========== Глава 1. Видения ==========
Я покажу тебе правду.
Лучи зари пронизывают его насквозь. Вайдвену не нужно смотреть, чтобы видеть; свет выжигает знание прямо в его разуме, видения древних цивилизаций и их достижений, осколки тайн многих, неисчислимо многих существ. Память капает с кончика солнечного луча в сознание Вайдвена и просачивается сквозь, оставляя ему только мимолетное воспоминание. Тысячи лет сжимаются в один краткий миг рассвета, вспыхивают невозможно ярко — и растворяются, оставив самого Вайдвена беспомощным и слепым.
Он не сразу возвращает себе способность осязать настоящий, живой мир. Ворлас, мягкий и ароматный, щекочет кожу. Птицы уже затихли, даже соловьи, им на смену пришел ночной стрекот цикад. Вайдвен моргает, пытаясь осознать наступившую темноту.
Он что, так долго работал на солнце, что ему привиделся визит Эотаса? И… и вся эта муть, которая мерещилась ему после. История Энгвита. Интегрированный эмоциональный интеллект необходим для… что за ерунда? В языке и слов таких нет.
Вайдвен поднимается с земли непривычно легко и сам удивляется: после целого дня в поле пары часов вынужденного отдыха в ворласе обычно не хватает. Это единственная хорошая новость. Плохая новость в том, что день уже закончился, и сейчас ему придется собирать срезанные стебли впотьмах.
— Ну, спасибо, Эотас, — глухо бормочет Вайдвен. — Прибавил мне работы.
Неужели дела в Редсерасе настолько плохи, что даже он хочет верить, что их равнодушному богу не всё равно? Что кому-то есть дело до страданий людей, кроме самих людей? Он удивляется не тому, что Эотас, как всегда, не отвечает на молитвы жрецов и пахарей, но собственному отчаянию.
Странное тепло разливается внутри, и Вайдвен застывает с охапкой ворласа в руках. Сглатывает сухой комок в горле, ощущая уже знакомый свет. Где-то внутри Вайдвена горит свеча, и ее сияние не ослепляет, хотя способно озарить весь мир; и не обжигает, хотя способно превратить в пылающие пустоши целые страны.
— Мне не привиделось, да, — почти шепотом говорит Вайдвен.
Огонек свечи согласно сияет. Вайдвен чувствует ее уверенное и спокойное тепло, ничуть не омраченное недавними словами самого Вайдвена, его горечью и сомнением.
— Прости, — выдавливает из себя Вайдвен, потому что стыд за собственную слабость оказывается сильнее гордости. — Ты… здесь? Ты правда здесь?
Я здесь.
Вайдвен прижимает к себе ворлас, как единственную надежную и неколебимую ценность на всей Эоре. Значит, ему не привиделось. Перед ним действительно стояла светоносная фигура существа, от которого не скрыть ни единой тени ни в деяниях, ни в мыслях. Его душу действительно обнимало всепрощающее тепло бога. И действительно были тайны, что открылись ему в видениях после, тайны, которые он не сумел понять в тот краткий миг и не смог сохранить после…
Вайдвен понятия не имеет, что ему делать со всем этим. Но ведь Эотас не зря пришел к нему. Наверное, ему что-то нужно.
— И что ты прикажешь мне? — бормочет он, таращась в темноту.
Я не стану тебе ничего приказывать, Вайдвен, мягко отвечает Эотас. Я могу лишь показать тебе путь. Пройти по нему или нет — твой выбор.
Наверное, он говорит о по-настоящему важных вещах. Вроде судьбы империи. Или истории Энгвита. Или необходимости интегрированного эмоционального интеллекта — что бы это ни было. Вайдвен же просто стоит посреди поля с охапкой стеблей в руках и чувствует себя донельзя глупо.
— Ты не против, если я ворлас сложу, — говорит Вайдвен, чтобы сказать хоть что-то. И ругает сам себя: какой ворлас, какое вообще имеет значение кучка цветных листьев по сравнению с тем, что ему открылось; у него уйма вопросов к Эотасу — может, он всего раз в тысячелетие приходит к смертным, чтобы помочь им. Но, вот беда, в этот раз наткнулся на фермера-дурачка, которого заботит только несобранный урожай.
Незримое лучистое сияние обнимает его, успокаивая его страх и тревогу, наполняя его собственной спокойной уверенностью. Вайдвен осторожно кладет стебли ворласа на скопившийся за день стог и раздумывает над тем, нужно ли вообще задавать Эотасу вопросы, если тот видит его душу и знает все его мысли — хорошо, если не наперед. И не рассердится ли он на подобное? Не велика ли честь для простого фермера, быть вместилищем бога и вдобавок забрасывать того дурацкими вопросами?
Ну конечно же нет. Вайдвен не может и представить, чтобы существо, сотканное из чистого света и безусловной доброты, всерьез рассердилось — не только из-за глупых вопросов. Если разозлить Эотаса и возможно, для этого потребовались бы злодеяния похуже.
И разве он один должен знать истину, которую хочет открыть людям его бог? Чем он, Вайдвен, заслужил такую привилегию? Есть люди достойней него. Да и разве имеет это значение вовсе! Солнце дарит свой свет равно нищим и знатным, шлюхам и проповедникам. Каждый имеет право слышать слово Эотаса.
— Я отдам тебе свое тело, — решительно произносит Вайдвен. Это меньшее, что он может сделать, чтобы искупить свою вину — копившуюся всю его жизнь, полную сомнений и злобы. — Тогда ты сможешь показать каждому то, что ты показал мне.
Мне не нужно тело, чтобы насылать видения. Я ценю твои слова, но я не стану этого делать ни в твоем теле, ни без него.
Вайдвен растерянно оглядывается, будто и в самом деле может увидеть где-то сверкающий силуэт бога. Поле вокруг залито только ночной мглой, и он не понимает: почему? Ведь это было бы правильно. Это было бы справедливо! Ведь он, Вайдвен, даже не сумел понять полностью то, что увидел, он наверняка исказит и то, что вспомнит, своим рассказом. Но в Редсерасе есть ученые и маги, есть люди, обладающие властью и способные что-то изменить. Они бы справились куда лучше…
Эотас отвечает раньше, чем он собирает разрозненные, мятущиеся мысли во что-то цельное.
Людям нужен человек, Вайдвен. Не бог. Две тысячи лет смертные слепо шли за божественной волей; пришло время открыть глаза.
— Но ведь я буду говорить твоими словами, — бормочет Вайдвен, — только… только хуже. Ведь я не сам вдруг узнал всё это и понял, что нужно Редсерасу. Это ты мне сказал.
Но когда ты расскажешь об этом людям, они подвергнут услышанное сомнению.
— Так что же в этом хорошего!
Ему чудится тихий смех и незримо трепещущий огонек свечи. Эотас больше ничего не отвечает.
Вайдвен в полной растерянности усаживается на землю рядом со стогом ворласа. Наверное, Эотасу видней. Иначе бы он вовсе не пришел, ведь так?
Неважно. Всё это неважно. По сравнению с тем, что он видел; по сравнению с тем, что он должен сделать. Вайдвен смутно помнит видения, что явились ему, когда Эотас впервые его коснулся; знания бога слишком сложны для восприятия смертного, слишком… непонятны. Вайдвен путается в неизвестных концепциях, в историях миров столь древних, что никто из ныне живущих уже и не помнит о них. Даже когда чужая память подсказывает ему слова объяснений, Вайдвен их не понимает. Знания Эотаса говорят, что с помощью всего двух простейших величин можно создать конструкцию, способную эмулировать человеческий мозг, и это было предтечей разработки рекурсивно самосовершенствующегося разума. Вайдвен даже не знает, что такое «эмулировать», и о каких величинах идет речь, и что значит вообще всё остальное. Но вряд ли ему так уж нужно это знать, чтобы понять — если все продолжится как сейчас, в Редсерасе скоро грянет полноценный, страшный голод, что унесет тысячи жизней, и повинен в нем будет вовсе не Эотас и не мор ворласа. Редсерас мог бы пережить плохие урожаи почти без потерь, если бы человек, правящий всем народом, исполнял свою роль честно и справедливо. В тот миг, ослепительный миг откровения Вайдвен видел все тени, что стали только глубже и черней под светом солнца, и тень, пролегшая по Редсерасу, принадлежала его правителю.
Сияющая весна, наступившая в начале осени, обещает, что грядут перемены; обещает самые темные ночи смуты и самый яркий рассвет после. Весна теплится в Вайдвене искрами, что разожгут солнце новой зари.
Поэтому он смотрит на почти неразличимый во тьме горизонт и ждет рассвета.
Комментарий к Глава 1. Видения
В фике есть несоответствие игровым материалам: год восстания не 2807 (как говорит гайдбук), а 2806. Время растянуто исключительно из-за того, что между явлением Эотаса (во время жатвы, то есть в конце лета/начале осени) и началом войны в Дирвуде, если оба события происходят в 2807, проходит от силы 6 ироккийских месяцев. Это невероятный срок для того, чтобы успеть начать восстание, успешно провести переворот, разобраться с внезапно полученной государственной независимостью, изгнать из страны иноверцев, собрать армию больше чем в 5 тысяч и начать войну :) я решила дать Вайдвену лишний годик на все эти дела.
========== Глава 2. Человечность ==========
Новое утро заливает деревню солнцем, обещая очередной жаркий день без капли дождя, но впервые за долгое время Вайдвен радуется этому. Ранние солнечные лучи вплетаются в сияние свечи в его груди, такие удивительно чистые и ласковые — как он раньше не замечал? Вайдвен не выдерживает, останавливается на минутку по пути на деревенскую площадь — перевести дыхание; подставляет солнцу ладони, набирая свет в горсти, будто воду из родника. Жрецы говорят, что Эотас повсюду, в каждой крупице света, равно свечи или солнца, или даже звезд — тех, самых теплых, что видны в небесах даже на рассвете. Вайдвен не был уверен, что верит подобным байкам. До сегодняшнего дня.
У него не так и много времени любоваться солнечным утром — едва завидев на деревенской улице человека, Вайдвен скорее бежит к нему. Он должен очень много рассказать.
Фермер Барамунд уверен, что Вайдвен налакался паленого пойла. Эсми считает, что Вайдвен позорит своих родителей, которые были замечательными людьми и никогда бы не позволили себе богохульничать. Богохульства не одобряет и старый жрец Тирш, невзлюбивший Вайдвена еще с тех пор, как тот был мальчишкой; отец часто жаловался ему на неблагодарного сына, так и не научившегося с уважением чествовать богов. Тирш выдает Вайдвену целую проповедь о том, что ни один порядочный человек не стал бы выдумывать порочащую Эотаса ересь и рассказывать ее каждому встречному, а уж Вайдвену с его списком грехов за душой точно стоило бы подумать трижды.
— Даже если бы Эотас и решил явиться смертным, его свидетелем стал бы чистый и непорочный человек, — Тирш меряет Вайдвена взглядом, полным отвращения. Презрения. Вайдвен не может понять, чего больше. — Не позорящий свой род глупый мальчишка.
Вайдвен горячо мотает головой, даже не замечая обидных слов.
— Я не знаю, почему он пришел ко мне! Я правда не знаю! Но разве…
Тирш взмахом руки, почти превратившимся в оплеуху, заставляет его запнуться.
— Эотас никогда бы не коснулся такого, как ты, — чеканит старый жрец. Вайдвен глядит ему в спину, но, вопреки прошлому себе, не чувствует злости — только удушливую пустоту и стыд.
Он прав. Тирш служил Эотасу много десятилетий, он знает наизусть все церковные притчи и сказания — кому, как не ему, знать, кого выбрал бы его бог?
Наверное, Эотас ошибся. Боги не ошибаются, но вдруг… вдруг Эотас увидел в нем что-то, чего на самом деле нет?
Вайдвен накрывает ладонью одну из свечей у входа в маленький храм. Огонь обжигает кожу, как и всегда, но свеча вроде бы не гаснет и ведет себя порядочно — не шипит и не дымится. Вайдвен не уверен, что это надежный способ выявлять грешников, которых даже милосердный Гхаун не проведет в Колесо, но в его детстве все сверстники ужасно боялись, что во время традиционного обряда их свеча зашипит или потухнет. Мол, Эотас жутко рассердится.
Вайдвен не готов отвечать за целого бога, но сам он действительно жутко зол на всех, кто пугает своих детей подобными россказнями. Если бы они только знали, каков Эотас на самом деле. Вот уж действительно — богохульство, утверждать, что из-за одной несчастной свечки Эотас будет как-то иначе судить душу смертного. Если и есть на Эоре какой-то бог, который готов из-за подобной ерунды погубить живое существо, Вайдвен искренне желает ему провалиться Туда и никогда Оттуда больше не появляться.
— Огонь тебя признает, — замечает кто-то рядом. Вайдвен оборачивается и видит робкую улыбку одной из церковных служанок, кажется, Айрит. — Пойдем скорей, пока старый Тирш не вернулся, а не то он тебя прогонит… у нас осталось немного хлеба и каши; ты, верно, сегодня и не ел ничего?
Хлеб храма для тех, кто не может работать, чтобы заплатить за хлеб. Когда-то его вдоволь хватало всем, не только нищим калекам, вот только в последние несколько лет Редсерасу пришлось забыть о подобной роскоши. Вайдвен благодарит, но отказывается; впрочем, Айрит все равно готова его выслушать — и единственная из немногих слушает его рассказ внимательно и серьезно. Зачем-то просит его быть осторожней. Ей как будто очень его жаль, и Вайдвен не понимает, почему.
Вернувшись в собственный дом ближе к ночи, он почти не ощущает счастливого восторга, что переполнял его на рассвете. Только иссушающую усталость, совсем не такую, как после утомительного дня в поле — не удовлетворительную, а какую-то обреченную. С поля он возвращался, прибавив к стогам скошенного ворласа еще один. Сегодня он вернулся ни с чем.
Ты посеял первые семена. Урожай не всходит мгновенно.
Тихий голос Эотаса немного рассеивает отчаяние. Вайдвен нетвердо улыбается разлившемуся внутри ласковому, знающему теплу, и зажигает свечу на столе. У него совсем немного свечей, не то что в храме… да и зажигал он их не для Эотаса, а чтобы не спотыкаться об углы в собственном доме.
В собственном очень пустом доме.
Вайдвен и сам не замечает, как неосознанно накрывает свечу ладонью. Опомнившись, глядит, как чуть дернувшийся огонек потихоньку успокаивается и выравнивается.
Слова Тирша не выходят у него из головы.
— Владыка, — неуверенно обращается Вайдвен к средоточию света внутри себя. — Я могу спросить?
Не называй меня так, мягко просит Эотас. Я не владыка тебе и никогда им не был.
Вайдвен опешивает на мгновение. Даже жрецы называют Эотаса только так.
— Прости, — сбивчиво бормочет он. — Я знаю не так уж и много почтительных обращений. И как мне тебя называть?
Эотас. Ему чудится едва различимый смех. Нет, я не сужу о смертных по тому, как ведут себя их свечи.
Это обнадеживает. На самом деле, это обнадеживает очень сильно.
— Хорошо бы еще твои жрецы об этом знали, — тем не менее бурчит себе под нос Вайдвен. — Однажды кто-нибудь в шесть лет случайно погасит свечу во время молитвы, а потом его утопят в озере. Такого еще никогда не случалось?
А свечи в моих храмах когда-нибудь гасли во время молитв? вопросом на вопрос отвечает Эотас. Вайдвен только глупо хлопает глазами, таращась на невозмутимый огонек. Да, конечно, он видел потухшие свечи в храме, но чтобы свеча гасла, пока идет молитва… наверное, ни разу.
— А разжечь свечу молитвой тоже можно? — спрашивает Вайдвен, потому что он с детства из всех возможных вопросов выбирает самые дурацкие. Не иначе, уродился таким.
Эотас улыбается — ясный лучистый свет согревает Вайдвена изнутри.
Лучше кресалом.
Вайдвен смеется, хотя такой ответ, конечно, немного разочаровывает. Отчего-то с Эотасом удивительно легко — он никогда не мог и представить ничего подобного. И, в отличие от отца, Эотас не спешит швырять его в озеро или грозиться, что не пропустит в Колесо. Если бы Вайдвен сболтнул бы что-нибудь подобное при отце лет пятнадцать назад, розги были бы ему обеспечены…
Старая злость вскидывается привычной волной, и Вайдвен готов к ней, как и всегда. Но в этот раз на пути волны оказывается маленькая свеча; яркий огонек вздрагивает, когда ледяной вал обиды и гнева обрушивается на нее. Вайдвен на какой-то ужасающе долгий миг пугается, что она погаснет; пугается так сильно, что забывает разом всю свою злость.
Но свеча выдерживает. Свет тускнеет, колеблется, но не меркнет полностью, и уже мгновением позже Эотас, как и прежде, обнимает его все таким же любящим и искренним теплом. Вайдвен замирает от стыда: разве он может марать подобную чистоту человеческой грязью; разве может допустить, чтобы ясное сияние хоть немного помутнело от его обид и сомнений?