– Всё в огонь! Всё сжечь! – приказывает мэр. – И пепел развеять в овраге за футбольным полем.
Полицейские в белых шлемах-респираторах волокут картонную коробку к костру. Опрокидывают. Книжки валятся в огонь. Сноп искр взлетает в темное небо.
Мэр и Рауль идут по можжевеловой аллее. Полицейские крадутся в темноте за кустами. Изредка слышится треск раций и хрюканье скремблеров.
– Сюда я прихожу отдохнуть душой, – делится с Раулем мэр. – Вот, погляди!
Можжевеловые кусты расступаются. На пяточке стоит скульптурная группа из белого мрамора. Мрамор молочно светится в сумерках. Рауль с блокнотом в руке оглядывается на мэра.
– Этот носастый старик с бумажным пакетом в руке, из которого торчит бутылочное горлышко, это – старина Бук, – рассказывает мэр. – Худой потасканный дядька в сильно поношенном костюме со шприцом в ноге, это – Ли. А тот, третий, который стоит позади с корзинкой и котом, это сам Селин.
Рауль подходит ближе. У статуи Селина нет лица. Строго говоря, это высоченная колонна, к которой приделана корзинка с кошачьей мордой. Что еще сказать про этот памятник? Колонна гладкая и немного поблескивает в холодных лучах фонарей. Наверху колонна сужается и скругляется, напоминая острый конец куриного яйца.
– Не правда ли, величественная зрелище, – говорит мэр. – Мне всегда казалось, что этот памятник Селину немного напоминает эрегированный член. Но это, наверное, мои тараканы.
И мэр увлекает Рауля дальше по дорожке.
– А тут у нас старина Хэм в боксерских перчатках, попирающий застреленного льва… А это Джойс в виде черного антрацитного куба швыряется в бродячих собак камнями… А здесь…
Мэр сворачивает в темный можжевеловый тупичок.
– Приветствую тебя, таинственный гений, – говорит мэр.
Слышится звук глухого удара. Мэр быстро пятится назад, на освещенную фонарями дорожку.
– Бланш-ш-ш… – шипит Мэр, держась за ушибленный глаз. – Морис. Нет, концептуально все верно, базара нет. Только я уже задолбался о него стукаться… Пойдем, освежимся.
Мэр ведет Рауля в конец аллеи. Там за круглым столиком расположилась еще одна скульптурная группа.
– Сартр, Виан и Кено, – знакомит Рауля мэр. – По замыслу скульптора литераторы коротают вечерок за лафетником абсента в парижской кафешке. Я полагаю, мы присоединимся.
Из летних сумерек бесшумно выступают фигуры полицейских. Придвигают к столику два пластиковых кресла. Мэр с Раулем садятся. Еще один полицейский с белым полотенцем через руку ставит на стол блюдечки с высокими гранеными рюмками. Наливает немного абсента. На дырявые ложки кладет по кусочку сахара. Проливает через сахар холодную воду из графина. Абсент мутнеет. Полицейский, хрюкнув рацией, отступает в сумерки и пропадает.
– Ну, чтобы не хворать, – Мэр чокается со статуями французских литераторов и с Раулем.
Скривившись, выпивает. Закусывает сахаром с дырявой ложки.
– Похоже, в этот раз не проблююсь, – доверительно сообщает мэр Раулю. – Не лезет в меня эта ихняя дрянь. Я бы лучше водочки тяпнул. Засиживаться, однако, не будем, мне еще на дискотеку надо забежать.
Мэр и журналист встают из-за столика и идут прочь по можжевеловой аллее. Мэр замедляет шаг. Останавливается.
– Погоди-ка, – говорит он Раулю и лезет в кусты.
Там его долго тошнит. Наконец, мэр возвращается к Раулю на тропинку. У мэра бледный вид. Он вытирает платочком пот со лба.
– Все-таки проблевался, – жалуется он Раулю. – Но ничего, я себя переборю.
– Ах, какая женщина, какая женщина! Мне б, такую! – надрываются охрипшие колонки.
Танцплощадка огорожена дощатым забором. На заборе мигает разноцветными лампочками елочная гирлянда. Возле танцплощадки останавливается бронетранспортер. Из БТРа выпрыгивает полицейский в кожаных сапогах и белом шлеме-респираторе. Полицейский открывает электрический щиток на заборе и дергает за рубильник.
Свет гаснет. Музыка обрывается. Слышны невнятные матюги, женский визг, демонический хохот и удалой разбойничий свист. Свет зажигается. Посреди танцплощадки, на сцене стоит мэр. Рядом с мэром – Рауль со сломанной сигаретой в мундштуке и блокнотом. Двое полицейских, похрюкивая скремблерами раций вносят на сцену Егора Панфилова. Рок-бард одет в джинсовую куртку с подвернутыми рукавами, спортивные штаны и шлепанцы. Его голова безвольно мотается из стороны в сторону, глаза закрыты. Еще один коп несет гитару.
– Приветик, – говорит мэр в микрофон. – Будем зажигать! Рок-энд-ролл форева!
Рауль глядит из-за его пиджачного плеча в зал и видит юные недовольные лица. Тем временем, полицейские усаживают Егора Панфилова в белое пластиковое кресло и кладут гитару ему на колени. Гитара соскальзывает и гулко ударяется об пол. Гитару поднимают.
– Односельчане! – ревет мэр. – В этот волшебный вечер хочу вам представить широко известного в узких кругах рок-барда Егора Панфилова! Сейчас Егор одарит нас чарующими звуками блюза!
В зале раздаются нестройные жидкие аплодисменты. Это хлопают полицейские, стоящие у калитки и по периметру забора. Мэр тоже хлопает в ладоши, кланяется и отходит на задний план. Рауль с тревогой глядит на Егора Панфилова. Рок-бард сидит в белом пластиковом кресле с гитарой на коленях и по-прежнему не подает признаков жизни. Кепка сдвинута на глаза, в углу рта торчит окурок «Примы». Егор немного смахивает советского актера Олега Даля и еще он похож на манекен… Неожиданно Рауль слышит негромкое веселое журчание. Так бывает, журчат талые ручьи за окошком весной. Рауль нервно оглядывает танцплощадку и вдруг замечает, что это журчит Егор Панфилов. Из-под пластмассового креслица на сцену течет ручеек.
– Маэстро сегодня немного не в форме, – объявляет мэр, снова подходя к микрофону. – Прошу извинить. Я слышал, что подобный пикантный конфуз с нашей звездой случается не впервые. Кстати, надо быть снисходительным к человеческим слабостям!
Полицейские уносят рок-барда за кулисы. Мэр снимает пиджак и аккуратно вешает его на спинку стула. Подворачивает рукава рубашки.
– Раз уж нам не довелось послушать сегодня живого блюза, давайте насладимся музыкальными консервами. Итак, дорогие односельчане, я с гордостью представляю вам Воющего Волка Дельты!
И тут в зале начинается какая-то суета. Рауль видит, как долговязый парень в красных спортивных штанах и белой рубахе в крупный горох пытается перелезть через забор танцплощадки. Двое полицейских сноровисто подбегают и хватают его за ноги.
– Куда?! – орет мэр. – А ну, держите голубчика!
Копы стаскивают парнишу с забора и лупят дубинками. Мэр и Рауль прыгают со сцены и протискиваются через сельскую молодежь к месту беспорядков.
– Э! Э! Хорош! – кричит мэр, дабы остановится полицейский произвол.
У парня бритая башка и белесые, косящие от вранья глаза. Рауль никак не может вспомнить, где он его видел.
– А! – орет мэр. – Жэка, здорово! В одной деревне живем… А ну, пусти его! Ты нас не бойся, мы – друзья!
Мэр обнимает Жэку за шею и несколько раз сочно шлепает ладонью по бритой макушке. Натешившись, он оборачивается к журналисту.
– Руалька, ты табачком не богат? – спрашивает мэр. – А то мои в пиджаке остались…
Жэка, оставшись без присмотра, прыгает на забор, ловко подтягивается, давит животом разноцветные лампочки и валится наружу. Копы нервно хрюкают скремблерами раций.
– Да, и шут с ним, – успокаивает мэр полицейских и лезет обратно на сцену.
– Итак, на чем мы остановились? – спрашивает мэр в микрофон. – Ах, да! Дорогие односельчане, сейчас будет не хилый оттяг! Сегодня с нами Воющий Волк Дельты! Неистовый Хаулин Вульф!
По знаку мэра один из копов включает магнитофон.
С первых тактов Рауль узнает магическую «Smokestack Lightning». От жуткого крякающего голоса у него мурашки бегут по коже. Умершей ни одно десятилетие назад чернокожий блюзмен вышагивает в вечность по ленте Мебиуса. Раулю хочется танцевать, но неистовство мэра не на шутку пугает журналиста. Мэр пляшет в несколько старомодном стиле, пригнувшись, будто под обстрелом, он крякает и беспорядочно размахивает руками и ногами. Доброе округлое лицо мэра багровеет от натуги, рубашка выбивается из брюк. Он мужественно держится до конца записи, после тяжело плюхается на стул. Закуривает.
Сельская молодежь, собравшаяся на танцплощадке, с тревогой смотрит на мэра.
– Чего стоим? – спрашивает мэр, переведя дух. – Чего, мля, ноги к полу прилипли? А я тут, значит, один, как пидарас корячусь! Я же по-хорошему хотел. Нормальная же музыка и подергаться можно… Вы у меня теперь «Антологию джаза» всю неделю слушать будете! Да вы у меня под «Porge & Bess» плясать начнете!
– Эй! – кричит мэр копам. – Никого не выпускать! Кто через забор полезет – лупите дубинками! Давай, заводи шарманку!
Из охрипших колонок звучат тревожные аккорды « Summertime».
– Хорошего вам вечера, друзья, – мэр прощается с залом. – Чего-то я устал, Рауль. Пошли отсюда…
Летняя ночь. Синьковская плотина. Возле тропинки среди березок стоит теплый, пахнущий дизелем бронетранспортер с погашенными фарами. На песчаном пляже горит костер, у костра сидят полицейские в черно-зеленой униформе и белых шлемах. Над костром на треноге висит большой закопченный казан. Коп в поварском фартуке поверх униформы шурует деревянной ложкой в казане. Из казана валит густой вкусный пар. Коп накладывает плова в жестяную миску и идет вниз по пляжу. Возле уреза воды на старой покрышке от «камаза» сидит мэр и глядит на другой берег, на ряд темных деревьев вдоль дороги. Полицейский, хрюкнув скремблером, протягивает мэру миску.
– Сердечно благодарен, – говорит мэр.
Покушав плова, мэр в наброшенном на плечи пиджаке подходит к костру. Он окидывает взглядом сидящих у огня, но видит только короткие рыла шлемов-респираторов. Рауль куда-то пропал… Мэр ставит миску на песок и бредет по пляжу вдаль. Пляж вскоре кончается, мэр выходит на поселковую дорогу. Проходит мимо Пантюхинского лесничества, поднимается в Арбузовскую горку, сворачивает в березовую посадку, которая тянется по краю поля.
– Спать нельзя, – бормочет мэр на ходу. – Ночи сейчас короткие, совсем нет ночей. Еще немного и рассветет. А там навалится день. Закрутят дела… Не спать…
Уже светает. В березовую посадку льется густой розовый свет. Мэр бредет сквозь этот свет, среди берез, путаясь в отступающих сумерках. Слипаются глаза… Вот, конец аллеи, угол поля. Здесь березы стоят тесно, и солнечные лучи пропадает в густой листве. И в этом темном сумрачном углу на серых стволах берез, как на фотобумаге в ванночке с проявителем проступают очертания больничной палаты. Сдвоенное, забранное решеткой окно. Треснувший облупившийся подоконник. Под окном – черные, голые деревья, пролежни в снегу, застывшие лужи промеж сугробов. Тоскливые зимние сумерки…
– Не спать! – кричит мэр и бьет себя ладонями по лицу. – Чур меня! Чур!
И пятится из этого страшного угла посадки, лезет между берез, валится в дренажную канаву, и наконец, цепляясь за траву, выбирается на дорогу. Счищает грязь с колен. Быстро идет по колхозному полю вниз к поселку. Оглядывается. Спускается в овраг, переходит по мостику через ручей. Тяжело дыша, поднимается в гору. Сквозь куст бузины сверкают солнечные лучики, колют глаза. Над оврагом стоит розовое утреннее небо. Видна крыша белой пятиэтажки на окраине. Тропинка приводит мэра к заросшему футбольному полю. У погнутых ворот, привалившись спиной к штанге, сидит Егор Панфилов и играет на гитаре. Мэр узнает вступление к « Stairway To Heaven» «Led Zeppelin». Мэр подходит ближе, находит в траве магнитофон и выключает. Бряканье гитары смолкает и сразу становится заметно, что Егор неважно выглядит. Голова в кепке безвольно лежит на груди, да и весь он как-то расплылся.
– Что-то ты, дружище, совсем сдулся, – говорит мэр. – Это не порядок. Давай-ка я тебя подкачаю.
Мэр достает из кармана пиджака маленький велосипедный насос. Вставляет шланг в специальную дырочку у Егора в боку и быстренько его накачивает. Рок-бард сразу распрямляется и нагло глядит из-под козырька кепки в заботливое лицо, склонившегося над ним, мэра.
– Ну, теперь совсем другое дело, – говорит мэр и прячет насос в карман.
Ухвативши Егора за ремень штанов, он кладет рок-барда к себе на плечо, другой рукой бережно берет гитару и идет через футбольное поле.
– Тяжкий труд, каждый день, по капле выдавливать из себя сверхчеловека, – бормочет мэр, шагая по тропинке к белым домам.
Черная страда
Еще было время до рассвета. Ночное небо только начинало выцветать. По обеим сторонам разбитого шоссе за штакетниками заборов, за кустами сирени, за старыми вишневыми деревьями прятались в серых сумерках деревенские избы. Дорога шла под горку, потом на мост, за мостом бригадир съехал с шоссе, остановил «газик» у неказистого здания сельмага, заглушил мотор и спрыгнул на рассыпанный по обочине гравий. Хрустя камешками, подошел к крыльцу магазина. Из кармана пиджака бригадир достал тюбик с клеем. Свернув крышку и выдавив из тюбика прозрачную соплю, нарисовал на двери косой крест. Из другого кармана бригадир достал сложенный вчетверо листок с приказом по району. Развернул приказ, налепил на дверь сельмага и разгладил ладонью. Уже вернувшись к «газику» и сев за руль, бригадир бросил взгляд сквозь пыльное ветровое стекло, и тогда ему показалось, что листок на двери висит немного криво.
Приказ №…
На период уборочной страды запрещается розничная продажа алкогольной и спиртосодержащей продукции и пива.
Приказ был отпечатан на машинке. Заверен круглой печатью, и подписан мэром…
А мимо сельмага по шоссе уже катила хлебоуборочная бригада «Василек». Выкрашенные красной краской комбайны «Нива» проплывали мимо, качая в сиреневом воздухе трубами для сброса зерна, заслоняя бункерами, стоящие на другой стороне избы. Ровно и низко урчали моторы. На головной машине ехал звеньевой – Валера Борисенко, по кличке Бара. Веселый недалекий увалень, правая рука бригадира. Вторым шел Игорь Сковорода, малопьющий, тихий человек. Про себя Игорь говорил, что он агностик – рецидивист, но что это такое, так никому толком и не объяснил. В нерабочее время Сковорода копался на огороде или сидел в горнице и читал мудреные книжки… За Игоряшей через мост прошли машины Юрки Шолохова и Мишки Нагибина. Нормальные мужики, правда, какие-то серенькие и неприметные. Бригадир никак не мог запомнить, кто из них кто и вечно их путал… На пятом, последнем комбайне ехал Серега Белов. Высоченный белобрысый детина с улыбкой до ушей. Заядлый охотник. Рыбак. Рубаха-парень и не трус. С ним бригадир, не раздумывая, пошел бы в разведку. Словом, всем был хорош Серега, одна беда – не дурак выпить… Следом за комбайнами мимо бригадира прошли три полуторки с наращенными бортами и громыхающая «буханка» с ремонтниками. Ремонтников в бригаде было двое. Вовка Отрощенко рационализатор-самоучка, со сволочным характером и покалеченный дед Селивантий с бельмом на левом глазу. Про Вовку бригадир знал, что тот никогда не снимает кирзовых сапог и слушает музыку «техно». А с дедом Селивантием приключилась вот какая беда. Лет c десяток назад, во время уборочной, когда Селивантий работал еще на зерновом току, его затянуло в молотилку и там немного покалечило.
Да-а-а, с большим прибабахом дед, раздумывал бригадир, откинувшись на дерматиновое сиденье «газика». Хотя, что стало бы со мной, побывай я в утробе молотилки, тоже еще вопрос. Как жить потом, если взглянул в лицо механической смерти? И каким вышел дед Селивантий обратно в наш полуденный мир? Физически покалеченный, да, но что стало с его сущностью, сознанием или, скажем, душой? К какому потаенному знанию приобщился он там, в лязгающей тьме?
Бригадир стоял на краю Поповского поля у скошенной полосы, привалившись спиной к теплому капоту «газика», и смотрел, как божия коровка переползает с голенища кирзового сапога на галифе.
– Божия коровка, полети на небо, принеси мне хлеба.
Черного и белого, только не горелого,
– негромко напевал бригадир, разминая в пальцах сигаретку без фильтра.
Тревожно загудел комбайн. Бригадир стряхнул с галифе жучка и посмотрел на поле. Плыли по волнам пшеницы красные корабли хлебоуборочных машин, оставляя на жнивье золотые стожки. Вращалось мотовило, ерзали шнеки, тряслись соломотрясы, летела по ветру труха. Страда шла своим чередом, но гудок все не смолкал. И тут бригадир заметил, что машина звеньевого остановилась на той стороне поля, возле деревенских огородов. А Валера, наверное, сидел в кабине и без перекура лупил по клаксону… Вот, комбайн Игоря Сковороды поравнялся со звеньевым и тоже встал. Прищуря глаза, бригадир разглядел, как сверкнуло розовым блеском стекло в распахнувшейся дверце кабины и, как Игорь стал быстро спускаться вниз по лесенке. Бригадир сунул так и не раскуренную сигарету в пачку, забрался в «газик» и погнал по полю. Когда он приехал, все звено, все пять комбайнов уже стояли рядком. И «буханка» ремонтников была тут как тут. Мужики толпились возле машины Валеры Борисенко, вдумчиво курили и слушали, как пророчествует дед Селивантий.