Больше всего ему глянулись два цветных снимка: один фронтальный - энергичный и упрямый Розенбаум за ударной установкой. Он повертел его и усмехнулся. - Вот это и есть хулиган Розенбаум.
Другой в профиль с гитарой, с напряженными скулами, обострившимся носом и сильной линией подбородка. - Да, это я.
И стал подписывать пачку вторых. Эти Даниил потом дарил близким и друзьям.
- Возьми и себе, - сказал Даниил.
Розенбаум без разбора отделил половину снимков и спросил:
- Ты едешь?..
Уже с лёгкой руки людей из Народного Фронта Молдовы бытовые стычки переходили в сакраментальное - "Почему говоришь по-русски?.." - с вариантом продолжения в зависимости от ситуации - "Русская свинья!"
- Да, еду, - сказал Даниил.
- Ну, бывай. Будешь в Ленинграде, звони...
За эту свинью Даниил и двинул кому-то в челюсть на троллейбусной остановке. Хотел добавить, но, из-за набегающей кулачной ватаги, решил, что ретироваться рациональнее.
Бывшая однокурсница Костанца по прозвищу Китти, наполовину молдаванка, на другую украинка, повезла недавно туристическую группу в Ригу. Возвращение было достаточно сложным - сначала документы дотошно изучали за стойками, затем ими же и багажом занялась таможня, наконец, к документам подключились пограничники. А потом, откуда ни возьмись, возник Латышский Народный Фронт в нарукавных повязках и тоже потребовал документы.
Китти сказала:
- У нас групповая поездка, всё уже проверено, все штампы проставлены.
- А теперь покажите нам!
- Не покажу, - заявила Китти и сунула документы за пазуху. - Если вы свиньи, то достаньте!
Свиньями не рождаются. Они не решились доставать...
Дело сделано, ампулы в сумке! - Даниил пребывал в хорошем настроении. Надо ехать домой. Он бодро шёл к Московскому вокзалу, разглядывая по дороге витрины - знал, что с Витебского на юг перед Новым годом не прорваться. Любым поездом до Москвы, а там...
Он рассматривал книжный киоск и вдруг, подчиняясь неясному толчку в грудь, сунул голову в окошко, почти упершись в лицо пожилой продавщицы:
- Я от Розенбаума. Вы оставили для меня книги?
Та выпучила глаза, дёрнулась, судорожно зашарила под прилавком и вытащила двухтомник Агаты Кристи.
- Вот.
- Спасибо.
Даниил дал двадцать пять и не взял сдачу. - Это вам.
Великий и могучий Розенбаум срабатывал безотказно.
Московский вокзал встретил лежащими и сидящими на полу людьми - до Нового года билетов нет. Он пожалел, что не взял сразу обратный билет - не знал, как обернётся. Мелькнула мысль - а если самолётом? Тут до агентства Аэрофлота в начале Невского недалеко.
Он вскочил на подножку уже трогающегося троллейбуса. В конце концов, поездом, как эстафетой, на перекладных. А кому нужен прямой самолёт, да и сколько кишинёвцев болтаются по делам в Ленинграде. Его самого с трудом нашли.
Кассы Аэрофлота были угрюмы, и странно - почти пусты. Как будто все люди забились в свои норы.
Он подошёл к первому же окошку справа и сказал молодой гладковолосой особе в униформе:
- Я от Розенбаума. Мне нужно в Кишинёв. У меня мать больна.
Она взглянула на него удивлённо-безразлично:
- Билетов нет. Будут только после первого числа.
У Даниила запрыгали губы - застрял! Мать ждёт, а он тут болтается, как...
Девушка смотрела на него и молчала.
Удручённо и растерянно он повернулся к выходу, и она сказала:
- Знаете что, оставьте мне деньги. Если кто-нибудь сдаст билет, я вам его возьму. Согласны?
Он заколебался - всё-таки незнакомый человек... Денег оставалось уже немного. Отправить ампулы проводницей поезда, самому остаться. Заночевать на вокзале. Наташка пришлёт телеграфом. Зайти к двоюродной сестре... Но после прошлогодней драчки в Кишинёве с её визжащим мужем... Билет... Вдруг она... Хотел было отказаться, но почему-то сказал - да.
Вышел, нервничая, побродить-поездить.
Искры троллейбусов казались угасающими следами фейерверка. Удушающая белесая мгла скрадывала пространство, вызывая ощущение пустоты.
Летний сад был открыт и абсолютно безлюден. Знаменитые скульптуры были заколочены в деревянные ящики. Холод и одиночество витали над ними...
Нет. Уйти. Что может быть лучше плохой погоды. Нет очередей, можно зайти в Эрмитаж к сияющим в эту слякотную муть импрессионистам, успокоиться и согреться. Или в кино...
Но нерешённость всё-таки давила. Не ждалось. Поехал к зданию Аэрофлота. Мёрз на улице, чтобы дать ей время, и стараясь не смотреть на посетителей - вдруг кто-то из них как раз и сдаёт. Не спугнуть бы. Не спрашивать же в нетерпении по-театральному - нет ли лишнего билетика.
Уличные фонари пробивались сквозь туман тусклой чередой лун. "Луна, как бледное пятно, сквозь тучи мрачные желтела..." Чушь! Никакой луны не было.
Он не выдержал и заскочил в агентство, стараясь умерить походку. Если что - ночуем в аэропорту...
Кассовый зал был также уныло-сер и малообитаем.
- А я боялась, что вы опоздаете и не успеете до закрытия...
Билет был. Дрожь стала слабеть. Себе она взяла десятку. Можно было идти.
Он потоптался на месте.
- Как вас зовут?
- Оля.
- Вы очень красивы.
- Спасибо.
- Давайте сходим куда-нибудь...
Она посмотрела и просто сказала:
- Давайте. Только вы подождите на улице.
Туман пронизывал его, казалось, до костей, из носа капало. Чтобы унять дрожь, зашли в первое попавшееся кафе - это оказалось кафе-бульонная с тремя хмурыми посетителями. Заказывать горячую мутную жидкость не хотелось. Персонал смотрел неприязненно.
Он предложил ей Кировский театр - им двигало желание побыть в тепле и ярком свете. К тому же это была бы достойная культурная программа.
Давали "Травиату". Билетов - кто бы сомневался! - не было. Он решительно сунулся в окошко администратора:
- Я от Розенбаума. Два билета, пожалуйста.
Администратор поднял к нему лицо, усмехнулся и дал пятый ряд.
Пели красиво, но статичная постановка - стоят-поют - показалась скучноватой. Интереснее было глядеть сбоку на её чёткий профиль и грудь в приталенном жакете.
Зато понравился буфет в антракте, потому что тихо и без оперных страстей с заламыванием рук; и давали крендельки с кофе для дамы. Сам не ел, разглядывал её, прикидывал - да-нет. И был рад, что вдвоём в этот вечер, а мог бы валяться на полу в аэропорту до утра.
Внезапно ощутил, что вокруг пялятся на эту девушку в строгом тёмно-синем костюме с белой блузкой. Странно. "Русалка на ветвях сидит", что ли? Или в театр в рабочей одежде не ходят?
После представления, естественно, провожал её до однокомнатной квартиры на Луговой, оставшейся ей от отца. Там она угощала чаем с бутербродами и финским апельсиновым джемом (откуда у финнов апельсины?). Понял, что очень голоден; хотелось поесть побольше, но сдержался.
Оля собиралась в отряд бортпроводников, но не попала в набор. Быть может, на следующий год...
Опасался, что она спросит о семье, а он не сможет соврать или соврёт неправдоподобно. Чтобы опередить все вопросы, старался больше говорить. Вспоминал о красоте Чукотки, где работал электриком на прииске (инженеры не требовались), чтобы заработать на кооператив; о том, что в поселке на две тысячи мужиков приходилось едва ли шестьсот женщин, и как за них боролись и дрались. Рассказывал о первой институтской любви - знал, что это нравится женщинам.
Но невесть откуда напавшая усталость спутала все планы. Не потому ли он проснулся среди ночи на раскладушке рядом с её диванчиком. И Оля сразу же, будто ждала, открыла глаза. От того, что она рядом, стало спокойно. Всё будет хорошо. Он благодарно протянул к ней руку. Она дала ему свою. И ощущая лёгкую невесомость её ладони, снова уснул.
Едва не проспали - Оля его разбудила; ещё затемно надо было в Пулково. Он быстро оделся, взял свою дорожную сумку и посмотрел на неё. В свете матовой лампочки, в халатике, без каблуков она показалась хрупкой и близкой. Он шагнул к ней что-то сказать или просто пожать руку на прощанье - мол, не обессудь, но как-то нечаянно они поцеловались. Губы её были мягкими и тёплыми...
Мать не спасли.
Уже с дочерью-студенткой - спустя, спустя, спустя - и сыном-школьником он приехал в Кишинёв на могилу матери - повиниться, проститься, а затем повернуть на север, на Невский проспект, к столь желанным ими белым ночам...
В Летнем саду играл симфонический оркестр. Сумерек не было. Спать из-за светящегося воздуха казалось невозможным, да первое время и не хотелось.
Из таксофона он позвонил Розенбауму. Автоматический женский голос ответил - такого номера не существует. Набрал Луговую - здесь такая не живёт и при нас никогда не жила. Порылся ещё в записной книжке и набрал Романа.
- Слушаю, - прожурчало с той стороны. Это был его голос, несколько потускневший от времени.
- Я от Розенбаума, - сказал Даниил. - Помните меня?
- Я вас не понимаю, - буркнул собеседник и положил трубку.
Даниил вытащил свой компактно-весомый "Никон" и снял сына с дочерью у золотящегося, от застывшего на горизонте солнца и подсвеченных им зданий, парапета.
За время его отсутствия старая записная книжка обезлюдела. Её можно без сожаления выбрасывать в канал.