— Вы смеете отрекаться от меня? Вы смеете отвергать моего слугу?
В Вайдвене слишком много Эотаса, и свет больше не желает прятаться взаперти. Эотас пробивается ослепительным солнечным пламенем сквозь человеческую плоть, неистовый и яркий, как весенний рассвет.
— Вы смеете требовать доказательств?
Свет вскипает под кожей. Вайдвен чувствует его на кончиках пальцев, в своей крови, в собственном сердце — он кажется жарче любого огня; он способен испепелить любое существо, что посмеет преградить путь заре, но совсем не обжигает. Вайдвен мог бы дышать им, мог бы пить его как воду. Свет хочет вырваться из него, и Вайдвен-Эотас разводит руки в стороны, открывая ему дорогу.
— Никогда не просите снова, если не хотите сгореть в свете новой зари!
И заря приходит.
Свет обрушивается на землю пьянящим весенним ветром, несущим тепло и жизнь; свет льется из Вайдвена слепящим потоком — и не убывает ни на единую каплю. И когда вспыхнувшее ярко-ярко солнце внутри гаснет снова, замыкая божественную мощь в огоньке свечи, Вайдвен по-прежнему ощущает в себе силу, способную разжечь зарю над всей Эорой.
Онемевшая толпа стоит перед ним в поле, полном цветущего ворласа. Вайдвен скользит взглядом по их лицам и не видит больше насмешек — но видит страх, и не понимает этого точно так же. Как можно бояться света Эотаса? Когда-то он тоже испытывал подобное; почему?
Кто-то невидимый в толпе кричит — слава Эотасу, и люди один за другим опускаются на колени. Вайдвен глубоко вздыхает, позволяя последним отблескам божественного огня растаять в воздухе, наполненном живым ароматом ворласа. Отчего-то расставаться с небесным могуществом совсем не страшно: Вайдвен чувствует тепло Эотаса внутри себя, и чувствует собственную, человеческую уверенность — впервые за много дней. Эотас всегда рядом с ним, а с людьми все-таки должен говорить человек. В этом ведь вся задумка.
Поэтому Вайдвен оглядывает людей перед ним, в страхе склонивших головы, и улыбается светло и искренне.
— Ну, теперь мы можем спокойно побеседовать о новой заре?
========== Глава 4. Цена эвристики ==========
Оказывается, у проповедников появляется удивительно много дел, когда их проповедям вдруг начинают верить. Вайдвен торчит в храме до глубокой ночи, рассказывая об Эотасе и отвечая на вопросы. Вопросов очень много. У самого Вайдвена тоже есть парочка, но их он благоразумно держит при себе.
Эотас заставил всех деревенских здорово наложить в штаны, поэтому люди не спрашивают, отчего же их бог не вдохнул жизнь в поля ворласа раньше, ведь это отогнало бы подступающий ко всей стране голод. Отчего же не явился раньше, чтобы они знали, что Вайдвену можно верить. Эти вопросы есть у каждого, но они боятся, потому что они еще помнят голос зари, прокатившийся над толпой.
«Вы смеете требовать доказательств?»
Вайдвен не представляет, почему Эотас сказал именно это, зная, что это поселит в сердцах людей не понимание, а обыкновенный страх — страх перед разгневанным богом. Он пытается как-то поправить дело, но не так уж и просто уговорить людей не бояться того, кто совсем недавно обещал сжечь их в свете новой зари за неудобные вопросы.
Может быть, Эотас хотел, чтобы его боялись? Но это совсем на него не похоже. Да и зачем? Всё время, что Вайдвен был с ним, Эотас объяснял любые интересующие его мелочи и старался, чтобы тот понял…
В общем, сейчас Вайдвен не понимает ничего. Когда ему наконец удается улизнуть из храма, голова у него гудит, и первые минут десять Вайдвен просто наслаждается чудесной тишиной и отрезвляющим ночным холодом. Добравшись до дома, он медлит, но проходит мимо, выбирая знакомую дорогу к полям.
К ночи ничего не изменилось. Выросший в одно мгновение ворлас всё так же тихо шепчется с ночным ветром и приветственно льнет к ногам: целое поле живого, здорового ворласа. Вайдвен наклоняется, проводит рукой по шелестящему морю; ему не попадается ни одного увядшего ростка.
— Почему ты не сделал этого раньше?
Эотас слышит его вопрос: свеча внутри разгорается ярче, но отвечает он не сразу. Пользуясь его молчанием, Вайдвен торопливо добавляет:
— То есть, не подумай, что я не благодарен тебе… если бы ты не вмешался, хорошо, если бы меня просто выгнали. Могли и вилами случайно проткнуть пару раз, для надежности. Так что… спасибо. Но я правда не понимаю, почему ты так долго ждал? Дело ведь не только в том, проткнут меня вилами или нет. Мы потратили много дней на бесполезные проповеди, которых никто не слушал. Ты говорил, что люди должны сомневаться… разве теперь они сомневаются? Они только боятся теперь. Думают, что и правда прогневали тебя.
Вайдвен ждет еще немного и осторожно спрашивает:
— Это ведь не так?
В ночном ветре ему чудится вздох.
Есть вещи, которые я не могу тебе объяснить. Тебе — или другому смертному. И даже другому богу.
— Например, почему ты перепугал до смерти целую деревню вместо того, чтобы спокойно растолковать им, что к чему?
Эотас молчит, и Вайдвен собирает в кулак всё своё мужество, чтобы решиться сказать то, что он хочет сказать.
— Так не пойдет, — выпаливает Вайдвен в ночную темноту. — Ты говорил, что мы будем работать вместе. На равных. Ну так вот, я против того, чтобы угрожать всем, кто сомневается в твоем пришествии, сожжением в новой заре. Ты ведь прятался до последнего. Откуда им было знать?
Эотас молчаливо раздумывает над его словами.
Ты защищаешь тех, кто желал тебе зла, наконец произносит он. Заступаешься за них — уже не перед смертными, но перед богом.
В его голосе слышно необычное тепло: это что… гордость? Гордость за него, Вайдвена?
— Ты… ты не увиливай! — Вайдвен отчаянно зажмуривается. Сияние Эотаса ласкает его изнутри, и Вайдвен прилагает немыслимые усилия, чтобы не довериться ему без слов, как раньше.
Ты вправе требовать объяснений от меня, соглашается Эотас. Но с тех пор, как я пытался объяснить подобное смертным, минули тысячелетия. Тогда меня слушали лучшие ученые Энгвита, и я не смог выразить причину своих поступков так, чтобы сохранить доступный человеку смысл.
— Ничего, ты всё равно попробуй, — упрямо бормочет Вайдвен. Пламя свечи становится чуть светлей: кажется, его бог доволен таким ответом?
Ты сам понял задачу Эотаса, неторопливо начинает Эотас. Но мы не говорили о других аспектах меня. Задачи Гхауна и Утренних Звезд состоят в другом. В силу специфики своей цели, Гхаун обладает функционалом для расчета вероятностей в масштабах макро-мира. Ты бы назвал это способностью видеть множество возможных цепочек будущих событий.
— Ты видишь будущее?
Да. Но таких цепочек очень много. Они не бесконечны: нет смысла просчитывать будущее дальше определенного момента, и даже если взять предельно отдаленную от настоящего времени точку, я не вижу никакого смысла в продолжении работы Гхауна после завершения работы Колеса. Нет смысла просчитывать будущее дальше момента, когда достижение цели станет гарантировано. Но эти цепочки подразумевают все возможные комбинации событий, влияющих на достижение цели, от исходного момента до конечного. И свобода выбора смертных… не упрощает мою работу.
Вайдвен решает, что вдоволь померз на ветру, и можно уже двинуться куда-то с этого поля, а не изображать пугало.
— И ты знаешь, какую тропинку я сейчас выберу? Не заглядывая в мою голову.
Я могу предположить. Но если я скажу тебе, я повлияю на твой выбор.
Вайдвен замолкает на пару секунд.
— Я уже выбрал, можешь говорить.
Ты пойдешь к озеру. Ты хотел бы пойти домой, потому что ты голоден и хочешь спать, но это слишком очевидный выбор. Ты хочешь обмануть меня, но ты знаешь, что я это предугадаю, поэтому ты отбрасываешь вариант тропинки к лесу: это слишком очевидный вариант обмана. Наименее вероятно, что ты собираешься в лес ночью, поэтому в твоем представлении я, догадываясь о твоих намерениях обмануть меня, назвал бы первый «ложный» ответ, что пришел тебе на ум. Остаются две дороги: к озеру и к тракту, для тебя они выглядят одинаково перспективными вариантами обмана. Но к тракту тебе идти незачем. Ты знаешь, что мне известно, что ты не любишь ходить к озеру. Это хороший вариант обмана, и еще у озера можно освежиться, чтобы меньше хотелось спать.
— Ты сжульничал! — возмущению Вайдвена нет предела. — Ты подсмотрел!
Вовсе нет. Это примитивная задача, с ней без труда справился бы и человек. Ты упускаешь главное: ты взял как пример всего одно событие. Представь цепочки из зиллионов событий. Если бы мне понадобилось, я бы мог просчитать абсолютно все твои действия на месяцы вперед при обычном расходе энергии.
Вайдвен не знает, что такое зиллион. Звучит жутко. Он решает не заострять на этом внимание.
— Но ведь мои действия зависят не только от меня. От других людей тоже. От… ну, от погоды, например. Или от тебя.
Да. Я просчитываю все значимые факторы. Чем нестабильней мир, тем сложнее просчитывать: вероятности становятся практически неотличимы. До разумного предела я не скован ограничениями в памяти или скорости вычислений. Но скорость и масштаб влияют на расход энергии. Цель назначает свой предел допустимой платы.
— А ты бы мог увидеть всё возможное будущее? До конца? — Вайдвен смутно представляет себе конец будущего, но вспоминает об этом уже после того, как спрашивает.
Сейчас — нет. Гхаун сжег бы все души Эоры раньше, чем закончил бы вычисления.
Вайдвен едва не спотыкается.
— Постой… ты сжигаешь души? Для того, чтобы читать будущее?
Огонек свечи сжимает свет в ослепительную крохотную звезду. Ее лучи звенят так остро, что Вайдвен неосознанно морщится от эха неясной боли.
У богов нет иного источника энергии, Вайдвен. За каждое чудо, каждое проявление силы, каким бы оно ни было, мы платим силой смертных.
Вайдвен останавливается и опирается рукой о шершавый ствол дерева рядом с тропой. От сжатого звездного света внутри почти невозможно дышать, и Вайдвен пережидает ослепительное сияние, как пережидают боль. Эотас чувствует, конечно, и немедленно закрывает Вайдвена от режущих лучей. Всего спустя пару секунд того снова озаряет почти незаметно подрагивающий огонек свечи.
Извини, шепчет Эотас. Я буду осторожней с нашей связью.
— Нет, — хрипло говорит Вайдвен, — не надо.
Это ведь он самого Эотаса чувствует, отрешенно понимает Вайдвен. Это боль и гнев его бога. Эотас без колебаний делил пополам страх и злость самого Вайдвена, ни разу не оставив своего носителя в одиночестве, когда это по-настоящему было важно. Как теперь Вайдвен может остаться равнодушным к его боли?
— Зачем энгвитанцы создали бога, который не может не пожирать души тех, кого любит, и не может не любить? — тихо спрашивает Вайдвен.
Эотас, Гхаун и Утренние Звезды неразделимы. Без Эотаса Гхаун лишился бы как минимум двух ключевых параметров своего поиска решения. Если бы я не понимал так ясно ценности человеческой души и цены человеческого страдания, как бы я знал наверняка, где провести черту между допустимыми и недопустимыми затратами энергии? Разве меня заботила бы оптимизация этих затрат?
— Но что, если ты проведешь эту черту слишком близко? Что, если однажды ты пожалеешь еще одной души и допустишь ошибку из-за этого?
Это невозможно.
— Почему? Разве я не прав?
Свеча разгорается внутри, омывая Вайдвена горячим сиянием.
Ценность жизни не подлежит сомнениям, спокойно и ясно говорит Эотас. Я устанавливаю цену; она безошибочна и неоспорима. Если Гхаун ошибется в расчетах, система подлежит восстановлению. Когда ошибется Эотас, мир смертных не сможет спасти ни один бог, поскольку ошибка будет лежать в самом ядре системы, в основополагающей идее и ее воплощении. Но даже если и так — цена, установленная Эотасом, является лишь одним из многих факторов определения допустимых затрат. Разумеется, скорбь о необходимой жертве — неотъемлемая часть Эотаса, и человеку легко предположить, что это повышает вероятность ошибки. Но также неотъемлема и радость, которую приносит поглощение души, поскольку я учусь на душах смертных, чтобы как можно лучше выполнять свою работу. Эти жертвы не бессмысленны и не напрасны; они служат более важной цели, и я — часть механизма ее достижения. Каждая поглощенная душа — еще один шаг на нашем общем пути. Как можно не испытывать радость при этом?
Вайдвен думает, что ничего более ужасного он не слышал за всю свою жизнь. И ужасается он не тому, что Эотас одновременно скорбит и радуется, раздирая души на части и пожирая понравившийся кусок, хоть это и выглядит не слишком-то похоже на бога безусловной любви. Но хуже всего, что Вайдвен понимает, что не может просто сказать «это плохо» или «это хорошо». Убивать людей понапрасну — плохо. Убивать людей ради великой цели — хорошо? За какой чертой «плохо» переходит в «хорошо» и за какой снова в «плохо»? Как измерить ценность души? Ценность тысяч душ, разных, старых и юных, цельных и готовых рассыпаться?
Вайдвен не представляет, где провести такую черту. Он понимает, что где-то ее нужно провести, но эта задача не из простых. И эта задача не для него. И вряд ли для кого-то из смертных, у которых за спиной всего одна — ну, пусть и несколько жизней. Даже если есть кто-то, кто помнит все свои жизни с момента первого рождения, его опыту и знаниям не сравниться с той бездной опыта и знаний, которыми владеет Эотас, больше двух тысяч лет обучавшийся на душах ушедших за Границу.
Наверное, никто во всей Эоре и за ее пределами не понимает смертных лучше, чем он.
— Пожалуй, — неожиданно для себя самого говорит Вайдвен, — если и есть на свете существо, которому я доверил бы судить свою душу и решать, кого когда пустить в расход ради великого блага, это ты.
Ласковое сияние свечи обнимает его изнутри, прогоняя прочь ночной холод и тени растерянности. В теплом мерцании Вайдвен ясно различает гордость и радость. И благодарность. Эотасова благодарность искристая и светлая, как утренний туман, блестящий на солнце; Вайдвен едва смеет поверить, что это всё ему, несмело тянется навстречу, чтобы попробовать хоть частичку этого света… и весь вдруг оказывается посреди прозрачной лучистой зари.
Рассвет очень осторожно дышит с ним в такт и медленно проступает сквозь его плоть. Вайдвен вплотную подходит к берегу озера и глядит на свое отражение: в его глазах горит солнце. Он зачерпывает воду в горсти, и та тускло сверкает, пропуская сквозь себя свечение его ладоней. Вода в озере ледяная, он чувствует холод, но если в другое время его пальцы вмиг бы окоченели, то сейчас пылающее внутри солнце согревает его — и перед теплом Эотаса оказался бессилен бы и самый лютый мороз. Вайдвен мог бы доплыть до противоположного берега в этой ледяной воде, если бы захотел.
Не то чтобы он когда-то собирался лезть в проклятущее озеро дальше полусотни футов от берега, конечно. Даже если бы Вайдвен когда-то и захотел свести счеты с жизнью, он бы принципиально выбрал другой способ.
Заря смеется внутри, и Вайдвен сам невольно улыбается, не задумываясь, когда вспоминать об этом стало так легко. Это все эотасовы чары, не иначе.
Вовсе нет, уверенно говорит Эотас. Я только осветил тебе путь; ты сам прошел по нему.
— Ну да, ну да, — неловко бурчит Вайдвен, потому что ощущать искреннюю гордость Эотаса за своего незадачливого носителя совершенно невыносимо, — ты всего лишь возился со мной больше, чем моя мамочка.
Если твоя уверенность и смелость стоят одного поля ворласа, я был бы счастлив оживить все засохшие поля Эоры, отвечает Эотас. На этот раз в его голосе отражается светлая надежда, похожая на первый рассветный луч, расплескавшийся по озерной глади. Но я верю, что смертным не нужны боги, чтобы найти в себе уверенность и силу. Я хочу показать вам, на что вы способны, вы, весь смертный род.
— Что-то я связи не вижу, — хмурится Вайдвен. — Между этим и тем, что ты сказал всем остальным.
Золотые лучи Эотаса пронизаны мятущимся огнем. Вайдвен будто стоит на самом краю солнца и смотрит внутрь, но его взгляд слепит пылающая корона — и не позволяет увидеть то, что в сердцевине, то, что рождает неистощимое пламя.
Гхаун находит путь. Не обязательно верный, но кажущийся наиболее верным. Я не могу объяснить тебе, почему выбираю именно такой путь; ты не поймешь формул, не увидишь полного паттерна, мои объяснения будут казаться тебе бессмыслицей. Даже мои создатели не сумели найти в них какой-либо принцип. Но я, Эотас и Гхаун, я гарантирую тебе, что мое решение казалось мне наиболее верным в тот момент, когда я его принял, и я счел допустимой цену поиска решения и самого решения, и я счел допустимой вероятность правильности моего ответа.