Сияющее пламя внутри вдруг вздрагивает и почти незаметно блекнет. Вайдвен настораживается.
— Дружище?
Еще два дня празднества. Эотас, будто очнувшись, обнимает его искристым теплом. Прошу, не требуй от меня ответа сейчас. Позволь мне стать единым с новой весной — и тогда, надеюсь, я смогу выбрать наиболее верный путь.
Что-то внутри предупреждает Вайдвена не настаивать на ответе — и он, помедлив, слушается. Эотасу лучше знать, как он устроен, и когда ему принимать решение. Свет благодарит его, и Вайдвен улыбается ему в ответ: они всё сделают правильно.
Весенний рассвет продолжается, все такой же яркий и полный радости. На второй день настоящее солнце ненадолго проглядывает из-за туч, и горожане единодушно решают, что это знак божественного благословения. Насчет божественного благословения Вайдвен не уверен, но с тем, что Эотас доволен празднеством, он соглашается безо всяких сомнений. Судя по тому, сколько бочек опустело, впереди Редсерас ждет страшная нехватка вирсонега… и свеч. Но свечи не гаснут во время Весеннего рассвета. Ни одна.
Немногие осмеливаются просить о божественном чуде, но Вайдвен слышит даже невысказанные вслух молитвы. Эотас ничего не отвечает на них. Это уже потом, к концу праздников, по столице проходит слух, что в городских лечебницах в дни рассвета не было умерших — а больные и раненые шли на поправку, даже если все целители прочили им скорый уход в Хель. Свет впитывается в заснеженную землю: Эотас не обещает, что на отравленной делемган и адраган почве взойдет столь же пышный урожай, как тот, что восходит на полях Дирвуда, но, может быть, следующий год будет немножко лучше предыдущего.
Хоть и голодной была зима, к алтарям Эотаса — и храмовым, и самодельным, деревенским — приносят небывалое количество даров. В самих храмах остается не больше пятой доли — на что владыке света праздничный пирог, который на деле ничто иное, как буханка крестьянского хлеба? Дары, поднесенные Эотасу, возвращаются к людям. Любой может зайти в его святилище и наесться досыта впервые за долгое время. В конце третьего дня, последнего дня Весеннего рассвета, люди забирают с алтарей свои свечи. Такая же традиция во всех редсерасских деревнях: считается, что Эотас оставляет кусочек своего света в принесенных ему свечах, и потом люди уносят их в свои дома, чтобы их бог был с ними не только под сводами храма. Странники и пилигримы забирают свечи в дорогу, чтобы те освещали им путь много долгих миль.
Вайдвен отлично знает, что его другу совершенно нет дела, несли эту несчастную свечу в храм или зажгли сразу дома, читал над ней молитву жрец или простой крестьянин, Эотас будет сиять в каждом огне, где ему рады. Да и где не рады, по сути, тоже. Попробовал бы кто ему помешать! Но традиции есть традиции. Вайдвен не возражает.
Когда он приходит в храм к полуночи последнего дня, на алтаре нет ни одной свечи — только толстый слой воска на каменном постаменте напоминает о них. Святилище освещают только волшебные огни, которые унести с собой не получается, как ни старайся. Пылавшая днем так ярко весна утихла, оставив после себя спокойное уверенное тепло.
Ты ничего не просил для себя.
— Плохо смеяться над грешниками, Эотас, — бурчит Вайдвен. Он и так получил слишком много незаслуженно, чтобы еще о чем-то просить. Да и молить богов… если бы было еще, о ком. О себе Вайдвен и сам позаботится.
Эотаса удовлетворяет такой ответ, хоть и не совсем: его огонь нет-нет да и прорывается наружу слабым свечением. Отчего-то в его свете сквозит странная печаль, но источник ее так глубоко, что смертной душе не под силу различить его.
Вайдвен не понимает, почему Эотас печален, но они уже давно делят друг с другом не только тело. Эхо чувств бога прокатывается по душе самого Вайдвена волной щемяще-чистой грусти.
— Жаль, что у меня нет для тебя свечи.
Огни храма тихо смеются.
Вайдвен, спокойно и ласково шепчут они, ты сам — свеча. Никто из смертных людей не дарил мне так много света.
— Тогда отчего ты печален?
Эотас долго молчит. Так долго, что Вайдвен начинает думать, что не дождется ответа.
Потому что я попрошу тебя о жертве, которую ты принесешь.
— Эотас, какие жертвы, вроде Зимние сумерки уже прошли, — неуклюже шутит Вайдвен. Заря внутри него пропитана болью и радостью от кончиков лучей до пылающей искры безусловной любви в ее сердце.
Ты спрашивал меня о нашем дальнейшем пути; о судьбе Редсераса и о людях, что покидают наши владения. Я нашел решение, которое приведет Эору к заре и окончанию бессмысленного бега по кругу, в котором смертные заперты сейчас.
— Звучит неплохо, — осторожно говорит Вайдвен, — в чем подвох?
Верные другим богам не примут мой свет, пока мы предлагаем принять его добровольно. Пока заря не начнет сжигать непокорных, они будут лишь избегать ее. Но любое действие порождает противодействие, и даже если оно будет исходить не от смертных, а от их покровителей, оно будет обладать потенциалом изменений, способным вернуть Эору на нужный путь. Я хотел бы, чтобы я мог все исправить, не требуя от людей подобных жертв, но я не всесилен. Даже божественное могущество сковано древними правилами, которые не могу нарушить ни я, ни мои собратья. Я прошу тебя начать войну.
Комментарий к Глава 13. Весенний рассвет
[1] подразумевается pruning в отношении нейронных сетей, но я не смогла заставить себя использовать аналогичный термин на русском, потому что Эотас, занимающийся стрижкой деревьев - это слишком мощно даже для здешних шуток :|
========== Глава 14. Ультиматум ==========
Рассвет плавит золото в кровь, стекает алыми каплями по лезвиям лучей. Солнце восходит из целого моря крови, человеческой и соленой, Вайдвен чувствует ее медный привкус, не может выдохнуть из себя ее тошнотворный смрад. Это для людей смерть — такая. Для Эотаса все по-другому. Но дорога бога пролегает по сердцу зари, и ее ослепительное сияние надежно скрывает тайны Той стороны. Однажды Вайдвен тоже пройдет сквозь врата солнца и наконец увидит, что же лежит за ними.
Но не раньше, чем отправит на смерть тысячи доверившихся ему людей.
— Неужели… нет другого пути?
Всегда есть другие пути. Но они либо слишком ненадежны, либо еще более жестоки.
— Насколько ненадежны? — упрямо спрашивает Вайдвен. Оглушительный вал информации обрушивается на него — сводки вычислений Гхауна: филигранно вытканная паутина взаимосвязанных минимаксов, [1] натянутая на поля потенциалов. [2] Сеть решений вздрагивает мерным пульсом обратного распространения, когда Гхаун заново дает оценку уже пройденным вехам пути. Марево видений: Вайдвен тянется к кластеру прогнозируемых событий, расположенному совсем рядом с выбранным, и оказывается посреди безумного водоворота красок, звуков, эмоций, касаний, холода и жара. Из сброшенных яблонями кричащих плодов прорастают черные ледяные звезды, вершины которых мнутся и изгибаются, формируя радостные кости лучей. Интерпретаторы сходят с ума, переводя многомерные визуализации в трехмерные развертки, насилуя человеческое восприятие, пытаясь задействовать все доступные возможности. Вайдвен выныривает из варварски сплющенного в трехмерность гиперкуба — только Гхауну под силу понять, что происходит в божественных предсказаниях.
Эотас спрашивает его, хочет ли он стать с ним единым целым. Они редко проводят полную интеграцию — слишком многое она отнимает у смертного, слишком мало оставляет от человека.
Но у Вайдвена нет права сейчас отказаться. Он должен увидеть. Должен понять.
Сколько еще энергии ты позволишь себе сжечь, чтобы убедиться в том, что сделаешь наилучший выбор? Ты-Эотас решаешь, что перерасчет оправдан. Ты мог что-то упустить.
Ты-Вайдвен захлебываешься противоречиями директив, пытаясь опровергнуть неопровержимое. Ты запрещаешь себе вносить любые изменения в эту часть: ты мог бы переписать его-себя, мог бы избавить его-себя от мучительной ответственности за все, что грядет, мог бы отпустить его-свою вину… но это равносильно признанию собственного поражения.
Ты-Вайдвен справишься и так.
У тебя уходит много тысяч циклов на то, чтобы хотя бы научиться сосуществовать с неоспоримым приоритетом Гхауна. Сейчас, в зыбком мареве надвигающейся зари, практически нет права голоса у Утренних Звезд и немногим большее значение имеют решения Эотаса. Сторожевой таймер планетарного масштаба наконец проснулся.
Ты-Гхаун прислушиваешься к постепенно выравнивающемуся сердцебиению [3] своего четвертого модуля. Интеграция идет через Эотаса; он превращает человеческий страх и человеческую надежду в световые сигналы, преобразует в стройную последовательность команд беспорядочные импульсы эмоций, сообщает логическую завершенность разуму. Модуль, скрытый за интеграционным слоем Эотаса, вслушивается в ответ и на безмолвный запрос — готов? — отвечает неуверенным подтверждением. Ты-Эотас проходишься по сети волной свёртки [4] и не удивляешься тому, что изменения в этот раз куда весомей обычного.
Колесо совершило немало оборотов с тех пор, как ты в последний раз настолько доверял смертному. У тебя нет нужды сомневаться в своем святом. Ты позволяешь ему изменять тебя по собственному образу и подобию уже не впервые, вот только сейчас не собираешься возвращаться к себе-прежнему.
Ты-Вайдвен не успеваешь понять, отчего так ярко испытываешь радость. Ты чувствуешь ее, многоцветие солнечного калейдоскопа, и отчего-то тебе кажется, что очень много лет назад ты испытывал нечто похожее.
Когда преображенная сеть успокаивается, ты-Эотас даешь финальное подтверждение Гхауну. Колоссальная машина приходит в движение, перетирая на своих жерновах остатки собранных душ, превращая их в чистую энергию, в божественное могущество. Если бы ты мог, ты бы подключил модуль Вайдвена напрямую к Гхауну, но нельзя, человеческий разум захлебнется и тысячной долей информации, протекающей через ядро Гхауна в единицу времени. Твои интерпретаторы здесь бессильны. Ты не можешь сделать Вайдвена собой. Ты можешь только стать им сам, ведь ты уже — триедин, ты — Эотас, Гхаун и Утренние Звезды. Ты можешь примерить на себя паттерны морали человека, которого ты выбрал быть своим проводником в смертном мире, быть противовесом твоей неутолимой жажде перемен. Этого будет достаточно Гхауну. Твоему смертному другу придется довольствоваться знанием о том, что ты не лжешь, когда утверждаешь, что выбрал наилучший путь из возможных.
Ты-Вайдвен вспыхиваешь упрямым несогласием. Эта часть тебя не может принять саму возможность того, что подобное может быть истиной.
Ты-Эотас не желаешь войны. Нет. Ты желаешь войны — но совсем не такой, какой видят ее люди. Ты ищешь революции. Ты — пламя, что пронесется по Эоре и выжжет ее дотла, чтобы на насытившейся пеплом земле взошел урожай богаче прошлого. Тебе отчаянно горько от того, что ты вынужден идти на подобные меры, и какая-то часть тебя неистово желает, чтобы перерожденный с новыми паттернами Гхаун нашел иное решение — но та часть тебя, где горит негасимый свет, полна сверкающей радости, и нет ей пределов. Путь, даже залитый смертной кровью, выведет Эору с проторенной колеи. Будет ли в конце этой дороги цветущая заря или безмолвная гибель…
Ты согласен на оба исхода.
— Значит, это и вправду лучший наш шанс.
Голос Вайдвена гулко разносится под сводами пустого храма — тишина святилища подхватывает его слова и шелестит в углах эхом недосказанного.
Сколько молитв было обращено к богу зари в эти три дня? Эотас впитал их все до единой. Эотас перекроил себя, адаптируясь под контуры морали выбранной им человеческой души, опережая свое время на целую жизнь. Он сделал все возможное, чтобы быть уверенным в том, что принятое им решение будет правильным.
И он уверен.
Он уверен…
Вайдвен опирается ладонями о камень алтаря; тот теплеет под его пальцами. Он видел поля, горящие рассветом или пожаром, или и тем и другим. Дирвудские поля: золотые от налитой, густой пшеницы и черные от оставшейся от нее золы. Солнечный штандарт над огромным городом, убаюканным в соленой ладони Ондры.
Кто может измерить ценность человеческой жизни, если не бог, созданный быть другом и защитником смертных? Кто может выставить цену высшему благу и злу во имя его?
— Ты ведь не закончил расчеты, — тихо говорит Вайдвен. — Ты остановился раньше, чем увидел исход.
Стоимость расчета возрастала экспоненциально, а потенциальный результат был слишком неточен. Слишком велика энтропия. [5] Я не всегда могу рассчитать самый короткий и самый верный путь. Пока он примерно верен и примерно короток, я считаю решение допустимым.
— То есть, есть шанс, что ты мог ошибиться снова?
Огонек внутри остается спокоен.
Я благодарен тебе за твою тревогу и искренность. Ты прав: всегда есть такой шанс. Я помню цену своих ошибок, и я буду перерассчитывать путь по мере нашего продвижения. В другое время может найтись лучший способ достижения цели, нежели выбранный мной сейчас.
Вайдвен глубоко вздыхает.
— Может… может быть, Дирвуд капитулирует? До того, как жертвы станут…
«Слишком велики», он хотел сказать? Откуда ему знать, когда они станут «слишком велики»? Когда первый убитый во имя великой зари упадет на землю, которую защищал? Когда их число превысит тысячу? Десять тысяч?
— Что будет, если… — Вайдвен замолкает на секунду, но слова, кажется, впечатываются в его душу раскаленным клеймом. Он заставляет себя произнести их: он должен Эотасу хотя бы честный ответ. — Что будет, если я откажусь?
Он ожидает, что пламя зари внутри поблекнет, замерцает от его сомнений: ведь Вайдвен обещал, обещал своему другу и своему богу, что будет с ним до конца. Сострадание или обыкновенный страх движет им сейчас, вынуждая замереть перед последним шагом? Может быть, бог и способен разобрать разницу в человеческой душе. Вайдвену это не под силу.
Эотас прощает ему сомнения, страх или трусость, что бы это ни было; прощает, не требуя и не обвиняя. Призрачное тепло весеннего солнца ласково обнимает его, и Вайдвен вдруг осознает, что Эотас останется с ним, даже если Вайдвен откажется брать на себя ответственность за грядущую кровавую зарю. Даже если Вайдвен нарушит собственное слово. Даже если предаст.
Любовь безусловная…
Вайдвен отбрасывает любые попытки объяснить свою тревогу языками людей и позволяет лучам света проникнуть как можно глубже внутрь своей души, чтобы ни одна тень не скрылась от рассветных лучей, чтобы ни одна вина не осталась неотвеченной. Но если Эотас что и видит, то молчит об этом.
Я не могу остановиться сейчас, шепчет солнце. Я не стану принуждать тебя ни к чему, мой друг. Если ты откажешься идти со мной, я отыщу другой способ и другое решение.
Любое другое решение будет хуже. Вайдвен не говорит то, что очевидно теперь для них обоих.
Меньший потенциал, бо́льшие потери. Эотас не зря пришел именно к нему. Не зря столько раз спрашивал, готов ли он, решится ли идти на жертвы. Может быть, всемогущий Гхаун и правда не был уверен в цене своей зари, когда они только-только начинали всё это, но даже тогда он, наверное, знал, как высока она может быть.
Вайдвен закрывает глаза, чтобы отчетливей видеть сияющий свет внутри себя.
— Эта война может стоить Редсерасу всего. Даже если мы выскребем из казны все до последнего, введем военные пошлины и соберем армию — дирвудцы сомнут нас числом.
На стороне Дирвуда нет бога.
В ослепительном пламени солнца нет ни капли лжи и ни тени сомнений. Наверное, Эотас знает, о чем говорит. Грейв Алдвин добровольно сложил с себя полномочия, опасаясь божественного гнева, и одно лишь предупреждение удержало ферконинга от попытки вернуть себе мятежную колонию. Может быть, герцог Эвар и дирвудские эрлы будут хоть немного благоразумны…
Вайдвен глубоко вздыхает.
— Я пойду с тобой, старина. Один, если придется. Но другие… я не вправе отдать им подобный приказ. Мы не можем решать за них.
Заря растекается внутри пылающим золотом: да. Но мы предоставим им выбор.