Поэтому Вайдвен подходит к Кароку и требует немедленно прекратить.
Стоит отдать тому должное — ярый последователь Воэдики выслушивает его и позволяет себе опуститься до разговора с безродным наглецом, прежде чем замахнуться на него хлыстом. Вайдвен не успевает даже заслониться от удара; Карок вскрикивает от боли чуть раньше, чем хлыст вспыхивает в его руках рванувшимся ввысь ослепительным пламенем. Эотасов огонь в одно мгновение заслоняет его лицо — чтобы исчезнуть спустя полвдоха, позволяя всем вокруг увидеть своего господина заклейменным тем же тавром, что клеймило Опаленную Королеву.
Карок бросает дымящийся хлыст в траву, будто ядовитую змею, и бросается прочь. Вайдвен провожает его взглядом, а потом оборачивается к окровавленному крестьянину, так и не поднявшемуся с колен.
Тот испуганно отводит взгляд, будто опасаясь кары за подобную дерзость. Вайдвен протягивает ему руку, помогая подняться.
— Не знаю, куда Карок направился, но теперь он точно будет повежливей со своими людьми.
Бедняга в ответ нерешительно бормочет какие-то благодарности. Вайдвен качает головой:
— Благодарить нужно не меня.
Он оглядывается на осторожно подступающих ближе крестьян: те подходят с опаской, но их страх не может пересилить надежду. Вайдвен улыбается им: заря близко, совсем близко, ждать осталось уже недолго. И он напоминает им об этом перед тем, как попрощаться и вернуться на тракт.
— Спасибо… снова, — усмехается Вайдвен, когда поместье Карока остается позади. Утренний пропитанный солнцем ветер в ответ ласково взъерошивает его волосы. — А с этим аэдирцем ты был пожестче, чем с моими деревенскими… похоже, они молились нужному богу.
Я не наказывал Карока, спокойно отзывается Эотас. В его голосе нет и тени гнева или злости. Я всего лишь преподал ему урок, который будет наиболее полезен.
— Для него? Или для нас?
Я не отделяю «его» от «нас», мягко поправляет его Эотас. Я максимизирую эффект в пользу всего смертного рода.
Вайдвен хмыкает. Это он помнит. Эотас уже очень долго пытается объяснить ему принцип совместной работы всей тройки его аспектов. «Интегрированный эмоциональный интеллект» — теперь Вайдвен по крайней мере знает, что это такое.
— А если бы Гхаун счел, что лучше всего для смертного рода будет испепелить Карока на месте?
Тогда я бы взвесил пользу смерти Карока против пользы и ценности его жизни, отвечает Эотас. Итог зависит от результата и принятой допустимой погрешности.
«Погрешность» — термин, который всплывает в памяти Вайдвена осколком солнечного витража. Остатки божественного откровения с самой первой их встречи, которые — чудом, не иначе — задержались в разуме Вайдвена. Погрешность, серая зона «возможно» Эотаса и Гхауна, интервал, где оба считаются правы — и решение принимается в пользу… одного или многих? Отчего-то ответ не спешит находиться в том куске видения, что у него сохранился.
— Многих, конечно, — бормочет Вайдвен. — Ведь так?
Золотые лучи осторожно пробуют на ощупь его душу. Это значит, что Эотас в затруднении. Вайдвен настораживается — ведь не может быть, чтобы…
Я постараюсь отыскать больше информации. Гхаун нуждается в однозначном ответе.
— Но как вообще один может быть ценнее многих? — Вайдвен не может этого понять. Огонек Эотаса мерцает и обнимает его, пронизывая насквозь чистым солнечным светом. В его сиянии сейчас нет ни капли горечи или печали, и это кажется Вайдвену совсем неправильным, ведь такой подход — это для Воэдики с ее делением на господ и рабов, никак не для Эотаса, который одинаково любит каждое живое существо…
Я надеюсь, однажды ты увидишь ответ на этот вопрос сам.
***
Слухи летят быстрее, чем Вайдвен идет от одной деревни к другой. Кое-где его встречают с недоверием, кое-где — с надеждой, кое-где — с любопытством. Откуда прогоняют, откуда просят не уходить. Оказывается сложно — покидать тех, кто просит остаться. Неужели земли Редсераса так скупы на надежду, что люди готовы поверить в любого, кто напомнит им о том, что еще поднимется солнце над лиловыми полями?
К началу таротона он не успеет. Это он понимает еще в той деревушке, где ему приходится разбираться с сеан-гулой. Слишком часто он задерживается, чтобы помочь кому-то, слишком медленно идет вперед. Он спрашивает Эотаса — Гхауна — успевают ли они еще, не к зиме, а в целом, и Гхаун, конечно, понимает; говорит — пока что. Внутри он сияет все так же ясно и ярко, в нем нет ни единого клочка тени — ни сомнений, ни фальши. Вайдвен обещает, что сделает всё возможное, чтобы помочь ему, и не лукавит ничуть.
Эотас отвечает — я знаю. Отвечает — я благодарю тебя, друг.
Конечно, бог не назовет смертного другом всерьез, думает Вайдвен. Куда там. Но от слов Эотаса ему все равно становится тепло, как когда-то очень давно, в детстве, когда дружба была настоящей и нерушимой от первой встречи и навсегда.
— Так ты хочешь, чтобы теперь я рассказывал людям, что они тебя прогневали, — Вайдвен вытягивает уставшие ноги и подкладывает под спину дорожный мешок. Это короткий привал, только передохнуть в дороге; он еще успеет пройти сегодня часть пути. Солнечные часы не слишком полезны в серые осенние дни, поэтому Вайдвен прикидывает наугад еще пару часов до того, как стемнеет и придется останавливаться на ночлег. — Но это же неправда.
Я хочу не этого, поправляет его Эотас, но отчасти причина бед Редсераса — в том, что люди здесь верят в меня слишком слепо.
Вайдвен внимательно слушает и, поразмыслив, кивает. Он понемногу начинает понимать, что Эотас пытается втолковать ему с самого начала.
— Ты хочешь, чтобы люди не только молились. Ты хочешь, чтобы они действовали.
Рядом пронзительно каркает какая-то ворона — так громко, что Вайдвен едва не подскакивает. Тощая птица осуждающе глядит на него черными бусинками глаз и каркает снова, едва увидев, что ее заметили.
— Чего тебе? Самому есть нечего, — хмуро говорит ей Вайдвен, и это действительно так — последний кусочек хлеба он только что прикончил.
Позволь мне, вдруг вмешивается Эотас. Свет мягко подкатывает к горлу, и Вайдвен недоумевающе слушает слова языка, не звучавшего в Редсерасе уже сотни — тысячи, может быть, лет. Энгвитанский. Родной язык богов. Речь, порожденная из слияния машинных и человеческих речей; слова, обернувшиеся командами почти что для самого мироздания; языковые концепции, выраженные нестабильностью физических величин…
Птица дергает крылом. Блестящие глаза настороженно следят за Вайдвеном. Чужое прикосновение, легкое, как воронье перо, незримо касается его разума — без тени угрозы, но с… непониманием? Опасением?
Что бы это ни было, оно исчезает спустя секунду. Ворона взмахивает крыльями — Вайдвен только и успевает повернуть голову, чтобы проводить ее взглядом.
— Это… что это было?
Эотас не отвечает ему в этот раз — Вайдвен только ощущает тепло невидимых ладоней на своих плечах. Огонек внутри горит все так же ясно и ровно, поэтому Вайдвен, подождав немного, решает довериться ему и не требует ответа. Только бормочет:
— Ну, если что-то серьезное, ты мне всё равно скажи, ладно?
Ответа снова не следует, и Вайдвен, беззвучно вздохнув, поднимается с пожелтевшей травы и привычно забрасывает мешок за спину. Дорожные камешки тракта немилосердно впиваются в разношенные подошвы его сапог, но осталось уже совсем немного. Вайдвен поднимается на очередной холм, останавливается у стройного дорожного указателя. Длинная стрелка с названием столицы гордо указывает вперед, и на потемневшем от времени дереве вырезаны две цифры. Это двадцать или пятьдесят? Вайдвен щурится на указатель, пытаясь вспомнить те давние времена, когда учился грамоте; память подло подводит, но Вайдвен уверенно убеждает себя, что на указателе отмечено именно двадцать. Он же эотасианец, в конце концов. Он всегда верит в лучшее.
Значит, осталось всего двадцать миль.
Завтра они будут в столице.
Комментарий к Глава 5. Путь в столицу
О чем говорили Вайдвен с Кароком: https://pillarsofeternity.gamepedia.com/Curoc%27s_Brand
Grey Maybe - отсылка к ТЕС :)
========== Глава 6. Храм ==========
Темный осколок неба касается вскинутого ему наперекор шпиля и разбивается гулким крошевом. Стеклянная дробь срывается с драконьей чешуи черепицы, гневно хлещет наотмашь по прозрачным окнам домов, но — не в силах удержаться на скользящей вертикали — падает, ссыпается бессильной крошкой в ладони истрескавшейся мостовой, заполняя собой зеркало небесного витража. Строгие иглы арок и крыш упрямо тянутся ввысь — в гневе, гордыне или немой мольбе; кто мог бы ответить за них теперь?
Осень плетьми дождя высекает на костлявой спине города обвинение во всех грехах уходящего года. Вайдвен, прошагавший с утра двадцать миль на одной воде и в той же воде вымокший до нитки, глядит на столицу Редсераса, на ее каменные дома в несколько этажей и мощеные дороги, на гордые высокие шпили и изящные арки, и не может отвести глаз.
— Я никогда не думал, что здесь так красиво… — Вайдвен запинается, едва осознав, как нелепо и жалко звучат его слова перед торжественным величием имперского города. — Энгвит… тоже такой был?
Эотас утвердительно мерцает в ответ с такой же величественной грустью. Вайдвен видел по пути энгвитанские руины. Обломки стен да адровые глыбы — всё, что от них осталось. На юге, он слышал, тамошние дикари их охраняют, вроде как древние святыни. А здесь никому и дела нет.
Вайдвен готов поделиться с Эотасом всей редсерасской столицей взамен. Может, богов они еще строить и не умеют, зато города получаются отличные.
— Эй, дружище, не подскажешь, где здесь ближайший трактир? — со всем возможным дружелюбием обращается Вайдвен к спешащему мимо прохожему. Прохожий советует ему проваливать, и Вайдвен понимающе оставляет его в покое: у всех бывают неотложные дела. Вторая попытка оказывается чуть лучше первой, пусть Вайдвену и приходится повторить вопрос несколько раз, пока ему наконец не указывают дорогу. Трактирная вывеска с красноречивым пузатым бочонком на фоне оленьих рогов действительно оказывается именно там, и Вайдвен с неописуемым облегчением вваливается внутрь, в манящее чудными ароматами еды тепло.
Внутри оказывается столько народу, что на него никто и внимания не обращает. Вайдвен с любопытством разглядывает и посетителей, и сам трактир, неистово моргая, чтобы глаза скорее привыкли к полутьме. Кто-то грубо пихает его в плечо, чтобы пробраться наружу, но Вайдвен не успевает даже разглядеть, кто именно, не то что возмутиться.
— Эй, бродяга, — окликает его трактирщик, не в пример зорче самого Вайдвена. — Ищешь кого?
Вайдвен решительно прокладывает себе путь к стойке. Посетители с неохотным ворчанием расступаются, давая ему пройти.
— Ищу, где бы поесть для начала, — сообщает Вайдвен трактирщику.
На лице того отражается некоторое замешательство.
— Кого, прости?
— Жрать он хочет, — безучастно переводит один из стоящих рядом. — Совсем хилспик позабыл, Гард?
— О боги, — бормочет Гард, — да ваш щебет только вы сами и понимаете. Прости, парень, придется тебе говорить помедленней. Как там тебя?
— Вайдвен. — Вайдвен надеется, что это не требуется повторять помедленней. — А что, разве так непонятно?
— Я из Аэдира родом. В городах у нас на хилспике мало кто говорит. Вроде только приучишься разбирать, а потом заявляется к тебе в трактир фермер-бродяга…
— Откуда знаешь, что я фермер?
— А ты не фермер? — вопросом на вопрос отвечает Гард. Вайдвен в затруднении хмыкает, скрывая кривую улыбку: трактирщик-то не промах. Тем временем служанка-эльфийка, тонкая, как тростинка, ставит перед ним миску с похлебкой и кружку с вирсонегом и исчезает так быстро, что Вайдвен едва успевает ее взглядом проводить. Лесных эльфов он в деревнях видел, орланов тоже, но орланов меньше, да и держали их в основном как рабов… и к вареву из воды, каши и намеков на мясные обрезки Вайдвен за последние годы притерпелся. А вот первый глоток из кружки застает его врасплох.
— Это не вирсонег. Это вода, в которую плеснули вирсонега, — Вайдвен поднимает голову, чтобы встретиться взглядом с трактирщиком. Если аэдирский подлец задумал разбавлять ему выпивку только потому, что деревенский фермер разницы не поймет…
Гард и не думает отрицать. Кривая улыбка на его лице совсем безрадостная.
— Не кипятись, парень. Не знаю, что ты пил в своих родных краях, но здесь тебе меньше чем за тридцатку чистый вирсонег не нальют ни в одном кабаке.
Вайдвен поворачивает голову, вопросительно глядя на другого посетителя — того, что понимает хилспик. Тот пожимает плечами.
— Весь Редсерас теперь пьет это пойло. Слышал, неразбавленный обещают на похоронах Алдвина со всей его сворой.
Трактирщик шикает на него, но ирония от Вайдвена не ускользает. Имя грейва Алдвина, губернатора Редсераса, известно даже ему.
— Никто нам ничего не обещает, — говорит Вайдвен.
Незнакомец и трактирщик глядят на него с одинаковыми удивленными усмешками. Не то чтобы кто-то всерьез верил в обещания аэдирской знати — просто все они слишком привыкли… мириться с этим. Как с чем-то неизбежным, вроде плохого урожая.
— Не будет Алдвина — так другой займет его место. — Вайдвен качает головой. — Нет, это не выход. Вначале будет рассвет. А потом — соберем и свежий мед, и добрый вирсонег сварим… сами. Никто за нас ничего не станет делать.
Трактир вокруг шумит, как и прежде, но за стойкой повисает тягостная тишина, так отчетливо различимая в разговорном гуле. Наконец Гард настороженно хмыкает.
— Слышал я эти байки про рассвет. В последний месяц только их здесь и травят, мол, Эотас среди людей ходит. Слышал?
Вайдвен не может сдержать ухмылки.
— Так ведь я их и рассказываю.
Травить байки про Эотаса на городской площади в такую погоду Вайдвену совсем не хочется, но он все равно упрямо бродит по городу, пытаясь запомнить бесчисленные улочки и дома. Храмовая площадь оказывается огромной. Огромной. Вайдвен глядит снизу вверх на расположившиеся на ней соборы и медленно влюбляется в каждую черточку барельефов на фасадах, величественных и торжественных даже сейчас, под заунывным серым дождем. Изящные остроконечные арки и высокий свод эотасианского храма опираются на белоснежные колонны — массивные, широкие, шире обхвата рук. Над колоннами на белом камне даже сквозь темноту этого дня сияет золотое солнце, и с его лучей, кажется, ниспадают лиловые флаги — символ редсерасских полей, кормящих всю страну.
Другие соборы на площади тоже красивые. Святилище Ваэля, правда, оказывается вовсе не святилищем, а городской библиотекой, а третий — храм «всего остального» — хоть и служит приютом для алтарей всех прочих богов, все равно не такой, как эотасианский. Ну или Вайдвену просто очень хочется, чтобы хоть где-то над Редсерасом сияло солнце — даже в самый темный день…
Он медлит у подножия каменных ступеней, ведущих ко входу. Украдкой поглядывает на лиловые полотнища меж колоннами и золотые лучи над ними: в каждом контуре, в каждом блике отражается божественное величие, ослепившее его тогда, в усталых сумерках на полях. Вот такого храма заслуживает Эотас, а вовсе не жалкой единственной свечи, которую может позволить себе зажечь вечером полуголодный фермер.
Но разве Вайдвен достоин того, чтобы разделить его величие? Как нелепо и неправильно он, должно быть, выглядит рядом с этим местом — промокший и грязный, в поношенном отрепье, собравшем всю дорожную пыль Редсераса… ему только скейнитов навещать в таком виде, да и те, верно, не слишком обрадуются.
Вайдвен поворачивается, чтобы уйти прочь, но останавливается, не сделав и шагу. Знакомое ясное тепло разливается внутри, спокойное, величественное — несомненно — но и удивительно родное. Эотас понимает его сомнения и понимает его страх. Он не убеждает Вайдвена, что его страх безоснователен; не пытается вселить в него божественную уверенность. Он просто… светится где-то внутри. Тем же самым светом, что отражается в золотых лучах солнца на фасаде храма. И тем же светом, что сиял на листьях ворласа в тот иссушенный летним жаром вечер.