чародейка, настолько нагло когда-то она себя здесь повесила.
И снова странно — рамы у неё нет. А ведь была в прошлый раз. Толстая и резная, золочёная… Марек сам ответил на незаданный вопрос. На эту раму ещё до падения Цеха каждый второй житель Юхерн Бана поглядывал с прикидкой. «Сами растащили весь замок, засранцы».
Рассматривать Войцеху было такой же традицией, как обозначаться в журнале. И судя по стоящей напротив галереи скамье, приволочённой аж из столовой, этим ритуалом не брезговали. Смотреть следовало снизу вверх, как всегда, ещё с тех времён, когда зрители помещались под чародейкины юбки втроём. Начинать надо с безвкусных пёстрых сапожек, свёдших с ума не одно поколение мальчишек. Эти монструозно высокие каблуки снились в замке каждому второму, с возрастом — всё чаще.
Как Войцеха только додумалась надевать такие сапоги в крепости, где даже ведьмаки ломали ноги о выступы и ложбины, о гусиную кожу полов, которая с каждым годом рябилась всё сильнее, загадкой, впрочем, не было.