Но недоступная черта меж нами есть.
Напрасно чувство возбуждал я:
Из равнодушных уст я слышал смерти весть,
И равнодушно ей внимал я.
В обществе собственно рос поток недоумений и негодований, когда в мирочувствовании русского человека утрачивалось национальное содержание, национальный колорит становился туманным, неясным, вычурным и декоративным, а простота и ясность нравственных принципов подобно улитке, пряталась за обнищавшей (а возможно, за подобием ее, эрзацем) квазидуховностью. В обиходе культурном, на потребу высшим классам воспевались чувства надменной гордости, половой распущенности и тоски по жизни (Л. Толстой), множилась «Чернь вельможная, околотронная». (М. Ю. Лермонтов: «Вы, жадною толпой стоящие у трона…»).
Этой «черни», бьющейся в пароксизмах симулированных страстей и кичащейся флерными «достоинствами», насиженных неправедным путем, будь то звание дворянина, высокий чин, Пушкин и противопоставляет свой истинный глас:
Подите прочь – какое дело
Поэту мирному до вас!
В разврате каменейте смело:
Не оживит вас лиры глас!
Душе противны вы, как гробы…
Не для житейского волненья,
Не для корысти, не для битв,
Мы рождены для вдохновенья,
Для звуков сладких и молитв.
А лирика Пушкина вызывала эмоциональный отклик русского человека. В ней восприятие и осмысление российской действительности строилось на духовных глыбах: любви, красоты и милосердия:
Воды глубокие
Плавно текут.
Люди премудрые
Тихо живут.
Художник всенародный, создающий произведения, ведомый сильным испытанным чувством, от собственной потребности творить и выражать испытанные чувства и эмоции.
«Будь, ради Бога, Пушкиным! Ты сам по себе молодец». – Рылеев.
Поэзия была родным домом и миром, в котором он фактически существовал. Пушкин создавал каскады чувственных связей между собой, поэтом, и читателем, ясных и понятных. Стихотворные словосочетания, эссенция слова и мелодичности, физиология звуков и эволюция эмоций придавали всечеловеческий, общезначимый статус добру и любви, соединяло людей в единое человеческое чувство и мировосприятие. Его поэзия, говоря словами Л. Толстого, утверждала высшей целью человечества, Благом для людей их единение и установление царства любви:
Тогда на голос мой унылый
Мне дружба руку подала,
Она любви подобна милой
В одной лишь нежности была
Русский поэт Пушкин творил на самом высшем рубеже художественного реализма, не позволил яркую и живую жизнь подменить низкопробными суррогатами, укладывая ее в прокрустово ложе узкой банальности, создавший «вечные» образы мировой литературы с почти таинственной, поражающей художественной радужностью. Применим библейскую аскезу, так сходную по семантике с величием судьбы Пушкина: «И Ной сделал все, что Господь ему велел»:
И долго жить хочу, чтоб долго образ милый
Таился и пылал в душе моей унылой.
Горький отчеканил: «Пушкин для русской литературы такая же величина, как Леонардо для европейского искусства»; в «ряду гигантов» вместе с Пушкиным Горький называет всего только два имени – Шекспир и Гете».
А. Битов – продолжил, что Пушкин в русской литературе «встал на мировую дорогу всей стопой…»
В «Слове о Пушкине» (1961 г.) Анна Ахматова со свойственной ей броскостью и изяществом подметила, как после его смерти, с течением времени, «Вся эпоха (не без скрипа, конечно) мало-помалу стала называться пушкинской». А прежние высокие чины императорского двора, «кавалерственные дамы, члены высочайшего двора, министры, аншефы» и прочие «постепенно начали именоваться пушкинскими современниками»; именно в таковом виде и качестве (а не сами по себе) они и остались интересны для потомков, сохранившись в каталогах библиотек и тем самым, не канув в Лету.
Своей гибелью Пушкин словно «очищается», освобождаясь от роковых иллюзий и вместе с тем – утверждает в финале величие человеческой личности, в истоках которой дерзновенная свобода и честь.
Это как «знак Ноя». – «Мир миру». И как простой мирянин, Пушкин всю жизнь искал Ноя «ковчег с одной дверью», которая обеспечивала получение Милосердия и Бессмертия:
«Прятаться за чужой широкой спиной! Прибегать к крючкотворству! Слава богу, у нег есть еще пара крепки рук, а после его удара остается только «бежать за духовником, потом что врачу тут уж делать нечего».
В его природе было что – то особенное, ему одному свойственное, что – то гордое и таинственное, сильное и подлинное, без которых жизнь скучна и однообразна. В нем гордость, некогда присущая человеку, не уступила место унижению, и для него истина была не на стороне государство и палача. А без этой веры бытие личности и нации становится неестественным и невыносимым:
Я сокрушил бы жизнь, уродливый кумир,
И улетел в страну свободы, наслаждений,
В страну, где смерти нет, где нет предрассуждений.
Где мысль одна плывет в небесной чистоте…
«Меня влечет неведомая сила»: пушкинские строки, пушкинские мотивы, пушкинские образы и интонации – все сокрыто в глубине души; ум и талант, мощные инструменты создания его произведений; пушкинские парадигмы и литературные взгляды; мастер мелодичной лирики, «поэтизированной прозы» и «точной детали»:
Но тщетно предаюсь обманчивой мечте;
Мой ум упорствует, надежду презирает…
Ничтожество меня за гробом ожидает…
Образы поэта подчас удивительно смелы, лирически дерзновенны и иррациональны – не семантическое подстрочье, а важность эмоции, когда чувство абсолютно упраздняет логиу:
В одну телегу впрячь не можно
Коня и трепетную лань. –
В проекции на судьбу Пушкина символично, что смерть его связана с Черной речкой («Черный гость» – Моцарт и Сальери). Потоки империи и судьбы накрыли Пушкина земляной шинелью.
Тридцать семь лет- роковое пушкинское число. Пушкинско суеверие, мистическое и трагически сбывшееся… Концепт веры в судьбу и неожиданных формах ее проявления стал для поэта не эпизодическим бурлеском, а феноменом его мироощущения и в некоторой степени заданным условием звездного творчества.
Находясь в Риме в момент смерти Пушкина, Гоголь пишет М. П. Погодину: «Моя утрата всех больше… Моя жизнь, мое высшее наслаждение умерло с ним… Когда я творил, я видел перед собою только Пушкина. Ничто мне были все толки, я плевал на презренную чернь, известную под именем публики; мне дорого было его вечное и непреложное слово» (Н. В. Гоголь – М. П. Погодину. 30/18 марта 1837 года).
Он отверг мишуру внешней пышности и празднества, как сделал это однажды Рафаэль, полюбив простую дочь булочника Форнарине: «…моя преданность и любовь, а не какие-либо другие соображения». И поэт Н. А. Некрасов, полюбивший простую крестьянку Феклу: «…и ласку милой воспевать».
Он уподобил свой образ Великим непревзойденным шедеврам Вселенной:
– Александру Македонскому, готовому потерпеть поражение, чем красть ее.
– Юлию Цезарю, бросившему вызов жизненной буре, сказавшему своей судьбе: «Ничего не бойся, ты везешь Цезаря».
– Августу Октавиану, гордившемуся тем, что он больше личности, чем должность.
– Великому Петру I, вернее желающего уступить богатства, чем навсегда потерять честь.
– Безудержному Ахиллу, выбравшему смиренно судьбу быть поденщиком на земле у бедного крестьянина, чем царем среди мертвых.
– Эпическому Геркулесу, охотнее согласившему прясть пряжу у ног Омфалы, чем отказаться от своего предназначения.
– Апостолу Петру, единственному из двенадцати, рискнувшему выйти из лодки в штормовое море и совершить невозможное – сделать несколько шагов по волнующей водной стихии.
– Светлячку Фигаро, расположенного смеяться своей нищете, но никогда не робеть перед властью и богатыми, не продавать человеческое достоинство.
И получил Пушкин звание своей жизни как «Мастерская мира» …: «Каков человек сам по себе и что он в себе имеет, короче говоря, личность и ее достоинства – вот единственное условие его счастья и благоденствия» – А. Шопенгауэр
Вот как писал М. Горький: «Пушкин до того удивил меня простотой и музыкой стиха, что долгое время проза казалась мне неестественной и читать ее было неловко. Пролог к «Руслану» напоминал мне лучшие сказки бабушки, чудесно сжав их в одну. А некоторые строки изумляли меня своей чеканной правдой.
Там, на неведомых дорожках,
Следы невиданных зверей
– мысленно повторял я чудесные строки и видел эти, очень знакомые мне, едва заметные тропы, видел таинственные следы, которыми примята трава, еще не стряхнувшая капель росы, тяжелых, как ртуть. Полнозвучные строки стихов запоминались удивительно легко, украшая празднично все, о чем говорили они; это делало меня счастливым, жизнь мою – легкой и приятной, стихи звучали, как благовест новой жизни».
Книга посвящена бесконечным исканиям, взлетам и падениям Великого мирянина, вечной трагедии человека, трагедии человеческой души, распятой между небом и землей. Ибо было еще в Библии сказано: «Дух веет, где хочет», а спустя 70 лет после трагической гибели Пушкина орфический поэт России восславил жажду бессмертия:
Все ночи и дни наплывают на нас.
Перед смертью, в торжественный час.
–А. Блок, 1908
В Пушкине – общая человеческая история, общечеловеческая, вневременная история, будто мы невольно стали пассажирами на плоту «Медузы». В нем – всечеловеческий ход истории: вера, покаяние и распятие в конце пути (Черная речка как мета жизненной Голгофы):
Смешон глас правды благородный,
Напрасен опыт вековой.
Вы правы, мудрые народы,
К чему свободы вольный клич!
Он собрал в образе России красоту и полноту мира, лирическую тектонику формы, где свет и тьма плавно перетекают друг в друга в бескрайнем пространстве, закольцованные по законам перспективы.
Древний Рим словами Горация считал так: «Для смертных нет ничего недоступного».
А про человека, дерзнувшего стать умным и гордым, говорил: «Цезарь по ту сторону Рубикона».
Родившийся в век элегический, Пушкин, перешедший «все страстное земное», весь цветущий, чувственный мир – мир зримый, вешний, эпикурейский пестрый мир удовольствий и наслаждений, – славит этот общий «Праздник жизни»:
«Усовершенствуя плоды высоких дум,
Иди, куда влечет тебя свободный ум».
Картежник, буян, мот и повеса, кто «бранился с царями и не мог ни с кем ужиться», увидевший в кучерявом пятнадцатилетнем отроке Золотой век русской поэзии, кратко, но просто и незатейливо, выразил суть будущей пушкинской лиры: «Счастье нам прямое Жить с нашей совестью в покое». И добавил (в парафразе под Пушкина): «Ум и сердце человечье были гением его».
Пронзительный стиль, свежие красочные метафоры, необычные сравнения – все в книге направлено на приобщение читателя к Прекрасному и Величественному, русской литературе и языку:
Взглянул на мир я взором ясным
И изумился в тишине:
Ужели он казался мне
Столь величавым и прекрасным?
Слова, c оттенком дерзости, будут встряхивать вас интенсивностью художественных и интеллектуальных впечатлений и побуждать к чтению и мысли, чтобы «сердцу высказать себя»: «Земля мой дом, //Мне крышей неба купол» (Уильям Эйтон, шотландский поэт).
Здесь и суждение Пушкина о судьбе»: «Черт меня догадал родиться в России…с душой и талантом»; «У меня странная судьба…не злой человек, но ничего не делаю приятного ни для себя, ни для других»; и не отпускающая его, словно загадочный взгляд русалки, тема судьбы, безудержная, на подсознательном, иррациональном уровне попытка заглянуть за «покров Изиды», непроглядную завесу будущего. И это восклицание романтического Онегина о неведомой силе: «Что день грядущий мне готовит?»
И «чудесное спасение» – провидение, сохранившее его жизнь в Ялтинской купальне…и дуэль как случай проявления судьбы (повесть «Дуэль»). А рядом – безжалостное, провиденческое:
Невольно к этим грустным берегам
Меня влечет неведомая сила.
И возмущение всем, что уничижало Державу, – поведением «словесной братии» перед заморскими персонами. Узнав о содержании приема в Петербурге «путешественника Ансело», Пушкин пишет с горечью П. А. Вяземскому: «30 словесников давали ему обед. Кто эти бессмертные? Считаю по пальцам и не досчитаюсь. Когда приедешь в Петербург, овладей этим Lancelot (которого я нисколько не помню) и не пускай по кабакам отечественной словесности».
И равновеликость Пушкину только одной личности в истории России – Петра Первого. Этот концепт сопоставимости творений Пушкина с деяними единственной фигуры, Петром Великим, это «слово исторической точности» возвел на пирамидальную высоту современник поэта: «Возведи русскую поэзию на ту ступень между поэзиями всех народов, на которую Петр Великий возвел Россию между державами. Соверши один, что он совершил один» – Баратынский.
И прощальные слова поэта, записанные Жуковским: «Кончена жизнь». «Жизнь кончена!». Слова доказательства, слова неопровержимости тождества жизни и молитвы, гения и деяния: Пушкина!
Живая история судьбы поэта и российской империи будет смотреть на вас первозданной свежестью. Что позволило сделать слова автора более выразительными, облечь суждения в художественные образы, даты и обстоятельства. И тем самым глубже запечатлеть описываемое в вашей памяти, читатели: «Господь поднимает солнце с востока, а ты подними его с запада…» А. Пушкин.
Исследования, смысловое просветительство, герменевтические традиции и спекуляции, истории и легенды будут невольно захватывать вас, заставят включиться в переживания «русского Вергилия», неистово и дерзко рвущегося из «воронки дьявола» (по Данте). Любящего, пылающего, страдающего. В попытках постигнуть и прелесть неземную, и радость в небесах:
Так и мне узнать случилось,
Что за птица Купидон;
Сердце страстное пленилось;
Признаюсь – и я влюблен!
Яркая образность и лаконичность изложения, приближение художественного мира подчас к языку и обычаям того времени, придадут событиям привкус вечного: