Саша Ханин
Огни чужой деревни
Мы созданы из вещества того же,
Что наши сны.
И сном окружена
Вся наша маленькая жизнь.
Шекспир
Мэр
– Большие перемены произошли в жизни села в конце 1950-х годов, – рассказывает Раулю мэр.
Он сидит за рулем старенького «уазика» на горячем дерматиновым сиденье. Рядом – Рауль с блокнотом в руках. В оскаленных зубах Рауля торчит мундштук с дымящейся сигареткой. Позади в салоне кемарит на лавке Егор Панфилов. На безволосой впалой груди рок-барда лежит гитара. Следом за «уазиком» по поселковой улочке едет пегий от лепешек грязи бронетранспортер. За бронетранспортером в куцей тени, поникших от жары, липок шагают полицейские, похлопывая электродубинками по ладоням. На копах чёрно-зелёная униформа, кожаные сапоги и белые шлемы-респираторы со встроенным противогазом, прибором ночного видения и системой связи. Любой геймер с первого взгляда узнает в этих ребятах городскую полицию Альянса из компьютерной игры «Half-Life».
– По распоряжению Никиты Сергеевича Хрущева Министерство сельского хозяйства было перенесено из Москвы в специально построенный для этого поселок Новое Синьково. Чтобы, так сказать, быть поближе к сельскому хозяйству. Само собой, когда Хрущева сняли, Министерство переехало обратно в Москву, а поселок остался…
Мэр похож на состарившегося и обрюзгшего первого космонавта Юрия Гагарина. У него доброе круглое лицо. Жесткие, черные с проседью волосы коротко острижены на висках, затылок выбрит, челка зачесана назад. От постоянного недосыпа у мэра мутные воспаленные глаза и темные круги под глазами, словно у панды. Сегодня он без пиджака, в белой рубашке, с подвернутыми рукавами. Правой рукой мэр крутит «баранку», а левую с чадящей сигареткой вывалил за окно.
– У нас тут своя кожгалантерейная фабрика. Мячи для футболистов шьем. Что еще… Больница самая крупная в районе. Автобаза № 42. Ну, и конечно, наша гордость – Яхромский сельскохозяйственный техникум, состоящий фактический из двух частей производственной и учебной. А вот, и общага, – закругляется мэр, – рассадник зла и порока. Приехали.
Рауль, пригнувшись, глядит мимо мэра за окошко и видит жутковатую кирпичную пятиэтажку с закопченными стенами. Объехав здание, мэр останавливает «буханку» у крылечка черного хода. Егор Панфилов, как куль валится с лавки. Гулко стукается об пол гитара. Рядом с «уазиком» тормозит бронетранспортер. Полицейские деловито вышибают дверь в общагу. Где-то наверху звенит разбитое оконное стекло. Из окна второго этажа, размахивая руками и ногами, вываливается долговязый парниша в красных тренировочных штанах и белой рубахе в крупный горох. Копы лезут за студентом в кусты и принимаются лупцевать его дубинками.
– Э! Э! – кричит копам мэр. – А ну, хорош!
Полицейские, треща рациями и хрюкая скремблерами, волокут из кустов норовившего сбежать студента техникума. У парниши бритая под машинку шишковатая башка. Свернутый на бок нос. И дурные, косящие от постоянного вранья глаза.
– Здорово, Жэка. Уже сварил? – спрашивает мэр.
Жэка жует губами и с тоскою смотрит куда-то мимо мэра.
– В унитаз не вылил?
Жэка молча мотает головой.
– Пойдем, – оборачивается мэр к Раулю, – «молочком» угощу.
Через выбитую дверь черного хода они попадают в общагу. В общаге стоит густая летняя тишина. В темных коридорах со стен осыпается старая краска. Жужжат и бьются о стекла мухи. Мэр поднимается на второй этаж, проходит по коридору и привычно толкает фанерную дверь. Пропускает Рауля в комнату. Обстановка в каморке такая, будто недавно граната взорвалась. Следом за Раулем копы затаскивают в комнату Жэку. Последним заходит мэр. Садится с размаху на что-то немного напоминавшее низенькую, вынесенную с пожара софу. На полу стоит трехлитровая банка с бледной зеленоватой жижей, несколько банок поменьше и один граненый стакан. Мэр придирчиво осматривает стакан, наливает в него «молочка» и протягивает Раулю.
– Угощайся, друг! – говорит он.
Рауль берет у мэра стакан и, оглянувшись по сторонам, садится на нечто, похожее на скамеечку чистильщика обуви из советского фильма про революционную Одессу. Мэр выбирает две баночки почище и наливает «молочка» себе и Жэке.
– Со свиданьицем, – говорит мэр и, прикрыв глаза, принимается дуть «молочко».
Жэка ловко швыряет свою баночку в шлем-респиратор ближайшего копа и прыгает в окно. Другой коп успевает схватить его за кроссовку. Рации в шлемах полицейских беспокойно трещат. Мэр морщится, глядя поверх стакана на эту суету.
– Да черт с ним, пускай лезет, – машет он рукой.
В этот момент нога непутевого студента выворачивается из кроссовки, и Жэка с матюгами улетает вниз.
– Насильно мил не будешь, – замечает мэр.
Рауль ставит свой стакан на пол и что-то строчит в блокноте.
– Ганжа у нас не вызревает, вот и приходится из незрелой «молочко» варить, – объясняет мэр. – В смысле расширения сознания мне это пойло не очень. У меня потом голова сильно болит, а если сверху еще портвейна засадить, запросто может конфуз случится… Тебя как, цепляет?
Рауль кивает, строча в блокноте. Мэр какое-то время сидит неподвижно, глядя на разруху вокруг себя. Потом оживляется.
– А знаешь что? Давай, на крышу слазим, окинем взглядом родимый город и его окрестности!
Со второй попытки мэр поднимается с того, на чем сидел, берет на руки трехлитровую банку и выходит. Рауль выходит следом.
– Оставьте нас, – величественно говорит мэр толпящимся в коридоре полицейским и шагает вверх по лестнице.
Четыре пролета. Изувеченная дверь на чердак, еще ступеньки, еще дверь и вот, они с Раулем на крыше. Мэр подходит к самому краю.
– Ты посмотри, какой простор! – кричит он Раулю. – О-го-го!!!
С крыши общаги открывается симпатичный вид на поселок. Белые блочные пятиэтажки, блескучие стекла окон. Пожухлая от жары зелень стоящих во дворах деревьев. Мозаика, изображающая трудовой подвиг колхозников, на торцовой стене здания Яхромского сельскохозяйственного техникума. На окраине, за кинотеатром заросшее бурьяном футбольное поле. Песчаный пляж и белые горошины буйков на темно-синей воде Синьковской плотины. Утыканные гнутыми телевизионными антеннами крыши, а над крышами – густое вечернее небо и сиреневая пыльная даль.
– Видишь, вон там, водонапорная башня похожая на башню волшебника? – шепчет мэр на ухо Раулю. – А рядом какие-то серые коробки в пыли. Так вот, это сказочное место называется Рогачево. Гляди, как красиво! А ведь я ни разу в Рогачеве не был. Помню, сидим вечером на остановки с Егоркой и дуем пиво, и тут останавливается 63 маршрутка. Ну, думаю, сейчас прокачусь в Рогачево, погляжу, как люди живут… Только никуда я не поехал. Такие дела Рауль… – Мэр основательно прикладывается к банке. – А знаешь, ну его лешему, это Рогачево! Чего я там не видал? Стоят, наверное, избы в поле. Поехали лучше в Горицы! Там чумовая рыбалка на плотине! Сядем на велики и покатим! Рауль, я же со школы в Горицах не был! – Мэр снова отхлебывает из банки, всхлипывает и вытирает ладонью рот. – Мне сейчас отчего-то вспомнился случай из детства. Пошли мы как-то раз с отцом за грибами. Помню, не рассвело еще. Дошли до края леса, а из березняка лось выходит и смотрит на нас добрыми глазами…
Мэр вытирает украдкой набежавшую слезу. Хочет выпить еще, но останавливается. С сомнением смотрит в банку.
– А ну, его, это «молочко»! Мне еще работать сегодня… Хочешь, хлебнуть? – спрашивает он Рауля.
Журналист решительно мотает головой. Мэр встает на край, держит банку в вытянутой руке.
– Кыса-кыса-кыса! – зовет мэр.
Снизу из кустов возле общаги раздается противное «мяу».
– Нет наркотикам! – говорит мэр и разжимает пальцы.
Здание администрации Новое Синьково. Третий этаж. Балкон. На балконе два скрипучих гнутых шезлонга и кособокий столик. На столике вялые полевые цветы в стеклянном графине. В шезлонгах у столика сидят мэр и Рауль Дюк, журналист. Рауль в панамке, больших очках-хамелеонах, гавайской рубашке и шортах. С балкона открывается вид на поселковый кинотеатр и безлюдную треугольную площадь.
– Чудес у нас хватает, – рассказывает мэр. – На днях имел место такой случай. Заходят два мужика в ларек. Высыпают на блюдце мелочь – всё уже посчитано! Мелочи выходит сорок два рубля. И говорят – хозяюшка, нам бы водочки и семешек. А водки в ларьке по сорок рублей нет, потому что ее по сорок и не бывает, и по пятьдесят не бывает. А по шестьдесят четыре, положим, есть… И тут происходит чудо. Мелочь из блюдца исчезает и на прилавке появляется водка, с этикеткой Московского винокуренного завода за сорок рублей и семешки, соответственно, за два рубля. Мужики берут водку и закуску и идут в сторону заброшенного коровника, к себе на работу. Накрапывает теплый летний дождик… Чем не чудо? И вообще, вред горячительных напитков и наркотических веществ сильно преувеличен. Я и сам не против, и не возбраняю, хотя, бывает, и порицаю. Опять же, как пить. Ежели пить ради свинства, то порицаю! А ежели ради бегства из этого вконец оскотинившегося мира или, скажем, чтобы расширить границы сознания, то я всей душой с вами. Беда в том, Рауль, что никто не хочет уже эти границы расширять.
Мэр со стоном поднимается из шезлонга и уходит с балкона. Он бредет куда-то, распахивая двери, бредет через кабинет и приемную, через небольшую залу с выгоревшим длинным столом и придвинутыми к нему стульями. Ветерок шелестит бумагами. Безлюдно. Только полицейские с электродубинками в белых шлемах-респираторах застыли у дверей.
– Я взялся чистить авгиевы конюшни духа, – бормочет мэр. – Насаждать культуру… Куда я веду свою паству?… Бессонными ночами… Через горнило страданий… Отринуть тварную природу… У меня не осталось времени…
Мэр останавливается у распахнутого окна в курилке. На его покатом лбу блестит испарина. За окном, совсем низко над оранжевым пустырем футбольного поля висит апельсин солнца. Вдалеке темнеет еловый лес. Мэр опускается на скамеечку. Рядом присаживается Рауль с блокнотом в руках. В его оскаленных зубах торочит мундштук с зажженной сигаретой.
– Скажи, друг, а каково это, когда вот так, сам себе в голову из ружья – ба-бах!? – спрашивает мэр. – Я, конечно, понимаю, это деликатная тема. Но я не из праздного любопытства спрашиваю. У меня тоже, знаешь ли, бывают моменты…
Рауль молчит, только скрипит по бумаге грифель карандаша.
– Ладно, проехали, – говорит мэр и закрывает глаза.
Сперва как будто ничего не происходит… Красные лучи садящегося солнца понемногу бледнеют. Лес за окном становится прозрачным. Сквозь облупившиеся стены курилки проступает больничная палата.
– Не спать… – шепчет мэр. – Не спать…
Он беспокойно ворочается. В просторную палату сквозь забранные крупной решеткой окна льется скудный зимний свет. В палате в два ряда стоят койки. На койках без движения лежат люди. Синие одеяла, серое постельное белье, на полу – бурый исцарапанный линолеум…
– Не спать! – страшным голосом ревет мэр и рывком садится на топчане.
Ухает и лупит себя ладонями по лицу. Рауль тоже приходит в себя. В руке – исписанный блокнот. В зубах – мундштук с погасшей сигаретой. В распахнутом окне тусклый солнечный диск плющится о зубья елового леса. Густой закатный свет льется в комнату.
Мэр встает и, расталкивая набежавших из коридора полицейских, идет на балкон. Он хрипло дышит, его белая рубашка насквозь промокла от пота. На балконе мэр выбрасывает цветы из графина и льет себе на макушку воду. Отфыркивается, вытирает пятерней лицо, оглядывается на Рауля.
– Не дрейфь, – говорит мэр, – прорвемся!
Пустой зрительный зал кинотеатра «Красный Луч». Тусклый электрический свет. Душно. Полицейские одного за другим вводят в зал, задержанных на улице, прохожих. На сцене, на фоне экрана стоит мэр в свежей рубашке без галстука и темно-сером костюме. Сцепив руки за спиной, мэр качается на каблуках. Рауль с блокнотом сидит в первом ряду. Понемногу зал заполняется.
– Эй, там, кто-нибудь! – кричит мэр. – Принесите мне афишу!
Полицейский выходит. Пока его ждут, в кинозале стоит нехорошая тишина. Мэр молча качается с мыска на каблук и его ботинки оглушительно скрипят. Вскоре, коп возвращается, идет к сцене и передает мэру афишу, сорванную со стены возле кинотеатра.
– Вот! – говорит мэр, потрясая смятой афишей. – Между прочим, весь поселок оклеили. Читаю. Ретроспектива мировой классики. Первый сеанс в шесть вечера. «Ночь в Опере». Комедия. Братья Маркс. Восемь вечера. «Французский связной». Полицейский детектив. И десять вечера. «Легенда о Нараяме». Историческая эротика. Вход бесплатный. Ну? И фигле никто не пришел?
Мэр сворачивает афишу и через нее, как через подзорную трубу оглядывает зал.
– Между прочим, чумовые фильмы. Я не понимаю, чего жопу от дивана лень оторвать? Или читать, мля, все разучились? Ладно, будет вам Филине с Годаром! Я еще зажгу лампаду духовности в темных оскотинившихся душах… Вечер любителей кинематографа объявляю открытым! Сегодня для уважаемой публики состоится показ культового фильма итальянского режиссера Валерио Дзурлини «Пустыня Тартари»… Если во время сеанса кто полезет на выход без разговоров фигачьте дубинками! – приказывает мэр полицейским. – Будут проситься в туалет, не пускать, а то в окошко сбегут. Искусство требует жертв! И каждые четверть часа ходить по рядам с фонариками, следить, чтоб никто не спал. Я вас, мля, приобщу к прекрасному! – мэр грозит зрительному залу кулаком. – Вопросы? Вопросов нет, ну и славно. Начинайте сеанс! Пойдем, Рауль, душно здесь…
Мэр и журналист уходят за кулисы.
Поселковая площадь возле кинотеатра. Костер. Картонные коробки с книгами, реквизированными у населения. Полицейские с электродубинками стоят в оцеплении. Треск поленьев, высокие языки пламени. За оцеплением рыжие отсветы костра высвечивают угрюмые женские лица. Слышится недовольный ропот толпы. Мэр стоит у огня и перебирает сваленные в картонную коробку книжки. Это женские романы в ярких глянцевых обложках и детективы. Сквозь оцепление к костру прорывается женщина. Давясь рыданиями, она тянет к мэру руки. Двое полицейских в белых шлемах-респираторах едва удерживают ее.
– Утешься, мать, – говорит мэр.
Достает из кармана пиджака потрепанный томик Буковского и протягивает женщине. Женщина затихает, берет в руки книжку. Читает в мечущемся свете костра. После снова принимается рыдать, а книжку бросает под ноги мэру.
Толпа испуганно затихает. В тревожной тишине ревет пламя.
Мэр садится на корточки, поднимает с асфальта растрепанный томик и бережно сдувает с него пыль. Сидя на корточках, мэр листает страницы, тщательно откашливается и читает:
Я вышел из длительного запоя, в течение которого лишился малозначительной работы, комнаты и (возможно) рассудка. Переночевав в подворотне, я вышел на солнечный свет, проблевался, пять минут переждал, а потом прикончил остаток вина из бутылки, которую обнаружил в кармане пальто. Я пустился в путь через город, без всякой цели. Пока я шел, мне казалось, будто некая доля вещей обретает смысл. Конечно, это было не так. Но и там, в подворотне, мне вряд ли стало бы легче.
Мэр закрывает книжку и смотрит светящимися глазами на стоящих за оцеплением людей.
– Изумительная волшебная проза, – торжественно говорит мэр.
Тут мэр замечает подле себя зареванную женщину и лицо его суровеет. Он поднимается с корточек и прячет томик Буковского в карман.
– В Избу-читальню ее, – говорит мэр и его негромкий голос разносится по темной площади. – Посадить на цепь возле стеллажа с ирландцами. Джойс, Беккет, Флэнн О Брайен…
Из толпы раздаются испуганные возгласы. Полицейские уводят поникшую женщину. Мэр снова заглядывает в картонную коробку с детективами и женскими романами, и лицо его кривится, будто от зубной боли.