— Нет, это не помогло, — честно говорит Вайдвен, — я ничего не понял. Послушай. Ты говоришь, что ты хочешь помочь смертным и хочешь, чтобы они сомневались в словах богов. Тут же ты прилюдно демонстрируешь свою силу и угрожаешь, что сожжешь любого сомневающегося в твоих словах. Я, может, и не великий мыслитель, но что-то тут не так. И вся эта речь про то, что я просто не понимаю божественной мудрости… я на такое не ведусь. Раньше ты объяснял по-человечески, а теперь вдруг не можешь?
Эотас вдруг вспыхивает невероятно ярко. Оглушительная, слепящая, ревущая могуществом река солнечного огня врезается в разум Вайдвена, находя путь вовнутрь сквозь трещины его собственных сомнений, и Вайдвен беспомощно глядит прямо в сверкающий свет, способный испепелить его в мгновение ока, и вдруг ясно и твердо понимает, что относительно полной сущности Эотаса это лишь один-единственный луч огромного солнца, сотканного из силы, способной сжигать звезды, и знаний тысяч тысяч душ многих поколений и народов, перемолотых Колесом. Вовсе не лезвие клинка и даже не нож врачевателя — но тончайшая игла аниманта-хирурга. Эотас пытается ему объяснить. Пытается вложить в его разум знания, которые он неспособен принять, потому что в разуме смертных нет функционала для обработки подобных знаний… потому что Эотас-Гхаун-Утренние Звезды — сверхсложный рекурсивно саморазвивающийся ИИ, и он учился и менялся более двух тысяч лет.
А Вайдвен…
Свет просачивается сквозь него, как вода сквозь песок. Он неспособен даже полноценно скорбеть по знаниям, которые забывает в мгновение ока, поскольку не может даже осознать всей их ценности — только догадываться о ней.
Я очень хотел бы тебе объяснить, тихо говорит Эотас, и боль в его голосе искренна. Но я не могу. Я прошу тебя поверить мне, Вайдвен, и я знаю, что прошу многого…
— Так ты хочешь, чтобы я верил или чтобы я сомневался? — бессильно качает головой Вайдвен.
Эотас замолкает, будто не зная сам; огонек свечи тускнеет на мгновение, пока Эотас — Гхаун? Утренние Звезды? который из аспектов сейчас говорит его словами? — раздумывает над ответом, просчитывает бесконечно ветвящееся будущее и взвешивает против него человеческие ценности, врезанные энгвитанцами в основу основ разума Эотаса. Но затем пламя вновь вспыхивает ясно и ярко, и он отвечает:
Спасибо, что остановил меня вовремя. Ты прав: я хочу, чтобы ты сомневался. Довольно веков люди слепо верили богам. Но я не могу дать тебе другого ответа; тебе решать, как поступить. Не бойся — я приму твоё решение, каким бы оно ни было.
Вайдвен в затруднении зарывается пятерней в волосы. Лучше определенно не стало. Теперь он должен решать, каким словам Эотаса (который умнее, мудрее, опытней него на две тысячи лет и множество поглощенных душ, и вообще превосходит человеческий разум в сложности в сотни раз) верить? Или не верить? Или сомневаться?
Это уже слишком.
— Ну, знаешь… а ну это всё в Хель! — решительно говорит Вайдвен. — Просто, ну… не сжигай кого попало, не спросив меня, ладно? Пошли домой.
***
Когда назавтра в дверь Вайдвена кто-то неуверенно стучит, Вайдвен стонет и с трудом приоткрывает глаза. Ну точно, уже светлеет. Он опаздывает на утреннюю молитву, провались она Туда. Вайдвен всерьез рассматривает перспективу прекратить продвижение на поприще проповедника: перспектива сулит небывалые прелести, вроде возможности плюнуть на утренние молитвы и речи на городской площади. В дверь больше не осмеливаются стучать, но Вайдвену всё равно становится совестно.
— Тебе правда очень нужно, чтобы каждый смертный ежедневно благодарил тебя за рассвет? — обреченно интересуется Вайдвен. Солнечные лучи, неумолимо пробивающиеся сквозь щели в ставнях, дружески щекочут его. — И обязательно именно в такую рань, попозже никак нельзя?
Эотас явно считает, что такое важное дело, как рассвет, нельзя откладывать. Вайдвен терпит весело прыгающие по его лицу лучи еще минуту, но потом сдается, с неслышным стоном сползает с постели и подходит к окну, чтобы распахнуть ставни. Пользуясь моментом, Эотас победоносно окатывает его целым потоком света, и Вайдвен жмурится, удивляясь такой необыкновенно яркой заре.
Каков следующий шаг?
— То-очно, — с самым дурацким видом тянет Вайдвен, — я как раз у тебя хотел спросить. При чем тут я? Это же гхаунова работа! Сам полночи вчера мне рассказывал!
И ты сказал, что мы договорились работать вместе, как ни в чем не бывало напоминает ему рассвет. На равных.
Вайдвен возмущенно набирает в грудь воздуха, чтобы достойно ответить, что не очень-то честно со стороны Эотаса перекладывать работу бога на плечи смертного, но тут в нем запоздало просыпается… да он сам не знает, что. Человеческая гордость, может. Или, может, он вспоминает, для чего они всё это вообще затеяли.
Вздохнув, Вайдвен опирается о стол, упрямо не отводя взгляда от разгорающегося на востоке нового дня.
— Останавливаться на одной деревне нет никакого смысла, если мы хотим, чтобы наши слова услышал весь Редсерас, — поразмыслив, говорит он. — Похоже, мне пора покинуть родные края.
Столица, утвердительно произносит Эотас, и Вайдвен кивает. Лучшего места для речей о продажности аэдирского губернатора, чем на столичной площади прямо у губернатора под носом, он не придумает.
— Столица.
Комментарий к Глава 4. Цена эвристики
Алгоритм поиска Гхауна в моем представлении напоминает depth-limited search с эвристическим определением предела глубины (один из факторов влияния на который определяет Эотас); открыто для дискуссий и предложений х)
========== Глава 5. Путь в столицу ==========
Путь оказывается длинным.
Преатон уже уступил место мажатону, почти все поля пусты и готовы к зиме — в отличие от людей. Вайдвен идет по полям и спит в полях; иногда ему позволяют переночевать в чужом доме и разделить обед с местной семьей — такие же крестьяне, как и он сам, у которых нет ничего, кроме своего или хозяйского клочка земли с хиреющим ворласом. Семье Вайдвена жилось еще послаще некоторых.
Вайдвен пересчитывает оставшиеся у него деньги. Что характерно, их немного. Он старается расплачиваться за доброту селян ответной помощью, потому что в городе за любые услуги принимают только медь и серебро, но никак не «полдня работы». Удивительно, что многие крестьяне не требуют от него и такой платы — даже зная, какой голодной будет эта зима. Вайдвену стыдно, что он не остается помочь взамен, но он должен спешить, он должен быть в столице к таротону. Эотас не торопит его, но согласен с тем, что лучше успеть в город до начала зимних месяцев. Вайдвен пытается вспомнить дату последней выплаты пошлин в году, но он не законник — крестьяне платят пошлины осенью, после окончания жатвы, но это местные, а колониальные? Какая прибыль идет Аэдиру с Редсераса? Какую долю редсерасских налогов она составляет?
Боги, он действительно ничего не знает. Ну, кроме того, что губернатор, ставленник Аэдира, не обижает себя и своих союзников редсерасским серебром — которое вместо этого должно кормить и без того обнищавших фермеров. Это весь Редсерас прочувствовал на своей шкуре сполна.
— Может, подскажешь насчет пошлин? Ты же всеведущий, — обращается он к Эотасу. Огонек, уютно свернувшийся где-то в груди, подрагивает с едва заметной укоризной: мол, на такие вопросы и сам можешь найти ответ. Вайдвен смеется: Эотас почти всегда был не прочь побеседовать, хоть и выбирал такие темы, что рассуждать о них можно было целыми днями. Он иногда рассказывал про Энгвит, про разные уголки Эоры, где Вайдвен не то что никогда не мечтал побывать — вовсе не знал о них. И собеседника слушал всегда внимательно, хотя Вайдвен и смущался поначалу — как это, безграмотный фермер будет спорить с богом о мироустройстве? Да и что нового или важного он может Эотасу рассказать?
Но Эотасу было важно. И отчего-то ему было вдвойне важно, чтобы Вайдвен не соглашался с ним просто потому, что Эотас — бог. И прямых ответов он давать не любил. Наверное, если и было в мире что-то, чего не коснулась безусловная любовь Эотаса, то это простые и ясные ответы.
Вайдвен не жаловался, впрочем. С Эотасом даже изнурительная дорога становилась в радость. Вайдвен только втайне надеялся, что сам Эотас тоже не слишком мучается со своим непутевым проповедником, но тут уж винить некого — знал ведь, кому идет видения даровать.
Осенью дни хоть и короче, но к тому моменту, как солнце начинает потихоньку исчезать за краем земли, Вайдвен едва переставляет ноги — и сворачивает с дороги в ближайшее поле без раздумий. Вдалеке он различает силуэты местных крестьян, даже на закате продолжающих работу, и решает героически преодолеть еще сотню-другую шагов, чтобы поздороваться и попроситься на ночлег.
Из короткого разговора он понимает несколько вещей. Первая — огромные поля, вдоль которых он шел почти две мили, являются владениями аэдирского дворянина. Вторая — дворянин строг и не жалует незваных гостей, заявившихся к нему на поля. Третья — его боятся.
Его боятся настолько, что даже не сразу говорят Вайдвену, в чем дело. Это потом он замечает их шрамы: такие оставляют плети на телах рабов и преступников. Но говорящие с ним совсем не напоминают рабов и преступников…
— Почему вы это терпите? — спрашивает Вайдвен. Или это говорит весна его голосом, закипающая солнечным рассветом весна, требующая свободы как дыхания.
— Потому что не хотим, чтобы нас насмерть забили плетьми, — мрачно хмыкает один из крестьян. — Иди своей дорогой, парень. Радуйся, если у тебя есть собственный кусок земли.
— Но это и ваша земля! Шесть сотен акров — этого с лихвой хватит всем!
Их молчаливые горькие усмешки знакомы Вайдвену до боли. Да, конечно, хватит. Когда аэдирская знать вдруг захочет раздарить свои владения их настоящим хозяевам, трудящимся на чужой карман.
Вайдвен не может заставить себя улыбнуться. Он привык улыбаться в самые трудные дни, но сейчас у него не получается.
— Я подзадержусь здесь на денек, — вместо этого говорит он. — Может, мне удастся уговорить Карока быть помягче со своими людьми.
В бараки хозяйских работников его не зовут, но разрешают переночевать в конюшне под строгим наказом сидеть тише воды, ниже травы, не то Вайдвена и тех, кто его пустил, высекут на той же конюшне. Вайдвен не спорит — сейчас разбираться с Кароком ему совсем неохота. Только шутит: хоть у вас своих полей нет, зато за вас лошади землю пашут. Шутка выходит невеселой. В Редсерасе много лошадей, только не каждый может себе их позволить; некоторым приходится тащить плуги на себе — прокормить бы собственную семью, куда уж там лошадь.
Лошадям Карока живется несладко, как и людям; отметины от хлыстов видны сразу. Вайдвен ужасно жалеет, что съел в дороге яблоко — сейчас бы угостил… даже погладить дается только одна, помоложе и любопытней остальных, но зато ей достается вся неразделенная любовь Вайдвена к живым тварям всех видов и сортов.
— Хоть кормит он вас порядочно, этот Карок, — грустно сообщает лошади Вайдвен. Ни крестьяне, ни лошади не выглядят голодными — может, содержит их здешний хозяин не так и плохо? Но какой же эотасианец будет так жестоко обращаться со своими людьми?
Это земли Воэдики, шепчет Эотас. Ты не заметил ее гербов?
— Ммм, — тянет Вайдвен, пытаясь припомнить хоть какие-то гербы. — Я не всматривался… а что, поклонение Воэдике — повод хлестать своих рабочих так, будто они на каторге?
Он платит им и кормит их, честно выполняя свои обязанности хозяина. Возможно, поэтому он считает себя вправе так жестоко наказывать за небезупречное выполнение их собственных обязанностей.
Голос Эотаса спокоен, но Вайдвен чувствует его грусть. Он стал немного лучше различать чувства Эотаса — и отчего-то ему кажется, что у богов они куда чище и ярче, чем у смертных. Меньше шума, меньше размытых цветов.
— Если я вмешаюсь, Воэдика не рассердится? Я вроде где-то слышал, что она твой союзник среди богов…
Огонек Эотаса мерцает, разбивая свет на сложный орнамент.
Боги-союзники и боги-соперники… если бы их было так просто определить. Я не враждую ни с кем из своих братьев и сестер — при обычных обстоятельствах.
— Ого, — Вайдвен изрядно удивлен таким ответом. — Даже с Магран и Абидоном?
И я, и Магран, и Абидон — суть пламя. Но разве пламя зарождается не в руках людей?
— Опять ты загадки свои начинаешь, — уныло бормочет Вайдвен и сворачивается в клубок на соломе. — Я бы назвал тебя мирным пламенем, но после того случая с ворласом… даже не знаю. Мне кажется… мне кажется, что если бы ты хотел уничтожать своим огнем, ты бы мог делать это не хуже Магран.
Сияние свечи разгорается ярче. Вайдвен утопает в горячем свете, все еще не обжигающем его.
Когда ты захочешь разжечь огонь, подумай о том, хочешь ли ты принести в мир тепло очага или неистовство пожара: оба рождаются из одинаковой искры. По пылающей грани рассвета я иду под руку с Магран, и Абидоном выкована звездная дорога у нас под ногами. Я помню те дни, когда по ней поднималось человечество, озаренное нашим пламенем. Я был счастлив и горд быть путеводным огнем для людского рода, и тем больнее мне смотреть на темноту, которой мы сами потом окутали мир.
Вайдвен едва удерживает в себе зарю, заполнившую всю его сущность до краев; еще самую малость — и она выплеснется наружу, не уместившись в одном сосуде. Свет снова начинает пробиваться сквозь кожу, и Вайдвен испуганно сжимается, пытаясь остановить его: сейчас Эотас, чего доброго, сожжет всю конюшню, или решит снова стать путеводным огнем человечества и воссияет на все шестьсот акров. Сопротивляться почти невозможно: заря спрашивает — неужели я ошибаюсь, неужели ты не согласен со мной, и Вайдвен не может не быть согласен, он разделяет ее лучистую боль, и восторг, и гнев, и долг, и обещание, и надежду. Как он смеет удерживать солнце на краю рассвета, как он смеет медлить, почему…
— Мы принесем зарю, — хрипло бормочет Вайдвен, крепко зажмуриваясь, чтобы не выпустить сияние из-под сомкнутых век, — мы все исправим… будет снова солнце и путеводный свет…
Заря доверчиво вслушивается в его слова. Вайдвен глядит в ее золотые глаза, полные звездного огня, и безмолвно повторяет: ты настанешь, только подожди, уже совсем немного осталось… уже совсем немного. Когда дрожащий внутри натянутой струной свет успокоенно отступает, Вайдвен едва не захлебывается рванувшимся в легкие воздухом.
Эотас дает ему время, прежде чем заговорить снова.
Ты знаешь мое пламя на ощупь. Нет во всей Эоре силы, способной погасить его до конца, пока вращается Колесо. Я никогда не желал и не желаю смертному роду зла; но так же не желала его Магран, и не желал его Абидон. Их огонь зародили искры иных стремлений, это так, но трижды пожалеет тот, кто сочтет моё пламя менее жарким и встанет на моем пути.
Золотоглазый рассвет в последний раз сверкает внутри, прежде чем свернуться вновь в маленькую свечу. Вайдвен не сразу осмеливается открыть глаза. Сомневаться в словах Эотаса не возникает и мысли.
Любовь безусловная, способная испепелять города в мгновение ока. Вот так вот.
Ты боишься? спрашивает Эотас, и Вайдвен не знает, что ответить. Но, вслушавшись в собственное молчание, отвечает искренне: нет. Тогда Эотас спрашивает — ты станешь рассветом вместе со мной?
Даже если этот рассвет будет не только согревать, но и сжигать дотла. Даже если однажды тебе не хватит сил удержать его в своем теле. Даже если счет, который выставят тебе в конце за то, что ты скажешь сейчас, будет слишком велик, чтобы ты мог когда-нибудь оплатить его целиком…
Вайдвен отвечает без сомнений и колебаний: да.
На следующее утро он направляется к Кароку. Говорят, тот трудится в поле вместе со своими работниками; по меньшей мере странно для аэдирского аристократа. Один из местных предупреждает его, что господин сегодня не в духе, и Вайдвен отлично понимает, что он имеет в виду, когда видит Карока и его очередную жертву.
В эту минуту ему становится наплевать, чьи это владения — Воэдики, Скейна или какого-то другого бога. Ему наплевать, сколько у Карока людей, денег и сколько влиятельных союзников из Аэдира стоит за ним. Отблески недавней зари все еще сияют в его груди, и Вайдвен не может ее предать.