– Ну, что я сделаю, если это девчонка, и в меня уродилась! Что я сделаю?!
Тётя Люба обнимала её, похлопывала по спине.
Из их разговора я поняла, что Санька мало того, что был расстроен из-за появления второй девочки вместо желанного пацана, так ещё и окончательно вышел из себя, увидев, что новорождённая дочь нисколько на него не похожа. Прямо в роддоме он закатил Ленке сцену ревности, кричал, не стесняясь, что она якобы ему изменила.
– Успокоится он. Молодой ещё…дурак, – оправдывала племянника тётя Люба. – Отойдёт…
Лена взяла Анютку за руку, увела тётю Любу на кухню. Маленькая девочка осталась лежать на широкой кровати. Я осторожно села рядом с ней. Она спала, стиснутая фланелевой пелёнкой, недовольно причмокивала во сне толстыми губами. На лобик девочки падали прядки тёмно-русых волос. Я прикоснулась к ним только одним пальцем, и вздрогнула, когда девочка открыла глаза. Пробудившись, она заворочалась в своём тканевом коконе, и ещё недовольней, как мне показалось, зашлёпала губами. Повинуясь какому-то инстинкту, я дала ей нащупать свой указательный палец. Девочка мгновенно втянула его верхнюю часть в ротик и принялась сосать, крепко прижимая палец к ребристой поверхности своего нёба. Я поразилась силе, с которой такое маленькое существо цепляется за то, что может дать ей пропитание – пусть даже она жестоко ошибается, приняв мой палец за бутылочку или материнскую грудь.
Я всмотрелась в глаза девочки, ожидая увидеть, что они будут светло-карими, как у Лены. Но они были синевато-серыми. Это немного меня разочаровало, зато удивил нос: крупный, хорошо выделявшийся на лице, даже как будто с небольшой горбинкой.
– Ух, какая носатая, – улыбнулась я. – Хваткая.
Стоило мне отобрать у девочки палец, как она разразилась плачем. Прибежала Лена, села кормить дочку на стуле возле окна. Она казалась уже спокойнее, чем в первое время после приезда из больницы.
– Как девчонку-то назовёте? – спросила тётя Люба.
– Марина.
– Пена морская, – непонятно почему сказала тётка. – Красивое имя.
– Нежное, – согласилась я.
Маринка выпростала ручонку из жаркой фланели. Пальчики у неё были крохотные, тонкие, чуть ли не прозрачные. Я подумала, что не такая уж она хваткая, как показалось мне поначалу.
– Хочешь подержать? – предложила мне Лена.
Ещё бы не хотеть! Я закатала рукава кофты и с нетерпением протянула руки. Девочка оказалась совсем лёгкой. Внутренний голос подсказал мне, как нужно её держать, как покачивать. Насытившись материнским молоком, она не кричала. Я слегка наклонила голову, чтобы лучше слышать её частое дыхание.
– Когда-нибудь у тебя будет дочка, – сказала тётя Люба.
– Да, – согласилась я. – У меня… Дочка.
Я покачивала ребёнка и думала, что она со своими тёмными волосами, наверное, будет похожа на Русалочку из сказки Андерсена. Не зря же и тётя Люба сказала что-то про морскую пену… Эта девочка пришла домой в такой пасмурный, дождливый день, в котором было много печали – но и радости. Когда она вырастет, то обязательно кого-нибудь очень полюбит.
– Мариночка, – ласково произнесла я.
Мне не хотелось от неё уезжать.
***
Мы с тётей Любой прожили в Мальцеве ещё дней десять или двенадцать, а потом поехали в город. Она собиралась в первых числах сентября опять вернуться к своим – там уже наступало время копать картошку, а я, естественно, должна была оставаться в городе и идти учиться в одиннадцатый класс.
Моя закадычная подружка Оля сама стала расспрашивать, как я отдохнула в деревне. Она весь август провела у своих родственников на Урале, в маленьком городке, где, по её словам, было решительно нечем заняться и некуда пойти.
– А что есть в этом Мальцево? – любопытствовала Оля.
– Там много лесов! – сказала я. – Большие берёзовые леса, и в них полно грибов.
– Шурик за этими грибами у нас на даче каждый год таскается. Я раньше с ним ходила.
– А теперь что – не ходишь?
– Нет… Уже не интересно. А что ещё есть в этой деревне?
Я рассказала, что там есть три магазина – два продуктовых и универсам, почта, школа в два этажа и больница, которую вот-вот хотят закрывать. Все эти факты звучали не очень-то занимательно. Рассказала немного про бродниковскую родню. Подруга в ответ напомнила мне, кто из родственников живёт у неё в уральском городке.
– Я с тоски маялась там. В парк ходила гулять. Немножко с племянником сидела.
– Я тоже с ребятишками сидела! С двумя. Чуть побольше года каждому.
– Ужас, – посочувствовала Оля. – Как ты с ними не чокнулась?
Я, разумеется, показала ей фотографии, рассказала про грозу, про рождение девочки, но поняла, что почему-то с трудом нахожу слова, почти не могу передать то, что пережила, так, чтобы подружке это стало понятно.
Как и положено в шестнадцать лет, ко всему я относилась архисерьёзно и настроена была радикально. Чем больше я смотрела на людей вокруг, тем больше убеждалась, что город всех портит, а в деревне – хорошо. Честнее сказать, я заранее привила себе эту мысль, а потом уже подыскивала факты, её подтверждающие. К концу февраля у меня созрел план: нужно найти себе спутника жизни, такого же молодого, честного и непонятого, как я, и вместе с ним переехать в деревню – может, и не обязательно в Мальцево, тут уж пусть он выбирает, куда! Присмотревшись к своим одноклассникам, я только рукой махнула: нет в них романтики, нет порыва! С воплощением моих бурных фантазий помогла невовремя подвернувшаяся газета «Комок», где я углубилась в раздел объявлений о знакомстве.
Тот факт, что некий восемнадцатилетний Александр пребывал, судя по скупой информации в заметке, в местах не столь отдалённых, меня не то, что не испугало, а, можно сказать, вдохновило на подвиг. Я написала ему пространное письмо о том, что заканчиваю одиннадцатый класс, впереди широкая дорога, свершения и открытия. Кто, как не он, с юности уже отверженный обществом, может понять и разделить мой порыв? Нам обязательно стоит познакомиться, я приеду к нему на свидание, потом дождусь, пока его отпустят на волю, и после этого мы вместе начнём новую, полную свободы и любви, жизнь где-нибудь на лоне русской природы.
Я видела, что свой адрес почти никто из авторов объявлений не указывает, но, увы, при бурном полёте мысли мне не хватило ума догадаться, что таинственные цифры, стоящие при каждом объявлении – это номер паспорта. Пришлось написать наш настоящий домашний адрес. Я проверяла почту утром и вечером и была уверена, что если письмо придёт, то обязательно попадётся мне в руки. Не позже, чем через неделю, когда я тихо и мирно сидела за уроками, мама вдруг подошла и объявила:
– Знаешь, тут пришло письмо к нам по ошибке. Да ещё и не одно. Из такого странного адреса.
– Какого? – спросила я, начиная ощущать себя как фильме ужасов, когда после вот такого невинного вопроса на секунду воцаряется тишина, а потом начинается ад.
– Да из тюрьмы.
Глубоко вздохнув, я призналась в том, что написала это письмо.
Мама вскрикнула пронзительно, подскочила ко мне и, схватив за волосы, резко ударила головой об стол. Я взвизгнула от ужаса… Первые минуты прошли как в тумане: я совсем ничего не соображала, только сжалась внутренне, пытаясь превратиться в ничто и не чувствовать боли.
Спустя, наверное, полчаса я сидела на полу и, заикаясь, подвывала:
– П-прости меня…
Мама орала оглушительно, и в потоке её криков я разбирала не раз повторяемое:
– Ты зачем адрес наш написала?! Ты зачем нас подвела под монастырь? Я поняла: мама больше всего злится на меня именно за адрес и почему-то уверена, что теперь к нам заявится целая вооружённая банда. Они выломают дверь, «унесут последнее – и тебя, проститутку, изнасилуют!»
Мама ещё долго хлестала меня полотенцем. Размазав слёзы, я пригладила свою разлохмаченную шевелюру, и мне в самом деле сделалось страшно. А ну как и правда придёт банда?!
Почти неделю мать со мной совершенно не разговаривала, потом всё больше стала отмякать, и через месяц вспоминала о моём поступке уже с усмешкой. Она сказала, что прочитала все письма из колонии (было их три – от самого Александра, к которому я обращалась, и от двух его приятелей).
– И ты почитай, – предлагала родительница. – В общем-то, ничего такого страшного не пишут.
Но я при одном упоминании об этих злосчастных письмах яростно мотала головой и в страхе умоляла мать, чтобы она при мне порвала их и выбросила остатки в мусорное ведро. Уж очень я была перепугана возможным приходом банды.
Проклиная себя за глупость, я решила пока оставить эту идею с замужеством и заняться учёбой. Благо, приближались экзамены. Я сдала ЕГЭ по русскому и биологии, подала документы на биофак и на филологический. Логика у меня была проста: если поступить на биолого-экологический, можно, наверное, будет поехать в Мальцево как какой-нибудь ветеринар. Русский и литература мне нравились больше, с ними можно было стать учителем – и опять-таки поехать в Мальцево работать.
Когда наступила настоящая весна, я стала часто уходить на улицу, бродила по дворам, трогала нарождающуюся траву, любовалась даже грязью и лужами, пытаясь найти в неприглядном окружающем пейзаже какие-нибудь отголоски того, что я видела в деревне. Я купила себе кассету «Любэ» и слушала песни «Конь», «Не смотри на часы», «Рассея» и особенно часто «Позови меня тихо по имени», воображая, как мы с тётей Любой идём по широкой просёлочной дороге или как я собираю малину и смородину в каких-то садах, похожих на райские, – и этими фантазиями порой доводила себя прямо до исступления.
«Я знал одной лишь думы власть, одну – но пламенную страсть», – признавался Мцыри у Лермонтова. Такую страсть знала и я. С мая по август я только и думала, что о Мальцеве, о том, как поеду туда и найду способ там остаться.
После школы нужно было ещё проходить устный экзамен и сочинение на филфаке. Я готовилась к ним усердно, страстно мечтая о том дне, когда наконец сяду в автобус и поеду в деревню. Экзамены я выдержала успешно и узнала, что поступила на бюджет. На следующий же день я поехала на вокзал и купила билет до Мальцева. Отходя от кассы, я ещё долго не верила, что действительно все дела окончены, я свободна и держу билет. Чудо было у меня в руках.
2. Лето второе
Работница
Мы поехали в Мальцево вместе с Дашей, тёти Любиной племянницей. Она была на четыре года меня старше, училась на четвёртом курсе института, всю дорогу поздравляла меня с поступлением и угощала солёным сыром.
Тётя Люба встретила нас радостно и с порога заявила:
– Ну, девки, вас-то мы и ждали. Надо завтра на покос ехать. Наши не успевают сено убирать.
– И меня возьмёте? – встрепенулась я.
– Тебя? Тебя в первую голову! – засмеялась тётя Люба.
Я видела, что она волнуется не меньше моего. Тётка приготовила мне ситцевую рубаху, пояс, косынку, но подходящих штанов не нашла. Пришлось надевать старые джинсы.
Я думала, что нам нужно будет брать с собой косы (в деревне их называли литовками) и весь день ходить по лугу, срезая высокую траву. Такое приходилось раньше видеть только в фильмах. Вопросов возникало много, но задавать их не хотелось. Я решила, что завтра сама всё увижу и пойму.
На покос мы поехали не очень рано, расселись в добротном тракторе дяди Толи Ушакова, Сашкиного соседа. Они с Санькой часто косили сено сообща, а потом делили его на две семьи. Ехать в кузове большого трактора с бортиками было удобно, вольготно. Мы стали петь песни: «Коробушку», потом «Виновата ли я», потом ещё что-то из застольного репертуара. Санька вначале только ухмылялся, потом и сам стал подпевать.
– Откуда твоя девчонка все песни знат? – вопросом похвалила меня ушаковская жена.
– Она с детства с бабушкой пела, со мной! – гордо ответила тётя Люба.
Погода стояла жаркая, безветренная. Трактор, умело ведомый Петровичем, объезжал канавы, а на кочках если и подскакивал, то легко, не заставляя нас цепляться за борта.
Оказалось, что косить траву не надо – подвяленное сено лежало в валках, скошенное накануне трактором. Я с нетерпением ожидала, когда мы начнём работать, но вся наша компания двинулась к лесочку с явным намерением разводить костёр. Мужики быстро разожгли огонь, набрали в ручье воду, поставили котелок.
Часам к одиннадцати зной усилился, скошенная трава стала сильно пахнуть мёдом, солнцем; так и хотелось окунуться в неё, как в ароматное море, и грести в нём, грести руками.
Мне выдали какие-то диковинные деревянные вилы в полтора человеческих роста и позвали на середину поляны. Тётя Люба надела перчатки, стала учить, как брать сено.
– Спагетти же ела? Вот так, тыкаешь вилами в эту кучу сена, напружинилась – подымаешь на вилы!
Я попробовала сделать всё, как объясняли. Вышло поднять наверх смехотворно маленький клочок. Второй раз, наоборот, зацепилось так много сена, что я вынуждена была опустить его наземь.
– Счас пристреляешься, – успокоила тётка.
Поначалу я боязливо озиралась, не будет ли кто смеяться над моими неловкими попытками. Но все давно были заняты делом. Кроме тёти Любы, никто не обращал внимания на меня, да и та скоро отошла, предоставив мне возможность потренироваться самой, без оглядки на остальных.
Скоро я приловчилась и стала более или менее удачно схватывать сено и складывать его в копну. Усталости я почти не чувствовала, только плечи немного ныли от непривычной тяжести. Скоро мы с Дарьей и ушаковской женой, которую все звали «Петровичева» по отчеству её мужа, поставили первую копну. Пока мы делали копны, мужики по очереди управляли трактором, прицепив к нему грабилку, которая напоминала мне полусмешные-полустрашные зубы какого-то чудовища.
До вечера мы поставили несколько копен, а потом опять отправились к костру, обедали консервами, хлебом, холодной варёной картошкой. Раньше я была уверена, что сенокос – это тяжёлая работа, а выходило, что, хотя и побаливают от усталости спина и руки, но по сути покос – это праздник. В чём именно был этот праздник, сказать мне пока было трудно. Может быть, в яркой солнечной радости, в ароматах лугового разнотравья; может – в ощущении своей силы и ловкости, умелости; может – в чувстве радостного единства от того, что делаешь вместе со всеми что-то важное, нужное для многих людей. А, скорее всего, во всём сразу.
***
На другой день после покоса я увидела Маринку. За год она превратилась из завёрнутого во фланель комочка в весьма шустрое темноволосое и темноглазое создание, уверенно сползающее со ступенек крыльца. Я протянула к ней руки, но Маринка насупила бровки и на всякий случай, развернувшись, поползла в другую сторону. Баба Зоя засмеялась дребезжащим смехом.
– Подальше от вас, городских, уползла!
Ползая по деревянным мосткам тротуара, Маринка пользовалась огромной свободой: стучала кулачишком в деревянную стену дома, прислушиваясь к глухому звуку, сгребала пальчиками песок, хватала в рот траву, резиновые игрушки.
– Лен, смотри, съест ведь ненароком что-нибудь, подавится, – предупредила тётя Люба.
– Да беда с ей. Всё в рот тащит. Дома с печки штукатурку ковыряет и ест.
– Кальция не хватает, значит, – наставительно заметила тётка.
Жизнь у меня потекла весёлая. Санька на несколько дней уехал, Лена осталась одна на хозяйстве, а девчонки, Марина и Анютка, были со мной. Тётя Люба ездила на покос, а бабушку я, разумеется, брала в расчёт, но с неё и так хватало готовки – завтрак и обед баба Зоя желала делать самостоятельно, и только ужин в виде жареной картошки или рожек по-флотски для покосных работничков доверяла мне.
Мы с девками облюбовали малину и смородину. Анютка лазила в кустах сама, пробивая себе дорогу среди колючих веток, а Марину я держала на руках. Иногда ко мне приводили понянчиться ещё и Виталю. Самое первое время он боялся меня, но быстро привык.
– Вот и Виталя меня полюбил, – похвалилась я однажды тёте Любе.
– А что ж тебя не любить, милая! – ответила она.
Но скоро пришлось поплатиться за своё хвастовство. Меня попросили перевести всех трёх ребятишек к бабке Зине, а для этого надо было топать на другой конец деревни. Я посадила Маринку в лёгкую коляску-трость, а Витальку и Аню одела в чистое и взяла за руки. Казалось, что мы потихоньку, полегоньку пройдём этот путь. Но стоило только пропасть из виду дому бабы Зои («старенькая баба» – так всегда называли её родители «моих» ребятишек), как Виталька рванулся и побежал назад.