Толпа растекалась по внутреннему двору телецентра. Мы шли к себе в технический корпус. Какая-то женщина обогнала нас и, глядя в лицо сослуживца -- он был кудрявым и кареглазым шатеном, спросила, не он ли снимался в этом фильме в сцене погони. Она была раза в полтора старше нас, и сослуживец, после секундного колебания, сказал -- нет. При другом раскладе и ответ мог быть иным. Такова волшебная сила искусства.
IV. Московские окна
По Москве прошел слух -- Михай Монтяну женится.
-- Неравный брак, -- хмыкнул выдающийся режиссёр-комедиограф в ресторане Дома Кино, -- получит женишок по ушам.
-- Жениться на малолетке? -- удивился директор фильма, многократный отец от нескольких жён. -- Они же ни на кухне, ни в постели ничего не умеют.
-- Главное, совпасть. Такие глаза у девчонки, -- с восторгом произнёс художник-постановщик, -- только стихи и писать. Повезло человеку.
-- С такой натурой я бы взял её к себе натурщицей, -- скабрёзно пошутил известный скульптор-ловелас.
Комедиограф усмехнулся. Гениальный Николай Гриценко за соседним столиком, предпочитающий приходить в ресторан с молодыми спутницами, сказал:
-- Это вы себе живите со своими грымзами. А он хочет жить как человек.
Действительно, казалось, негоже сорокалетнему холостяку жениться на молоденькой актрисе, почти девочке.
Конечно, своими амурами член партии Михай Монтяну мозолил глаза начальству, и надо было остепеняться. Он числился морально неустойчивым. Его не пустили получать Гран-при Каннского кинофестиваля, и получала его одна Ольга. А то вдруг коварные буржуины подошлют женолюбивому Монтяну обольстительную агентессу.
Говорят, он ошибся в выборе.
Нет! Он был из визуального искусства, он видел человека сразу. Он не ошибся в этой нежной, очаровательной, пленительной девочке. Она могла быть и трогательно женственной, и девичьи-шаловливой, блистательно играя саму себя.
Он искал и выбрал лицо, на котором, шекспировски говоря, -- достоинство могло короноваться! Он видел её невыразимое обаяние. Её уникальный облик успешно использовали потом сторонние режиссеры.
У этой изящной леди сонетов оказались характер и воля, как у многих девочек, закалённых годами подросткового спорта или балета.
Он требовал отдачи перед камерой, а она считала, что он, конечно, очень умный, но всё-таки муж, и мог бы поменьше давить на неё на съемочной площадке. А дома, где ему, в общем-то, было всё равно, она потихоньку становилась главной.
Он был аккуратист -- листок к листку на письменном столе, а она говорила -- завтра придет домработница. Он был щёголь -- ему нужны были глаженые брюки, а она полагала, что мужские носки не её проблема.
Еще пару лет назад она каждый вечер стирала спортивную одежду, чтобы к утру она уже просохла, а здесь получила возможность тратить, сколько считала нужным.
Он пришел как-то с ней к Фане Абрамовне в гости, посидел и пошёл на "Мосфильм", попросив вызвать для Нины такси. Фаня Абрамовна лепила с ней на кухне вареники с картошкой:
-- ...У Миши никогда не было семьи. Он не знает, что это такое. Создайте ему, Ниночка, семью. Семья держится на женщине, а не на мужчине. Да, у вас есть домработница, но если вы сами для него что-нибудь сделаете, он будет признателен, почувствует, что близок вам. Мой муж тоже не самый простой. Быть женой не всегда приятно и сладко. Но она и пожинает все плоды. Мише ведь много не надо -- поесть да чистую рубашку, и чтобы он мог работать. Чуть-чуть внимания, и он это оценит. Он будет знать, что у него есть дом.
И, о чудо -- Нина начала готовить по выходным.
Да, она хотела быть актрисой.
-- Хотелка моя, -- подшучивал Михай, -- хотеть это ещё не профессия, надо мочь.
Трудности начались с героинями взрослыми -- её возраст и ощущение жизни противоречили страданию, глубинным переживаниям, переходам настроения, которые надо передать.
У нее появилась слава и известность, но это надо было подтверждать. Девочка-очарование с нежным голосом никак не подходила на роли горячих смуглянок-молдаванок. Требовался большой заметный фильм. Им должна была стать "Айседора".
На киностудии "Молдова-фильм" существовал невинный трюк -- в сценарий любого фильма вставлялся эпизод с видом на море. Это давало съемочной группе возможность пробыть летом недели три в Одессе. А "Айседора" снималась в столицах мира. И можно было убить двух зайцев, соединив приятное с полезным. Это был шанс.
За столиком в Центральном Доме Журналистов выпивала компания.
-- Проталкивает жену, -- сказал о Монтяну большой режиссёр с уменьшительной фамилией. -- А кто у них главный? Если баба рулит, то и результат будет бабский.
-- Было у меня с ней интервью, -- иронически произнёс столичный журналист, -- там ума палата.
-- Ему даже на выезде необходимо щупать женскую грудь, -- ядовито вставил редактор "Мосфильма", -- иначе он творить не может.
-- Режиссер не может не любить свою актрису, она его продолжение, лучшее, что в нём есть, -- заметил молодой сценарист, сейчас он работает в Голливуде. -- Это как Пигмалион. Это он себя любит.
Всем, кто смотрел неудавшуюся "Айседору", казалось, что эту картину делал совсем другой человек. Было даже непонятно, зачем вообще понадобилось снимать этот громоздкий нудный фильм. Конечно, мастер подстраховался -- в кадре была жена, озвучивала её большая актриса, а танцевала за неё большая балерина. Но заложенные поначалу меркантильные моменты расходились с его естеством, и фильм не получился. Она действительно старалась. А уж он, как ни старался...
Один из бывших однокурсников Монтяну, склонный к язвительным экспромтам, тут же пустил по кругу стишок:
Эх, Михась,
Краса и гордость края.
Тебя сгубила
Дева удалая.
Валюты было потрачено немеряно, а зритель зевал и уходил. Ермаш гневался:
-- Я в ваших тонких материях не понимаю. Мне важно, в чем причина и кто виноват.
Павленок вынужден был высказаться, потому что тень ложилась и на него:
-- Он при рыхлой сюжетной линии взял на главную роль неопытную актрису.
И Ермаш сказал:
-- Кукиш ему! Больше он ничего не снимет!
Всё! -- Михай попал в опалу.
Потом мама Нины, уже перебравшаяся в Москву, рассказывала многим, что Монтяну страшно ревнив, и ударил дочь, и, дескать, поэтому дочь и разводится. Выпивающие кинематографисты понимающе кивнули -- значит, допекла мужика...
Вранье! Он не мог поднять руку на женщину. Он, любимец женщин, был ревнив? Он, который был в себе уверен, как никто другой? Михай хотел сделать её хорошей актрисой, а Нина собиралась его правильно воспитать.
Монтяну пошёл к Фане Абрамовне за пониманием и мудростью -- вдруг она скажет что-нибудь волшебное, и всё наладится. Там в гостях сидел Норштейн, которого Фаня Абрамовна звала, конечно, Юрочкой. Пили чай с печеньем и малиновым вареньем. Михай, кстати, принес торт и молдавские конфеты "Вишня в шоколаде".
Норштейн тоже был обладателем международных премий, но Михай относился к его ремеслу, мультипликации, скептически: малюют себе люди на целлулоиде. Что они понимают в монтаже, ракурсе, актерской игре.
Муж Фани Абрамовны, театральный критик, стал восторгаться фильмами Михая:
-- Какие у вас герои! Какая у всех органичность! А женщины -- цельные и страстные! Молдаване -- прирождённые актеры!..
Михай терпеливо ждал, и Фаня Абрамовна спросила:
-- С сыном видитесь?
-- Не часто. Нина злится и нервничает.
-- Мишенька, вы взрослый мальчик. Самолюбие надо спрятать. Вы не виноваты, и она тоже. И ей плохо. Каждый такой, какой есть. Берегите связь с сыном. Сын -- это такое счастье.
Норштейн, непосредственный как ребёнок, вставил невпопад:
-- Нина красивая женщина.
Монтяну посмотрел ему в лицо, подумал и сказал:
-- Очень.
Потом делил с Ниной славу, квартиру, деньги, сына. Он его любил -- копия Михай, но понимал, что как каждодневный папа он плоховат.
Народная судья по семейным делам лаконично записала в блокнот -- разница в возрасте и интересах оказалась непреодолимой.
А что за записка белеет на столе?
"Благодарю за все, что было. Ты по-прежнему мой милый и верный друг. Прости".
Его звала утренняя звезда. Он вспоминал, как смотреть в глаза женщинам.
V. Марш одиноких
С дистанции времени заметно -- режиссёр Монтяну делал понятное, советское кино: с первого кадра ясно, кто есть кто; и никаких разночтений и двойных толкований -- всё разжёвывалось и вставлялось в рот зрителю. Зато он мог заставить удивляться, печалиться и радоваться чуду жить.
Как-то в беседе без посторонних с Михаилом Козаковым Монтяну назвал себя румыном, а не молдаванином, как по паспорту.
И будет время, когда откроются документы и свидетельства, и молодой румынский писатель напишет книгу "Разгадка Михая Монтяну", поставит точку и задумчиво откинется в кресле.
А наш герой по-прежнему в пути.
Года полтора спустя Монтяну через молдавские профсоюзы достал санаторную путевку на Днестровский лиман для дочери Фани Абрамовны и внучки. Михай встречал их, чтобы отдать путевку, в Кишинёвском аэропорту. Она оказалась полногрудой, яркой, заводной -- центр любой компании. Михай показывал им Кишинёв, перед ним открывались все двери. Валя находилась в разводе, но была дочерью Фани Абрамовны, и он не стал за ней ухаживать.
Он же их и встречал, когда автобусом возвращались они из санатория -- хотел передать подарок Фане Абрамовне. У Вали синюшно нарывала голень -- поцарапалась, лазая в камышах. Михай изменился в лице -- он вспомнил фильм Кинга "Снега Килиманджаро". Валя пыталась его успокоить -- ничего страшного, в Москве подлечат. А он знал, что начальник осветительного цеха, купаясь в пригородном озере, напоролся на дне на стекло, и умер от заражения крови.