I.
Кира стояла перед рестораном с громким названием "Санрайз". Владельцем этого ресторана был Артур Яковлевич Качевский. О нем мало что знали, он объявился в городке совсем недавно, но уже успел построить дом, ресторан и войти в очень узкий круг "власть предержащих". Кира иногда видела из окон дома, как по улице мчится его "Инфинити", а следом за ним джип с охраной.
Приморский городок переживал строительный бум. Еще вчера главная улица мало, чем отличалась от улицы, по которой в начале прошлого века, ходил ее любимый писатель, придумывая в голове призрачные города, но ветер перемен занес энергичных предпринимателей, и город будто проснулся от спячки, его залихорадило: повсюду строились торговые центры, гостиницы, рестораны и казино. Кира жалела о старом городе, меняя лицо, он становился чужим для нее. И только старый парк, спускающийся к самому морю, каким-то чудом остался нетронутым, и район, где находился ее дом. Туда еще не дотянулись щупальца строительного спрута. А может быть, спасло то, что находился район далеко от моря, на сопке, которую старожилы называли "Красной", потому что каждый метр земли сопки был пропитан кровью солдат и матросов, погибших здесь в сорок первом году.
Ее дом... В детстве он казался огромным: двухэтажный, с балконом и мезонином, из окна которого она так любила смотреть на проплывающие вдали корабли...Теплые руки матери - уютная колыбель, где она засыпала под тихую песню. Смех в глазах отца, когда он подбрасывал ее вверх, отчего сердце замирало от страха. В доме не замолкала музыка: Кира с восторгом в сердце следила за мамиными руками, которые словно бабочки порхали над клавишами, извлекая из чрева старого пианино то журчание ручейка, то стоны и плач.
Сначала ушел отец. Ушел ночью, как вор, оставив записку, что уходит к другой женщине, и мать больше не играла, и не пела, когда брала ее на руки. Сквозь теплые волны сна иногда пробивался торопливый говор: мама о чем-то спорила с бабушкой, но слов Кира не понимала; слова были трудные, взрослые. Потом умерла мама, и они остались одни: бабушка, Кира и Барс - старый подслеповатый пес.
"Не клади на стол локти! Не чавкай, не спеши когда ешь, ты не собака...Не крутись перед зеркалом, причеши волосы, не бегай, как малахольная! Не смей плакать! " В доме стало тихо, только кукушка каждый час равнодушно куковала из своего домика на стене: ку-ку, ку-ку...
Время шло, иногда она ловила взгляд бабули, но та стразу отворачивалась, что-то шепча под нос. Ночью Кира просыпалась, и лежа с закрытыми глазами, тревожно вслушивалась в звуки. Старый дом по ночам оживал: тихий шепот, неясные шорохи, скрип, стоны... Она вставала с постели, спускалась по лестнице, подходила на цыпочках к двери, за которой спала бабушка. Долго, пока ступни не становились ледяными от холодного пола, стояла, прислушиваясь: вдруг бабуля тоже ушла, и она осталась одна в этом громадном пустом двухэтажном доме.
Постепенно мать и отец уже не снились ей каждую ночь, боль в сердце угасала, пока не остался маленький, совсем крошечный, едва тлеющий огонек где-то глубоко-глубоко внутри. Она стала забывать черты матери, но глаза отца - ярко синие, с зелеными крапинками вокруг зрачков, видела в зеркале каждый день. В четырнадцать лет бабуля, несмотря на сопротивление и слезы, остригла длинные, цвета темного пшеничного колоса волнистые волосы, которыми она в тайне гордилась. После чего Кира окончательно потеряла надежду обратить на себя внимание Кости, с которым училась в одном классе, и в которого были влюблены почти все девчонки класса.
- Бабуля, я не красивая?
Бабушка поднимает голову от вязания.
-Тебя это волнует?
- Костя... Он учится в нашем классе, - поясняет Кира, заметив, как бабушка, перестав вязать, смотрит на нее. - Он не смотрит на меня.
- В жизни не всегда получаешь то, что хочешь, - бабуля пересчитывает петли и возобновляет вязание. - Ты выучила этюд к экзамену? Я что-то не слышала, чтобы ты сегодня играла.
Кира поднимается из-за стола, подходит к пианино. Положив пальцы на клавиши, ощущает привычный холодок слоновой кости. Она не думает, пальцы послушно бегают по клавишам, извлекая пассажи, аккорды. Ее мысли далеко. Последний аккорд, Кира поворачивается к бабуле. Та недовольно качает головой, откладывает вязание.
- Подойди ко мне.
Кира послушно подходит. Бабушка берет ее руки, пристально глядя сквозь очки, говорит:
- Ты - уродина.
- Нет... - Кира хочет вырвать руки, но искривленные артритом пальцы бабушки цепко держат. Она говорит, глаза ее хмуры и насмешливы.
- Ты - глупая самоуверенная уродина. Как ты играешь? Пальцы вялые, аккорды грязные, а репетиция нечеткая. У тебя талант, а ты зарываешь его из-за своей лени.
- Нет, у меня все хорошо получается, ты просто злишься на меня, не знаю почему, - слабо сопротивляется Кира.
- Хорошо? - бабушка в сердцах отбрасывает ее руки. - Ты должна вкалывать, как проклятая. Как будешь жить, когда меня не станет?
- Не говори так, - сердитые непрошеные слезы предательски закипают в глазах.
- Поплачь, поплачь... Что тебе еще остается. Ленивая, безвольная уродина.
- Ты меня не любишь! Меня никто не любит, и не любил! Ни мама, ни папа,.. никто! Кира кричит, голос ее срывается, она готова разрыдаться.
- Барс.
- Что Барс?
- Барс любит тебя.
- Он не человек, он - собака.
- Запомни, девочка, преданно, не прося и не ожидая от тебя ничего, кроме ласки и внимания, могут любить только животные. А люди... Люди будут стремиться взять красоту, только взять, ничего не отдавая взамен. Ты не понимаешь этого, но придет время, поймешь. Бог дал тебе музыкальный слух и мозги. Садись и играй. Вот твое будущее. И еще запомни, - не жди и не проси, чтобы тебя любили. Даже если встретишь человека, который захочет быть с тобой, будь с ним, но все равно, не верь. Люди предают.
- Но ты же не предала, ты меня не бросила.
- Я жду, когда ты вырастешь...
А потом был теплый летний день, соседские старушки все гладили и гладили ее по голове, вздыхая, а она, не отрываясь, смотрела на холм свежей земли.
Кира вздохнула, - "бабуля, бабуля... Ты права, в этом мире каждый за себя. Тогда, пять лет назад, узнав, что беременна, она ощутила такое острое чувство одиночества, такой приступ тоски, что, придя домой, уже готова была перерезать себе вены и тихо уйти, как поступила ее мать. Что остановило ее? Наверное, страх. Животный, не поддающийся никаким логическим доводам и рассудку, страх.
Костя женился на Ленке, их школьной красавице, и они уехали на Дальний Восток, куда его направили после окончания военного училища. Завидовала ли она своим школьным подругам, которые иногда залетали к ней, как разноцветные бабочки залетают к моли и, угощая дочь дорогими конфетами с умильной улыбкой на губах, прятали в глазах легкое презрение и жалость? Да, завидовала. Они приезжали на каникулы - нарядные, веселые. Глядя на них, Кира страдала не от презрения, а жалости, которую видела в их глазах. Страдала и ненавидела.
Вычистив до блеска туалет и полы в магазине, где работала последние полгода, она любила отдохнуть, слушая болтовню продавщицы Аллы - веселой толстушки, с взбитыми на макушке рыжими волосами, подкрашенными хной. Та, развешивая конфеты вместе с коробком спичек, назидательно выговаривала:
- Ты, Кира, жить не умеешь. Все ходишь хмурая, на людей не смотришь, а ведь, если подумать, можно устроиться. Ты девка ладная, молоденькая. Вон, наш Саакович, посматривает в твою сторону. Да не хмурься ты, не хмурься... Это ничего, что у него жена. Мужик он добрый, а тебе опять же... Дочке купить то платичко, то курточку... Да и сама... Посмотри, в каких туфлях твои подружки то приходят! А ты все в тапочках. Устраиваться надо тебе, не вытянешь ты одна, не вытянешь...
Ночами, прижимаясь к теплому затылку дочери, вдыхая запах ее волос, Кира лежала с открытыми глазами и думала. А потом вставала, спускалась вниз, открывала крышку пианино и тихо наигрывала вальс Шопена. Именно в одну из таких ночей, она решила, как ей дальше жить.
Солнце припекало, Кира дотронулась до лба, провела рукой по волосам. Еще можно было повернуть назад, к грязным полам магазинчика, и продолжать жить, наскребая по рублю на соки для дочери и помаду для себя. Сознавая, что рано или поздно неизбежно ляжешь под потного жирного Сааковича. А можно переступить порог этого ресторана и навсегда распрощаться с призраками, которые мучают тебя бессонными ночами. Перед глазами Киры возникло лицо дочери, еще мгновение она колебалась, потом решительно подошла к дверям ресторана и, толкнув дверь, вошла, окунувшись в прохладную тишину холла. Возникший ниоткуда бритоголовый охранник, окинул ее с ног до головы цепким взглядом, выжидающе уставился на нее глазами, в которых она прочла скуку и презрение.
- Я по поводу работы... Тапер, - поспешно добавила Кира, увидев, как он неприязненно покачал головой.
Это слово удивило охранника. Он некоторое время молчал, видимо искал в своем скудном словарном запасе неизвестное слово и, не найдя, переспросил:
- Тапер?
- Да, я играю на рояле, у вас объявление висит.
Видимо это объяснение его удовлетворило, он посмотрел на ее сумочку, протянул руку.
- Открой!
Кира открыла сумку, мужчина заглянул, потом кивнул и махнул рукой по направлению полупрозрачной стеклянной двери.
- Пройдешь в ту дверь, потом по коридору вторая дверь налево.
Этот хмурый охранник, неприязнь, скользившая в его взгляде, подточили уверенность Киры в том, что ее примут на работу. Подойдя к двери, она уже хотела постучать, как дверь распахнулась, в проеме появился мужчина, с такой же бритой головой, как у охранника в холле. Он окинул ее внимательным взглядом бронзово-желтых глаз, молча кивнул, приглашая войти. Кира сделала шаг и оказалась в небольшой комнате, где вся обстановка состояла из стола, сейфа в углу, маленького кожаного диванчика и двух кресел. За столом, просматривая бумаги, сидел сам хозяин. Почему-то Кира думала, что Качевский - старый, толстый и лысый. Сделав пару шагов, она остановилась, не решаясь сесть в кресло. Мужчина поднял голову, отложил ручку, привычно провел ладонью по седеющим коротко стриженым волосам и выжидающе уставился на нее светло серыми, отливающими полированной сталью, глазами.
- Мне нужна работа, - произнесла Кира тихо, почти прошептала.
- У нас все места заняты, - резко бросил Качевский и посмотрел на охранника, стоящего за спиной Киры.
- Я музыкант, играю на пианино. У вас висит объявление, - выпалила Кира уже более уверенно.
- Играешь на пианино? - мужчина достал из коробки сигару, щелкнул зажигалкой, затянулся. Тонкие ноздри длинного носа зашевелились, словно он к чему-то принюхивался. - У нас тут не детские игры на лужайке, публика предпочитает джаз или шансон, а не моцартов. - Он хмуро, не улыбаясь, смотрел ей в глаза. Кира услышала, как за ее спиной хрюкнул смешком охранник.
- Я могу и моцартов, и шансон, - твердо ответила Кира.
-Артур, - подал голос охранник, - я знаю ее. Она работает уборщицей у Налбандова.
- Сааковича? - мужчина скользнул взглядом по фигуре, пожевал губами. - Тискал тебя?
Кира почувствовала, как внутри будто лопнула натянутая струна. С ожесточением произнесла: "Да что вы понимаете в музыке? Даю сто баксов, даже и не знаете, кто такой Скотт Джоплин". В комнате повисло напряженное молчание. Неожиданно Качевский резко поднялся, вышел из-за стола, остановился перед Кирой, покачиваясь с носка на каблук. Впервые за весь разговор Кира увидела в его глазах интерес.
- Да ты больше чем пару сотен долларов в руках то не держала! Ладно. Заработаешь сто долларов, если мне понравится твоя игра. Пошли!
Он развернулся, кивнул охраннику. Тот предупредительно распахнул перед ними двери. Кира, в сопровождении Качевского и охранника пересекла полутемный зал ресторана, поднялась на маленькую эстраду, подошла к белому роялю, села на стул. Она не смотрела в зал, все ее внимание было сосредоточено на клавишах. Дорогая слоновая кость горела мягким и теплым светом, притягивая и маня прикосновением. Повинуясь чувству напряженного восторга, поднимающемуся из глубины... Подняла руки, на мгновение замерла и... сыграла первый пассаж. Не в полную силу, а будто погладила клавиши, в желании ощутить душу "Стенвейна". Арфа послушно отдала звуки - нежные и в то же время чеканные, словно звон дорогого хрусталя. Кира, повернув голову, бросила взгляд на Качевского.