Эрнест впопыхах оделся и спустился вниз. Упускать возможности подзаработать не хотелось. У стойки администратора его ожидали двое солидных мужчин интеллигентного вида. Они дежурно поприветствовали Эрнеста, сопроводили до шикарного лимузина с тонированными бронированными стёклами, золотистого снаружи и инкрустированного золотом внутри, и отвезли за город на виллу, скрытую от глаз посторонних кронами вековых деревьев и высоким забором.
В просторном будуаре, сплошь заставленном антикварной мебелью, пианисту было предложено, и даже не предложено, а приказано на завтрашнем конкурсе проиграть. Женщина с раскосыми серыми глазами, жуя гаванскую сигару накрашенными чёрной помадой губами, сделала это любезным, процеженным сквозь зубы и не терпящим возражения, тоном.
Запустив черные коготки одной руки в шелковистую шёрстку белоснежной персидской кошечки, ладонью другой женщина поддерживала животное под задние лапки, чтобы питомице, с ниткой искрящихся драгоценных камней на шее, было удобно тщательно вылизывать совершенных округлостей холёную грудь хозяйки, от которой молодой человек не мог оторвать глаз.
Эрнест растерялся:
- Вы меня, кажется, приглашали к себе не по этому поводу.
- Вы хотели, чтобы я с вами о таком разговаривала по телефону?
- Но я не могу специально проиграть.
- Ошибитесь.
- Я не могу ошибаться. И мои ошибки ещё не станут гарантией и залогом проигрыша.
- Тогда отзовите своё участие. Завтра утром накануне регистрации участников.
- Моим участием заручились. Я не могу подвести организаторов.
- Сошлитесь на болезнь. Придумайте что-нибудь, чёрт побери.
- Если я откажусь от вашего предложения?
- Пеняйте на себя.
- Тогда я отказываюсь.
Эрнесту ещё никогда не приходилось иметь дело с подобными людьми и их желаниями, перед которыми бессильны законы, понятия чести и справедливости.
Он был наивен в житейских вопросах, он жил только музыкой, её возвышенной одухотворённостью и плохо разбирался в людях, не имея понятия, что в таких случаях с ним могут сделать.
Что-то в мире к тому времени поменялось, возможно, так было всегда, но в одночасье принялось настолько сильно выпирать наружу, что даже Эрнест стал иногда замечать какие-то происходящие в мире музыки перемены и странности, но старался не придавать им значения.
- Так, вы отказываетесь. Не спешите. Подумайте до завтра. Я вам позвоню. До свидания, - кровожадно передёрнутый рот и обнажённые клыки хищницы означали, по-видимому, улыбку.
Пока Эрнест возвращался под тем же конвоем в гостиницу, он пытался ни о чём не думать. Заказал в номер лёгкий ужин, однако не сумел съесть хотя бы кусочек. Тогда он решил лечь в постель.
Если сказать, что Эрнест не спал ночь, значит, не сказать ничего. Он не только не спал, он страдал и мучился. Таблетка крепкого снотворного не помогла, а увеличить дозу мужчина не решился. Да не может он переступить через себя, не может пойти на поводу у той размалёванной зловредной бабы, которая по сравнению с ним - никто. Он в великолепной форме и будет принимать участие в конкурсе, а там - посмотрит.
На солидную премию от спонсоров и устроителей конкурса у него огромные виды, озвученные им в интервью, растиражированном в мировой прессе. Эрнест рассчитывал открыть собственную музыкальную школу для одарённых детей из бедных семей с перспективой на будущее создать из её воспитанников оркестры - джазовый и камерный.
Откуда к достаточно обеспеченному человеку, родственники которого были людьми тоже отнюдь не нуждавшимися ни в чём, пришла такая идея, он сам до конца не понял.
Возможно, сказывалось подсознательно желание увековечить своё имя очередными, более почётными титулами: колледж имени..., дирижёр и руководитель оркестра..., то есть увековечиться в чём-то более глобальном, чем только в личных заслугах.
Однако под лёгким налётом корыстных побуждений оставить на века свой след вскоре обнажились выстраданные планы, которые настоятельно требовали быть осуществлёнными: передать опыт и знания и, в свою очередь, в общении с самобытными дарованиями расширить границы собственного мироощущения, вкладываемого в исполнение каждого музыкального произведения.
Почему из всех социальных групп он остановил выбор на малоимущей - таким вопросом Эрнест тоже не задавался. Он не забивал голову размышлениями на общественно-социальные темы и решил действовать по подсказке секретаря, убедившего его в том, что так будет лучше, что это благородно и что, осчастливив детей из бедных семей, пианист одновременно снищет себе славу на поприще благотворительности.
Телефонный звонок прозвенел, как приговор.
- Ну что, вы принимаете наше предложение?
- Нет.
- Категорично?
- Да.
После этого слова Эрнест бросил трубку и отправился в ванную комнату принять холодный отрезвляющий душ.
Выйдя из неё завёрнутым в банное полотенце, он увидел двух мужчин, сидящих на диване в гостиной.
Позвать на помощь молодой человек не успел.
Когда очнулся лежащим на полу, почувствовал невыносимую, нестерпимую боль, приторный запах крови и свежего мяса. Его стошнило, и он снова впал в забытьё.
Пальцы обоих рук были безжалостно раздроблены до основания.
Окончательно Эрнест пришёл в себя под белоснежным потолком палаты клиники. Вместо кистей - две обмотанные бинтами культяпки.
Так завершилась карьера одного из знаменитых пианистов, о котором давно уже позабыла публика, богема, общественность и поклонницы, которым в обмен на букеты цветов он дарил улыбки, а на недвусмысленные предложения - билеты на свой концерт.
Само собой разумеется, палачи найдены не были, хотя секретарь Эрнеста подал в полицейский участок заявление с подробным описанием обстоятельств, предшествующих трагедии.
Результатом конкурса и победителями полиция интересовалась недолго и поверхностно. Раздувать пожар мирового масштаба никто не захотел. Дело закрыли за отсутствием необходимого количества улик. Инцидент списали на русскую мафию, промышляющую грабежами в отелях, вынеся предписание усилить охрану.
Оставшись наедине с обрубками, Эрнест положил их перед собой и подумал, что накладывать на себя руки и заканчивать жизнь самоубийством не имеет смысла - умереть он сможет в любой день. Когда уж совсем станет невмоготу, знакомые голландцы помогут организовать безболезненную эвтаназию. И ещё он подумал, что никогда ему прежде не хотелось так сильно встречать день на рассвете и провожать на закате.
Он стал художником. Пристёгивает кисти к тому бесценному, что осталось и чего он лишился, по-видимому, по собственной глупости, но чаще держит их между "кулачками". Рисует и продаёт дорого то, что пытается изобразить и донести. У него есть помощник, молчаливый и напоминающий скорее тень, чем живого человека.
- Вот, пожалуй, и конец той нехитрой истории, которой я решил поделиться с вами, уважаемая доктор...Как вас величать?
- Татьяна Алексеевна.
- Уважаемая доктор Татьяна Алексеевна. Надеюсь, я вас не сильно утомил.
- Что вы, напротив, мне было интересно выслушать вас. Но дать ответ на поставленный вами вопрос и что-то сказать по поводу услышанного я сейчас не в состоянии. Отложим до завтра. Где я могу поглядеть на работы того музыканта?
- Недалеко отсюда есть уютная картинная галерея, - мужчина продиктовал адрес.
Парк наполнялся отдалёнными звуками автомобилей, шагами и приглушёнными голосами прохожих, спешащих на работу. По безмятежному глянцу водоёма неторопливо плыла жёлто-красная флотилия листьев.
Татьяна Алексеевна поднялась:
- До свидания. Было приятно с вами познакомиться, - женщина хотела протянуть руку для рукопожатия, но её словно ударило током.
За время монолога мужчина, так и не открыв глаз и продолжая сидеть, обратив лицо к солнцу, интуитивно и неосознанно вынул руки из карманов. Чёрные кожаные перчатки были неестественно выгнуты вверх, наружу от ладоней. Часть пальцев - смята гармошкой.
- Доброго вам дня. Прощайте.
Предыстория вторая
Пока Татьяна Алексеевна отходила от скамеечки с продолжающим комкать перчатки мужчиной и шла к выходу, не замечая ничего и никого вокруг, в голове её проносились сменяющие друг друга обрывки таких же скомканных мыслей:
Она может помочь с новыми протезами...он не примет её помощи...он не беден...такие люди не распахивают душу перед первым встречным...слишком гордые...она, хирург с двадцатилетним стажем,...слишком жестока... оставила его наедине со своими раздумьями после всего того, что услышала...протезы у него, скорее всего, есть...почему-то он предпочитает ими не пользоваться...
Татьяна Алексеевна даже не стала заходить домой, чтобы переодеться.
В ожидании открытия галереи она битый час кружила вокруг здания, во флигеле которого предоставили место для экспозиций и картин.
Пожилая женщина, работник галереи, отпирая дверь и снимая сигнализацию, едва не была сбита с ног натиском первой посетительницы, словно ураган ворвавшейся в полумрак помещения.
Пианист не стал брать псевдоним и выставлялся под своим именем.
Эрнест!
Картины. Небо. Облака. Тучи. Кроны деревьев. Горизонт. Небо. Хмурое. Безоблачное. Дождливое. Радужное. И на каждом живописном полотне - лучи, бесценные лучи, пронизывающие всё и вся, пробивающиеся сквозь любую плотную завесу или нежно приглушённые, чтобы ненароком не ослепить...
Небо. Хоровод листьев, обласканных теми же благодатными лучами.
Одна поразила в самое сердце: семь лучей семи цветов, озаряющие размытый контур пылящегося в углу рояля. На нотном стане мелким, практически не различимым невооружённым глазом шрифтом, запись мелодии. С помощью увеличительного стекла Татьяна Алексеевна обязательно перепишет ноты и попросит кого-нибудь сыграть музыку души, которую для неё играет музыкант.
Баснословные цены на картины.
- Отложите мне эту, эту. Ещё вот эту и, да-да, вот эту, - поспешность, с которой Татьяна Алексеевна произнесла слова, как будто картины кто-то купит, пока она сбегает в банк и осуществит перевод денежных средств с заграничных счетов, резко контрастировали с изумлением работницы галереи, неотрывно глядевшей на странную покупательницу в спортивном костюме.
- Посмотрите, какое чудо, какая прелесть, - пожилая женщина указала на ещё одну, совсем маленькую.
- Согласна. Эту тоже беру. Посчитайте общую сумму. Часа через два я их заберу...