Вспомни меня, когда Дитя Света будет перемалывать твою душу на топливо для своих звезд, почти с дружеской насмешкой говорит Магран. И Эотас изгоняет ее прочь — из разума Вайдвена, из столичного храма и из всего рассветного королевства.
Вайдвен осторожно смаргивает. Заря застилает ему глаза.
Солнце медленно угасает внутри; божественное сияние мягко впитывается в кожу — без единого ожога и шрама.
— Мне что-то не по нраву моя прежняя покровительница, — кашлянув, хрипло бормочет Вайдвен. — Хорошо, что в Редсерасе больше не будут ей молиться.
Эотас, наверное, видит его страх за неуклюжей шуткой. И его стыд. Но золотые лучи больше не согревают Вайдвена только потому, что ему страшно или стыдно, и он благодарен своему богу за это.
В храме все еще стоит отчетливый запах гари и пепла. Камень постамента с чашей почернел, оплавился — надо будет велеть жрецам убрать отсюда все эти мертвые глыбы оскверненных алтарей, пусть поставят новые, чистые, без оставленных огнем уродливых меток. Эотас светел, даже когда ему приходится сражаться с собственными братьями и сестрами, но это всё равно неправильно — его свет должен направлять и исцелять, а не нести разрушения…
Нет, ну его в Хель, этот храм. Вайдвен решает, что отдаст приказ снести его до основания. Иначе тут до конца времен будет стоять этот запах гари и пепла, вечная печать войны и смерти — и последнее, что хочет Вайдвен принести Редсерасу, это война и смерть.
Недостойных богов больше нет в пресветлом Божественном Королевстве. Над Редсерасом сияет солнце, и ничто не способно затмить его славу. Лучи зари проникают в самые сокровенные уголки — особняков, хижин, человечьих душ. Люди приходят к Вайдвену — простые люди, крестьяне, как и он сам; Вайдвен велит не задерживать никого. Если им недостаточно молитв, чтобы поговорить с Эотасом, то кто, если не избранный самим богом святой, должен отвечать на их сомнения?
У каждого из приходящих одни и те же вопросы. Они не всегда осмеливаются задать их вслух, но Вайдвен ясно видит их души. Их терзает один и тот же страх.
Разве Эотас не любит всех людей одинаково?
Разве он жаждет власти больше, чем сама Опаленная Королева?
Разве те, кто сейчас вынужден прятаться и бежать из родного дома, менее достойны, чем те, кто встречал заученной молитвой каждый рассвет?
Разве у бога света не найдется хоть немножко прощения для них?
Так сжигают поля, чтобы насытить землю золой, думает Вайдвен. На пожогах всегда восходят лучшие урожаи. Эотас — бог крестьян и фермеров, ему ли не знать…
— Мы четыре десятка лет живем на земле Редсераса, господин, мы верно платим подати и не нарушаем закон… мы чтим владыку света, мы всегда приносим ему дары в дни празднеств…
Вайдвен хочет отвернуться, чтобы не видеть старика-кузнеца, просящего о своей семье перед ступенями трона. Он хочет оказаться как можно дальше от тронного зала, от дворца, от всей столицы; может быть, в родных полях, полных ворласа, ему удастся уговорить собственную совесть замолчать.
Эотас мягко касается теплым светом его души. Стоит Вайдвену только пожелать — и ему не придется отвечать этому просителю, не придется выбирать меньшее зло из двух великих, не придется брать на себя ответственность за чужую боль. Эотас сделает всё это за него; ведь Эотас бог, а боги не боятся жестоких компромиссов. Он поймет и не станет корить своего смертного носителя за слабость…
Вайдвену страшно, что однажды он действительно может согласиться.
— ТЫ СЛУЖИШЬ ЛОЖНОМУ БОГУ, — говорит Вайдвен, и воля Эотаса сплетается воедино с его волей, наполняя человеческий голос неземным могуществом. — СВЕТ НЕ ПРИЕМЛЕТ ЛЖИ.
— Я зарабатываю на жизнь честным трудом, господин. Разве это ложь?
— ЛОЖЬ НЕ В ТРУДЕ ЛЮДЕЙ, НО В СЛОВАХ БОГОВ. РАЗВЕ АБИДОН ЗАБОТИТСЯ О ТЕХ, КТО СЛЕДУЕТ ЕГО УЧЕНИЯМ? РАЗВЕ, КОГДА ТВОЯ СЕМЬЯ УМИРАЛА ОТ ГОЛОДА, АБИДОН ОТКЛИКНУЛСЯ НА ТВОИ МОЛИТВЫ? БОГИ, ПРЕЗРЕВШИЕ СВОЙ ДОЛГ ПЕРЕД СМЕРТНЫМИ, НЕДОСТОЙНЫ СЛУЖЕНИЯ.
Старик опускает голову. Ни один из прочих богов еще не ответил своим последователям, тщетно взывающим к ним из королевства зари.
— Владыка Эотас учит нас, что бескорыстная любовь не может быть преступлением, — тихо говорит он. — Ни я, ни моя семья не желает никому зла. Отчего, господин, ты караешь нас за то, что мы любим другого бога?
Горячая искра рассвета внутри вздрагивает от безмолвной боли. Вайдвен чувствует, как противоречия директив терзают Эотаса изнутри; отказывать смертному в свете для него подобно муке. Но путь, выбранный Гхауном, не оставляет ему иного выбора.
— БОГИ, ПРЕЗРЕВШИЕ СВОЙ ДОЛГ, НЕДОСТОЙНЫ ЛЮБВИ. КОГДА ГРЯДЕТ ЗАРЯ, ИМ БУДЕТ ДАРОВАН ШАНС ИСКУПИТЬ СВОЮ ВИНУ, НО ДО ТЕХ ПОР ОНИ ПОВИННЫ В СВОИХ ПРЕСТУПЛЕНИЯХ. ЗАЩИЩАЯ ИХ, ТЫ ВИНОВЕН НЕ МЕНЕЕ.
Если ты пришел просить о помощи бога, любая молитва которому превозносит бескорыстную помощь, но даже он отказывает тебе — вероятно, больше никто не сможет тебе помочь. Ни один служитель иных богов, просивший короля о защите, не получает ее. Новые законы лишают любого, обвиненного в ереси, прав на собственную землю и владение рабами и скотом; но не унизительные требования гонят их прочь.
У зари хватает защитников. По трактирам ползут испуганные слухи, что еретики не доживут до весны, но…
Эотас вернул народу Редсераса украденную у них землю и защитил своих людей от несправедливой кары. Другие боги наверняка могли бы тоже — если бы им было до этого дело.
Скейнитов, тайно планировавших покушение на правителя, вешают на главной площади, там же, где всего несколько месяцев назад высекли будущего короля. Среди них нет Чучела — его не успели призвать; Вайдвен пытается отыскать человека, сдавшего скейнитов так удивительно вовремя, но неизвестный — или неизвестные — предпочитают скрываться от глаз официального закона. Приходится ограничиться краткими благодарностями во время очередной речи. Вайдвен все равно уверен, что его слова достигают нужных людей.
Он справедлив, насколько может быть справедлив. Каждый, согласившийся принять веру трех звезд, получает помилование. В Редсерасе все еще не слишком любят перебежчиков, но Вайдвен старается положить этому конец: они ведь эотасианцы, в конце концов.
Все больше людей покидают Редсерас, уходят на юг, в Дирвуд, к плодородным полям и правителям не столь строгим. Даже те, кто не решается пересечь границу, боятся приближаться к эотасианским храмам и столице — новому дому Солнца. Все громче и страшнее слухи о том, что на троне вовсе не Эотас и даже не его святой, а всего-навсего жестокий безумец, обманувший доверчивую толпу волшебными трюками. Вайдвен был бы рад встретить всех, кто так говорит, хоть во дворце, хоть в трактире, и объяснить им, что он никакой не лжец и не безумец, но у него нет на это времени. Дирвудский герцог выражает явное недовольство внутренней политикой Редсераса, приводящей к неуклонно растущему количеству беженцев. Дипломаты утверждают, что Дирвуд не в состоянии приютить столько новых жителей.
Вайдвен готов рассмеяться послу в лицо, когда слышит это. Огромный Дирвуд с его плодородными полями, раскинувшимися от Белого Перехода до границы с Республиками, не может принять несколько тысяч крестьян, привыкших к голоду и тяжелому труду! Но требования герцога Эвара невыполнимы. Дирвуд прерывает поставки зерна.
Тариверно почти уже позади. К следующей зиме Редсерас найдет замену дирвудскому импорту; сейчас Вайдвен без тени сожаления приказывает распределить последние запасы купленного зерна по деревням. Может быть, это не самое осторожное решение, но огонек внутри вспыхивает ярче и теплее прежнего, когда обозы добираются до крестьянских поселений. Вайдвен в шутку спрашивает — что, неужто так хороши молитвы; Эотас смеется светло и искристо и обещает потом показать. Вайдвену становится немного легче от его смеха. Не так уж и много было у них поводов смеяться этой зимой…
Снег над столицей все падает. Мокрый, уже неудержимо тяжелый от назревающей весны, но все еще в своей власти. Вайдвен подставляет ладони под белые хлопья, и те тают, еще не коснувшись кожи. Надо же, он не чувствовал холода с самой осени…
— С беженцами надо что-то делать, — задумчиво говорит Вайдвен, глядя на крыши домов. С балконов королевского дворца всю столицу видно, огоньки в окнах, фонари на улицах. На храмовой площади волшебные фонари! Это эотасовы жрецы их зажигают. Те, кто и правда что-то умеет, а не как Божественный Король. — Но не можем же мы поставить патрули вдоль всего Белого Перехода. Что скажешь?
Эотас ничего не говорит. Эотас сияет. Вайдвен беззвучно вздыхает, но прислушивается к биению света в своей груди: он наловчился распознавать филигранные орнаменты солнечного огня, даже когда они с Эотасом разделены. В этот раз пламя бьется быстрее и жарче, сплетается в совсем новые узоры, которые Вайдвен никогда прежде не чувствовал. Он неосторожно вдыхает рассветный жар — и пьянеет мгновенно, как пьянеют от вина натощак или от утреннего ветра… о боги, он наконец понимает.
— Хель меня подери, да ведь скоро же Весенний рассвет!
Эотас фыркает с дружеской укоризной, но светится ярко и радостно. Скоро конец зимы. Весенний рассвет, новое начало, фестивали в честь бога перерождения… ничего удивительного, что Эотас так сияет. Еще бы ему не сиять. Это его время — по-настоящему его время. И в этот раз весна будет совершенно особенной для них всех.
— Ну и уютно же ты устроился! Осенью праздники в честь Гхауна, весной в честь Эотаса… не многовато ли? — смеется Вайдвен. — Летом, небось, фестивали Утренних звезд…
Нет, друг, время Утренних звезд — зима, улыбается Эотас. С весной грядут новые перемены. Мы подготовили благодатную почву, и на ней взойдет невиданный урожай.
— И кто его пожнет?
Смертные люди. Эотас обнимает его золотым теплом, и Вайдвен чувствует, как его взгляд мягко уводит в сторону бескрайних полей незримая божественная воля. На мгновение ему кажется, что поля заливает зарево далекого пожара, и Вайдвен вздрагивает, но видение тут же исчезает.
Он понимает, что оно значило.
— Будет еще хуже? — после долгого молчания спрашивает Вайдвен.
Мы высекаем искры, и скоро займется пламя. Смертным решать, во что его обратить.
Вайдвен молчит, но Эотас чувствует его сомнения. Теплый огонек свечи успокаивающе вытягивается ввысь: тебе может казаться иначе, но вспомни: мы не вмешивались в заговор служителей Скейна. Мы не карали последователей иных богов и преступников, выступающих против нас. Всё это делали люди. Твои люди, Вайдвен. Твои собратья.
Светлая гордость Эотаса струится водопадом звездных искр вдоль хребта. Вайдвен глядит на поля, за которыми далеко-далеко лежит его родная деревня; переводит взгляд на медленно гаснущие огоньки в домах столицы. С балконов дворца город кажется крохотным — сложи ладони в горсть, он и поместится. Для богов, наверное, вся Эора такая.
— Смотри береги их, старина, — говорит Вайдвен. — Они в тебя верят, как ни в кого другого еще не верили.
В тебя тоже, друг. Твое имя звучит в очень многих молитвах. Мне так жаль, что ты их не слышишь — они полны света.
Вайдвен затихает. Ему до сих пор кажется немыслимым, что кто-то может и впрямь молиться за него. Ну, мать молилась за него раньше, но в основном для того, чтобы всевидящий Гхаун был немножко снисходительней к грехам ее непутевого сына. Вот смешно окажется, если все остальные тоже об этом Эотаса просят…
Заря укоризненно сверкает на него золотыми глазами, и Вайдвен все-таки не может удержаться от смеха.
— Знаю-знаю, для грешников никаких поблажек в искуплениях…
Весенний рассвет, как ни в чем не бывало напоминает Эотас, безмятежно мерцая внутри. Самое время для искуплений.
Положа руку на сердце, Вайдвену и самому уже безумно хочется поскорее увидеть этот самый Весенний рассвет. Но он всё равно фыркает из чистого упрямства, чтобы не оставлять за Эотасом последнее слово.
— Только давай в этот раз без плетей.
========== Глава 13. Весенний рассвет ==========
Последние ночи тариверно выдаются неспокойными. Вся страна затихла перед великим празднеством, замерла, задержав дыхание, чтобы не вдохнуть больше ни единой унции беспощадно холодной зимы.
Негаснущие свечи в королевских покоях нетерпеливо трепещут, мерцают, лишившись прежней спокойной величественности. Скоро весна вырвется из них. Из каждого огня Редсераса — от торжественного костра на площади до тлеющего огарка в крестьянском доме. Совсем скоро не останется в смертном мире оков, способных ее сдержать.
Вайдвена будит собственное свечение. Уже не в первый раз — чем ближе к Весеннему рассвету, тем чаще солнечный огонь просачивается наружу, будто сосуд из смертной плоти слишком мал для него. Совсем не больно — только тепло. Вайдвен глядит, как с его пальцев скатываются капли света, повисают в воздухе на мгновение и растворяются, чтобы заблестеть едва заметными искрами в темных углах. Когда так случилось в первый раз, он перепугался, что что-то не так, но Эотас заверил его, что все в порядке — во всяком случае, с Вайдвеном.
Сияющего Бога лихорадит весной. Вайдвен чувствует беспокойное, жаркое биение его пламени, переполненного зарей, как готовая раскрыться древесная почка — соком. В этом нет ничего странного или неправильного, он ведь бог перерождения, многие молитвы называют Эотаса светом весны…
Этого самого света весны в Вайдвене так много, что еще хоть капля, и он превратится в пылающий факел. Удерживать огонь внутри становится невыносимо.
Выпусти мой свет. Он никому не навредит. Сосуд, подобный твоему телу, способен выдержать меня, но не стоит зря испытывать его пределы.
Вайдвен, помедлив, все же слушается. Все его тело вспыхивает солнечно-белым невесомым пламенем, когда больше не сдерживаемый человеческой волей свет наконец свободно лучится наружу, позволяя Вайдвену вздохнуть с облегчением. Тепло разливается внутри, тепло и пьянящий весенний ветер, позволяющий забыться в горячих течениях огня на несколько минут.
Твои душа и тело удивительно реагируют на мой свет, радостно замечает Эотас. Я могу адаптировать твою чувствительность, но, если только ты сам не хочешь этого, я предпочел бы оставить все как есть. Это очень ценный опыт.
— Целое море опыта, — вздыхает Вайдвен. В ближайшие полчаса он не уснет — по словам Эотаса, эти его вспышки «тревожат биологические механизмы тела, провоцируя соответствующие реакции». Насколько они соответствующие, Вайдвен представления не имеет — ему кажется, что он только что пробежал наперегонки тысячу-другую футов. Успокоить сердцебиение и дыхание выходит далеко не сразу. — А что, другие твои тела так не сияли?
Я никогда не делил тело со смертным человеком, это никогда прежде не было необходимо. Все твои ощущения внове не только для тебя. Смертные удивительно чутки к весне, в голосе Эотаса ясно различима восторженная радость.
Вайдвен немного напрягается от таких новостей.
— Ты вроде упоминал, что не в первый раз заселяешься в тело.
У меня было собственное тело — божественный титан. Он был выращен для меня. Но восприятие тела титана было совсем другим, хотя мои создатели старались во многом приблизить его образ к человеческому.
— А-а, — тянет Вайдвен, будто каждый день видел божественных титанов. — Здорово. Насколько человеческому?
Эотас безмолвно переспрашивает, прося уточнить вопрос. Вайдвен в некотором затруднении разглядывает потолок.
— Ну… совсем человеческому?
Огоньки свечей в комнате начинают весело плясать, когда Эотас, видимо, читает суть вопроса в вайдвеновой душе.
Не волнуйся. Я отлично понимаю, как благословение весны влияет на людей. Я ведь чувствую твое тело даже ярче, чем ты сам.
Вайдвен с некоторым опасением косится на мерцающие свечи.
— Всё время?!
Он-то думал, что Эотас бесплотный… ну, то есть, они делят тело и сознание в те моменты, когда становятся единым целым, но Вайдвен никогда не задумывался, что…
Весна отвечает совершенно однозначно. Судя по всему, Эотасу было достаточно интересно в теле одинокого крестьянина, чтобы постоянно следить за происходящим. Ну что ж, похоже, в перерождение нынешнему эотасианскому святому дорога закрыта; гореть его душе Там вместе с прочими грешниками. Поразмыслив, Вайдвен решает, что в этом есть свои прелести: терять ему, в таком случае, уже нечего.