- Что играть?
- Играй своего Скотта! - охранник ухмыльнулся, бросив выразительный взгляд на Качевского. Тот согласно кивнул.
Кира ударила по клавишам в ритме рэгтайма. Она играла так, как играл сам Джоплин, словно это не она, а негр выбивал ритм на африканском барабане: без педали legato, острым, открытым звуком, и от этого регтайм звучал грубо, жестко с металлическим привкусом. Сыграв последний аккорд, Кира опустила руки на колени, посмотрела на Качевского.
- Сыграть что-то еще?
Он кивком подозвал ее к себе. Достав из кармана пачку денег, вынул стодолларовую купюру, положил на стол, прижал пальцем.
- Бери. Заработала.
Кира осторожно вытянула купюру из-под пальца, аккуратно сложила пополам, засунула в вырез платья, выжидающе замерла.
- Ладно, ты мне нравишься. Поработаешь месяц, там посмотрим. Все деньги, что будут тебе давать тебе, кладешь в общак, твой один процент. Купи себе платье, - он окинул ее взглядом, остановившись на полной груди. - Что-нибудь с большим вырезом. И еще... - Он опять задумчиво пожевал губами, хрящи длинного носа задвигались, словно он опять к чему-то принюхивался. - Могут возникнуть ситуации, когда придется работать и не за роялем.
Комната чуть поплыла перед глазами Киры, резкой болью заломило виски. "Ну что? - услыхала она насмешливый голос бабули. - Думала, целоваться с тобой будут? Поплачь, поплачь..." Она стиснула руки, стараясь унять дрожь.
- Тоже один процент?
Качевский чуть приподнял брови, Кира не могла уловить выражение его глаз, они стали непроницаемыми, холодными, словно покрылись коркой льда.
- Жорж будет следить, чтобы тебя не обижали. Будешь умничкой, заработаешь хорошие деньги. Но не обманывать, малышка. Я не уважаю людей, которые не умеют правильно считать. - Он поднялся, пристально глядя на нее сверху вниз, словно пригибая взглядом. Кира молчала, не отводя взгляда. - Вот и отлично. Начнешь с завтрашнего вечера. Все, иди.
Кира вышла из ресторана, ее чуть пошатывало. Закрыв глаза, остановилась, впитывая жар летнего дня. Перед глазами плыли оранжевые круги, было даже немного больно. Но она продолжала стоять, в смятении прижав руки к груди, ладонями ощущая, как сильно бьется сердце.
2.
- "Санрайз"? - Алла покачала головой, брови ее страдальчески округлились над добрыми глазами. - Ой, девонька.... Что-то ты подалась не туда. Это же притон.
- А мне что... - усмехнулась Кира.- Я буду играть на рояле. Смотри! - Она вынула сложенную купюру, развернула. Алла взяла деньги, понюхала.
- Мамочки! Пахнет то, как вкусно!
Они рассмеялись.
- Заработала за пять минут, вот так то. Завтра вечером уже выхожу. Единственная проблема, с кем Аннушку оставить. - Кира помолчала, осторожно добавила, не поднимая глаз. - Может, и до утра задержусь. Поможешь? Я заплачу.
- Не пожалеешь?
Кира вскинула голову. - Мне деньги нужны. Не хочу, чтобы на дочь, как на нищенку смотрели. Будет у нее все новое и красивое.
- Ладно... - Алла погладила Киру по голове. - Помогу тебе. Приводи свою девчонку. А денег не надо, заработаешь, тогда и посчитаемся. И все-таки... С Сааковичем спокойней было бы... Ой, лихо, ой, лихо.... - Алла покачала головой, потом махнула рукой. - А и ладно! Давай, подружка, выпьем что ли, за новый оборот в твоей жизни!
Она достала из холодильника бутылку водки, разложила на тарелке кружочки вареной колбасы, открыла баночку огурцов. Разлила водку в пластиковые стаканчики, опрокинула водку в рот, сморщилась. Кира пригубила, - мне в детский сад надо за Аннушкой. Не хочу, чтобы воспитательница почувствовала запах водки.
Она поспешила в центр города, чтобы разменять сто долларов. Почему-то ее не оставляла мысль, что деньги эти не настоящие, что в обменном пункте над ней посмеются, а то еще хуже, - вызовут милицию. Но все обошлось. Кира с трепетом в душе пересчитала деньги (такую сумму она могла заработать, вычищая каждый день магазин Сааковича в течение двух месяцев) и пошла в торговый центр. Через полчаса бесцельного блуждания, стало понятно, - денег не хватит. Вернее, не хватит той суммы, что она отложила для себя на покупку. По пути домой зашла в продуктовый магазин, купила молока, пачку пельменей, для Аннушки апельсиновый сок и дорогие конфеты в коробке с портретом Моцарта.
Ночью, вслушиваясь в ровное дыхание дочери, Кира раз за разом прокручивала события прошедшего дня, убеждая себя, что приняла правильное решение, но в глубине души, не давая покоя, сидела заноза. Осторожно, стараясь не потревожить ребенка, она встала с кровати, подоткнула под бок дочери сползшее одеяло. Поднялась по скрипучим ступеням лестницы в мезонин, распахнула окно, постояла, вдыхая сладкий запах цветущей акации и, как в детстве, забралась с ногами на подоконник. Город сверху был похож на светящегося спрута, от которого в разные стороны расплывались щупальца огней. В гавани сновали катера, катая отдыхающих, ночной бриз доносил обрывки музыки, смех... Она до рези в глазах, пока не выступили слезы, смотрела на "Санрайз", где, переливаясь всеми цветами радуги, сверкало огромное электрическое солнце. Сердце вдруг защемило предчувствием беды, душной волной накатила тоска, отчего Кире захотелось завыть, как собаки воют в полнолуние, или взять прут от арматуры и бить, бить по этим зеркальным витринам, этим шикарным машинам. Бить по ненавистным рожам, чтобы вместе с кровью и ошметками кожи с них слетела наглая и сытая ухмылка. Бить до тех пор, пока не вырвется из нее эта тоска и ненависть. Сто долларов. Он дал ей сто долларов просто так, будто фантик от дешевой конфеты. Десять процентов за то, что ее буду трахать, как последнюю шлюху между отбивной из телятины и шампанским. А потом подрастет Аннушка, и тоже придет к сытому уголовнику просить работу, и ее тоже будут трахать потные и жадные до молоденького тела старые похотливые мужики. А, может, накрыть дочь подушкой и задушить? А потом перерезать себе вены и покончить с этой жизнью?...
Снизу раздалось тихое повизгивание. Пес Тимур, стоя на задних лапах, передними упершись в крышу будки, махал хвостом, глядя на Киру. "Дурашка, радуется...Глупая верная псина..." - Странно, но Кира почувствовала, как удушье отступило. Она спрыгнула с подоконника, доски пола отозвались тяжелым вздохом старых половиц. Где-то здесь должен быть бабушкин сундук. В детстве она часто забиралась на чердак, раскрывала обитый железными обручами короб, больше похожий на квадратную бочку, перебирала бабушкины вещи, рассматривала фотографии, старые открытки, книги в кожаном переплете с засушенными цветами между пожелтевших страниц. Особенно ей нравилась бабушкина фата: тяжелая, кружевная, с вкраплениями мелкого жемчуга в отливающих восковым цветом цветах флердоранжа.
Кира стояла перед сундуком, не решаясь открыть, страшась в душе, что теперь бабушкины вещи покажутся ей старой никчемной рухлядью, провонявшей нафталином. "Наверное, фата пропала, открою сундук, оттуда вылетит жирная обожравшаяся моль, и я увижу только труху". Кира смахнула пыль, подняла крышку, сняла холщовую ткань, источавшую тонкий аромат лаванды, табака и кедрового масла. Сверху лежала уже знакомая коробка с фатой и флердоранжем, книги, фотографии, открытки, перевязанные красной атласной лентой. Она увидела нечто новое, чего не видела раньше, - бумажный пакет, и под ним что-то завернутое в льняную ткань. Раскрыла. Она помнила эти босоножки. Мама запрещала ей даже притрагиваться к ним, они были на тонком высоком каблуке, и всего лишь двумя бархатными ремешками крест накрест. Положив на пол босоножки, раскрыла пакет. Из пакета, словно змея, выскользнуло блестящее черное платье. Кира замерла. Смутное воспоминание промелькнуло в голове: мама сидит за пианино, она играет, на ней длинное, сверкающее, словно новогодняя елка, платье. Взяв за плечики, осторожно подняла платье: черный бархат, прошитый золотым люрексом, переливался в полумраке чердака, словно драгоценный песок. Аккуратно подобрав платье, надела. Чуть узковатое в груди, на бедрах платье село как влитое. Она подошла к зеркалу, сдернула покрывало и вздрогнула... Казалось, мать стоит перед ней и смотрит на нее из темного провала зеркала. Только глаза были не карие, а синие. Глаза отца.
Кира осторожно сняла платье, повесила на плечики, положила обратно в коробку босоножки, выключив свет, спустилась вниз. Дочь безмятежно посапывала, чуть улыбаясь, как улыбаются во сне только дети. Кира наклонилась, поцеловала ее в висок, легла рядом. Взяв руку дочери, положила себе на грудь, закрыла глаза. Воспоминания, как мутные воды услужливо всплыли из прошлого. Она будто услышала голос бабушки. "Никогда не уходи вот так, без сопротивления. Как - бы тяжело не было, не сдавайся. Жизнь стоит того, чтобы прожить ее, не смотря на подлость и гадость, что творится вокруг тебя. Мать твоя слабая, безвольная, она дала уничтожить себя мужчине, потому любила и доверилась".
- Папе?
- У тебя нет отца. И больше никогда не задавай мне этот вопрос".
И Кира не задавала. Она запретила себе задавать этот вопрос. Мужчина, из-за которого погибла ее мать, стоил того, чтобы о нем забыли навсегда. Кира закрыла глаза, тишина обволакивала, убаюкивая. Еле слышно постанывал ветер в трубе дымохода, постукивала на слабом сквозняке ставня... Под утро ей приснилась бабуля. Она смотрела на нее ласково, печально. Потом протянула руку, выставила указательный палец, губы ее шевельнулись, Кира посмотрела, куда указывала бабуля и увидела солнце. Яркое электрическое солнце на крыше ресторана "Санрайз".
Кира вошла в кабинет. Качевский, положив телефонную трубку, кивнул ей на кресло. Она села, не опуская глаз под его пристальным взглядом.
- Что с волосами?
- Мешали.
- Мешали... - Качевский уставился на нее светло серыми выпуклыми, словно у рыбы, глазами. - Подумал, Жорж шутит. Дальше что? Свастику нарисуешь на затылке? Мне скинхеды не нужны. Ко мне в ресторан приходят солидные люди отдохнуть, послушать хорошую музыку.
Кира молчала. Качевский продолжал.
- Приходишь обритая наголо, как последняя дешевка. И это платье... Здесь не филармония.
Проглотив сухой ком, подкативший к горлу, Кира тихо сказала:
- Мне кажется, так даже стильно: обритая наголо женщина в черном бархатном платье играет на белом "Стенвейне". Определенный шарм, не находите?
Веки глаз Качевского дрогнули, прищурившись, он некоторое время пристально смотрел ей в глаза, затем, не отвечая, встал из-за стола, подошел к окну, засунув руки в карманы брюк, уставился, не мигая в одну точку. Кира смотрела на его хищный профиль, высокий лоб с залысинами седых коротко стриженых волос. Высокий, худой, он был похож на нахохлившегося грифа. Охранник за спиной Киры кашлянул. Качевский, словно очнувшись, повернулся, посмотрел на Жоржа, кивнул.
- Договоримся так. Считай, ты меня убедила. Но я хочу, чтобы ты четко поняла, в этом доме - я хозяин. И ты будешь делать так, чтобы я был доволен, если ты хочешь здесь работать. Ты хочешь работать?
- Да.
- Вот и хорошо. А теперь иди, барабань свои блюзы.
Кира поднялась с кресла, не глядя на Жоржа, вышла из кабинета. В коридоре она прислонилась к стене, приложила руки к груди, успокаивая сердце. Мимо нее прошмыгнула женщина в сером халате, с помойным ведром в руках. Кира проследила за ней взглядом, пошла следом. Толкнув дверь, вошла в туалетную комнату. Женщина в халате, ожесточено терла кафельный пол.
- Здравствуйте.
- Здравствуйте, - ответила женщина, не поднимая головы.
- Кира.
Женщина замерла. Подняла голову. В глазах ее промелькнуло удивление. "Клава", - ответила она и принялась опять за пол. Кира подошла к раковине, открыла кран, подержала руки под струей горячей воды, затем вытерла насухо бумажным полотенцем.
- У меня есть крем для рук, - неожиданно проговорила женщина.
- Нет, спасибо, мне играть, руки ледяные, не знаю отчего. - Кира постояла, ожидая, что та скажет что-то еще, но Клава молчала.
- Еще встретимся, - Кира направилась к выходу.