Ну а там, за стеклом, в общем, ничего сверхъестественного не происходило. Всего лишь обыденность вступила в свои права и напомнила людям, рядящимся здесь под служащих и столь важных и деловых офисных работников, то есть клерков, что они в первую очередь всего лишь люди со своим житейством, а уж затем всё остальное. Ну а для проявления человечности в столь монолитных коллективах, как этот, наблюдаемого программистом здесь, в окно своего отдельного офиса, и вообще в какой-другой сфере человеческой жизнедеятельности, завязанного на финансах, фундамент которого зиждется на корпоративной этике, нужно совсем немного – достаточно одного фигурального, а лучше, конечно, буквального, прямо в лицо чиха, или чирка спички, чтобы со взрывом не удержать в себе столько уже тебя переполнявшего возмущения и всякого негатива, который всё копится, копится, не находя для себя выхода в этих рамках ограничений, которые налагает на каждого служащего всё та же корпоративная этика.
А потом вдруг все начинают удивляться тому, как это такое могло случиться и как это они просмотрели в этой тихоне всей этой дикости и невероятности, на которую он к полной неожиданности для всех оказался способен, вынеся начальнику отдела весь мозг с помощью компьютерной клавиатуры. И ладно бы он это сделал фигурально, как это делают все на досуге, погружаясь с головой в одну из своих отдушин, социальную сеть, где можно выпустить пар и прочихвостить ненавистное тебе начальство во всех степенях негативной социологии, но этот тихоня, видимо, и там себя не нашёл, и пошёл другим путём в своей психотерапии. В общем, он, сам всего сразу не осознав, решился на обострение конфликта, и в ответ на очередное демонстративное подначивание, даже не своего начальника, а так, всего лишь своего коллеги по службе, с одного ударного раза клавиатурой распечатал на его лице всё, что он об этом доставале думает.
А такие обыденности и перипетии на производстве, как раз и сбивают людей творчески мыслящих (в нашем случае программиста), в момент опуская их с небес на землю, указывая им на то, что как бы не грандиозны были его проектные планы, им в итоге придётся иметь дело с самыми обычными людьми, и все свои проекты адаптировать под человека. А человек, как бы он не был совершенен, всегда несёт в себе свою человечность, с которой не считаться себе и своему проекту дороже встанет, так что приходится это учитывать и в своей перспективной разработке делать локализацию под человека. Вот и программист не мог не обратить своё внимание на происходящее там, в общем зале, служащим для него своего рода площадкой для наблюдения, и возможно, что и полигоном для неких скрытых испытаний своих новых, прорывных разработок (вот почему один из его офисов разместился здесь, в самой гуще производственных событий).
Правда, сейчас события в общем офисном зале развивались по-другому, а не приведённому выше для примера самому обыденному сценарию, которые сплошь и рядом случаются в таких ограниченных общей деятельностью и пространством деловых площадках. А сейчас пока что только складывались свои взрывные предпосылки и должные обстоятельства для выхода из себя ответственного и полностью подчинённого корпоративной этике одного из служащего, а вернее служащей. И первым это не мог не заметить и обнаружил программист, кто находился не в гуще событий, а в стороне, и кому это было удобней и сподручней делать, находясь в полном уединении и отстранении от происходящего в общем офисном зале, где началось броуновское движение в связи с наступлением обеденного перерыва и доставкой курьером того, что нынче называется сытным обедом.
И теперь служащие и работники офиса на самую чуть-чуть распустились и позволяли себе несколько больше, чем того они смели в рабочее время. И вот это позволение и несёт в себе самую большую опасность – ты можешь забыться и зайти слишком далеко в своём позволении. Например, под прикрытием шутки высказать всё, что ты думаешь о своём коллеге, который ни в чём не соблюдает аккуратности и умеренности, ни в еде, ни в своих амбициях на открывшуюся вакансию.
– Вот скажи нам, Сократ, ради бога, для чего тебе это повышение, – с сарказмом обратится к своему коллеге по работе, Сократу, дородному мужчине, всего перепачкавшегося в соусе из под ход-дога, его коллега, с таким же эпическим именем, Аристотель (его имя по паспорту другое, но так уж рабочие обстоятельства сложились (спасибо пусть скажет Сократу), что Вадика, – это его настоящее имя, – так здесь все звали), – на новом месте ты, конечно, сможешь себе позволить ни один, а сразу два ход-дога на обед, но ведь при этом и твои затраты возрастут. При этом тебе придётся на несколько этажей подыматься выше и при этом пешком. А для этого тебе придётся вставать пораньше, чтобы не опоздать на работу. И от этого тебе не отвертеться с помощью лифта, сам знаешь требование к персоналу со стороны начальства, подтянутость во всём. Так вот для чего тебя повышают, твой внешний вид никого не устраивает, и тебя хотят подтянуть! – озарится догадкой Аристотель, отбив всё желание у своего коллеги, Сократа, доедать свой ход-дог.
И теперь потерявший аппетит Сократ и не знает, как смотреть на такое самоуправство в своих словесных выражениях Аристотеля, который не просто обесценил ему цель своего продвижения по иерархической лестнице вверх, а он внёс разлад и сомнение в этом его стремлении достичь этих высот. Ведь Сократ, если быть откровенно честными им с самим собой, и стремился занять эту более высокую должность, лишь по одной только причине, быть поменьше занятым человеком и побольше уделять времени для своего сна, до которого он такой большой любитель. И эта его внешняя дородность обусловлена большой любовью ко сну, а не как все ошибочно считают, не сдержанностью в поглощении пищи. А тут, как из слов Аристотеля выясняется, то этот путь наверх, это путь к бессоннице и меньшему сну, что совершенно не устраивает Сократа, теперь плюс ко всему вышеупомянутому, и не знающего, как за такое «открытие» благодарить Аристотеля.
– А может он сам на это место зарится, вот и пытается меня сбить с толку всеми этими разглагольствованиями. – Теперь уже Сократа озаряет догадкой. Отчего Сократ начинает с подозрением смотреть на Аристотеля и постепенно убеждаться в правоте своих подозрений.
– Да ты, небось, сам вознамерился занять это место. Как я тебя понимаю, ты считаешь, что ты к нему более подходишь. – Вопрошает Аристотеля Сократ. А Аристотель явно за всем этим времяпровождением, за поглощением пищи, и забыл, что Сократ шуток не понимает, и без всякой задней мысли подтвердил это его предположение. И не просто сухой констатацией факта своего вероломства и подлости по отношению к своему коллеге, который, быть может, не имел от него до этого момента секретов, а с втоптанием его в грязь.
– А разве это неочевидно. Я, несомненно, выше вас ростом и более подхожу по комплекции. И случись вас попросить Зинаида Крамол достать с самой верхней полки стеллажа нужную ей папку бумаг, то вы, глядишь, в своей бесполезности разволнуетесь и, отчаявшись выполнить эту самую простую просьбу, станете столь неубедительным, что на вас поплывшего в слезах и противно будет смотреть. – С таким бахвальством и убедительностью заявил это Аристотель, что у Сократа подогнулись ноги, свело челюсть и ослабла ручная хватка, в результате чего из его рук выпал недоеденных ход-дог и прямо ему на штанину, а затем на ботинок.
И всё это на глазах людей вокруг, среди которых были и те, кто не любит всякую тайну и обязательно расскажет о случившемся ещё кому-нибудь. И информация о проявленной небрежности по отношению к своему внешнему виду на рабочем месте, да ещё и к полу в служебном помещении обязательно дойдёт до ушей людей, принимающих знаковые решения в компании, и тогда к Сократу обязательно возникнут крайне сложные вопросы.
– Если вы, Сократ Сигизмундович, проявляете такое небрежное отношение по отношению к себе, то с какой стати нам вам верить, что вы таким же образом не поступите с вверенным вам имуществом, где в одни лишь сутки речь будет идти на суммы, превышающие бюджет отдельно взятой банановой страны. – Строго-настрого посмотрев на Сократа через свои очки, задастся вопросом всё та же Зинаида Крамол, то самое исполнительное лицо в компании, кто имеет право со всех спрашивать и принимать на ваш счёт решения. И что спрашивается, Сократ на это может ответить, как только признать, что он и вправду и не столь цепок в руках. А как только он в этом признается, то его не только повышение будет ждать, а его немедленно выведут из штата компании, где не место людям без цепкости во взглядах и руках. Так что вполне должна быть понятна реакция Сократа на это выпадение из его рук ход-дога. На который теперь все со всех сторон смотрели и ждали, как на это падение отреагирует Сократ.
А Сократ посмотрел, посмотрел на ответно на него смотрящий с ботинок его ног ход-дог, поднял взгляд на Аристотеля и спросил его. – Интересно, а как на это всё посмотрит Зинаида?
Аристотель, видно по нему, совсем ничего не понял, о чём это Сократ. И он с этим непониманием в лице спрашивает Сократа. – Ты это о чём?
– О том, что начальство ценит больше не твою способность дотянуться до самых верхов, а как раз наоборот, им ценима твоя способность, не побоявшись общественного мнения, нагнуться, и может быть даже испачкавшись, поднять упавшее. – С этими словами Сократ переводит свой взгляд на свои ботинки, куда вслед за ним смотрит и Аристотель. Затем они переглядываются и что за невероятность, одновременно бросаются вниз за хот-догом. И хотя у Сократа больше прав на этот хот-дог, всё-таки он за него заплатил, тем не менее, Аристотель, как более сообразительный и проворный, так не считает. А считает он, или, по крайней мере, все его действия на это указывают, что право собственности и что-то в этом смысле, не имеют никакого значения, когда на первый план выходит помощь ближнему своему.
И тут, как это всегда и бывает в таких случаях, когда сталкиваются такие принципиальные позиции, не собирающиеся уступать друг другу ни в чём и готовые идти до конца – они столкнулись лбами, ну а дальше…Дальше каждый из них остался при своём соображении и взглядами на случившееся. Где Сократ только морально был ближе к своим ботинкам, тогда как Аристотель, оказавшийся на полу у его ног, мог, можно сказать, начать снимать самые сливки из этого своего положения. Но ему отчего-то этого не захотелось делать, глядя на всю эту размазанность на полу, которая до наступления на неё ботинками Сократа, называлась хот-догом.
И как говорится в таких случаях, чем ближе к осуществлению своей цели, где ты её уже может разглядеть во всех своих подробностях и вблизи, тем меньше желания её достичь.
Но обо всём этом сейчас и не мог подумать тот, за кем принялся вести своё наблюдение программист. А всё потому, что наблюдаемый им человек, – это была молодая девушка, неуклюжей конструкции, – находилась на пути к своей цели – само собой к той, кто собой олицетворяет совершенство в этой части корпоративного пространства, главе отдела продвижения, Леонелле Лисс.
Но почему программист целью для своего наблюдения избрал не Леонеллу, на которую не только было любо-дорого посмотреть, но и можно было многое для себя подчеркнуть в плане её умения управляться и управлять таким непростым коллективом, где каждый себя мнит гуру или как минимум, знатоком биржевого дела, а он выбрал, даже не посредственность, а в некотором роде природную недоделанность, какой всем представлялась и виделась эта девушка неуклюжей конструкции, с именем Анюта. А всё дело в его специфике работы, где он на основании разработок исходного кода и строит новый мир. А для тестирования любого рода исходников и нужны такого рода незавершённые образы.
Вот он и выбрал из всей, столь пестрящей разнообразием массы людей эту Анюту, которая была с одной стороны, совсем не примечательна здесь для основной массы сотрудников, а с другой, с его стороны, как раз подходила для его разработок. И программист, как уже можно было из выше сказанного догадаться, не первый раз вёл за Анютой наблюдение, а этому сегодняшнему дню предшествовало немалое количество работо-часов программиста. И за время своего наблюдения из этого своего, не просто офисного кабинета, а напичканной различными техническими новинками, практически научно-исследовательской лаборатории, куда вход был заказан только для весьма ограниченного количества лиц, у которых для входа имелся пластиковый ключ, программист собрал об Анюте столько исчерпывающей информации, что её ему хватило для того, чтобы путём наложения полученной на неё информации на исходный код, создать её полную идентичность.
И видимо программист поставил себя такую цель, создания идентификационного образа Анюты, раз с экрана монитора его компьютера, стоящего на его рабочем столе, смотрела полная идентичность Анюты. И как можно было понять, то Анюта в режиме реального времени, из общего зала офиса проецировалась на экран компьютера, – это указывает на то, что наблюдение за Анютой, а, впрочем, и за всеми людьми в офисе, велось посредством множества установленных в зале веб-камер, – и здесь производились различные расчёты и снятие с неё всевозможных параметров. Что и выводилось отдельной таблицей сбоку от основной картинки. Где считывались не только физические параметры Анюты, так, например, сердцебиение и перепады температуры тела в зависимости от той ситуации, в которой она находилась (сидела, шла или что-то другое), но и на основании имеющихся в наличие алгоритмов делался психологический анализ её поведения.
При этом на картинке монитора компьютера в реальном исчислении, то есть оцифровано, выводилась только сама Анюта, а вот то пространство, в которое она выводилась на компьютере, было полностью виртуальным, выстроенным программистом. И если, к примеру, Анюта шла по залу офиса из одного конца к другому, то на экране монитора она шла по какому-нибудь лабиринту событий, которые для неё разработал на данный проходной период программист. Где возникающие препятствия на её пути в реальности, в виде какого-нибудь задиристого сотрудника, который перегородил собой весь проход и просто не замечает вставшую за его спиной Анюту, которая, и так, – всем своим нетерпеливым видом, – и так, – покашливанием, – давала знать ему, что ей надо пройти, а он только ржёт на собственными шутками, которыми он вдруг решился по её подходу сюда поделиться с таким же как он наглым типом, брокером Харитоном, обрисовываются программой в фантастически-фантазийном виде.
И если эти двое, консультанты по ценным бумагам и инвестирования в них, Харитон и Гаврил, не замечающие здесь никого кроме себя, а особенно тех, над кем можно ещё плюс поглумиться и посмеяться, – а Анюта самая подходящая для этих их целей фигура (недостатки не только всегда замечаются, а почему-то всегда заполняются смехом и подтруниванием над ними), – виделись здесь теми людьми, кому лучше не переходить дорогу, когда они по ней идут, то на картинке экрана компьютера они вырисовывались в виде двух злобных орков, которые перекрыли собой дорогу, идущей к замку Дракона, путешественнице Анюте. И теперь перед ней стоит непростая задача, как преодолеть это препятствие в виде орков и попасть в замок.
Ну а орки со своей стороны понимают, какая стоит перед Анютой, а также перед ними задача, – ей ухитриться обмануть их и проскользнуть в ворота замка, а им как раз всё это не допустить, – и они в соответствии с этим своим пониманием и соображением, специально задом Гаврилы перекрыли Анюте единственный прямой проход в сторону лестницы, ведущей на второй этаж, где расположился офис начальства и куда её вызвали с рабочим отчётом. И совсем не трудно догадаться, кто за этим вызовом стоял. Да, всё верно, это программист – он моделирует различные ситуации для прописки алгоритма работы идентификационной модели Анюты.
И вот эти орки, если честно, то и в реальности, Гаврил и Харитон, люди не без своего интеллекта и смазливой внешности, которой они на все 100% пользуются в своих не всегда благовидных для других, но для себя всегда так, целях, как-то уж так спонтанно и само собой получилось, заскучали, а тут как раз Анюта выскочила из-за своего стола и им на глаза показалась, и Гаврила, неожиданно для себя подскочил на ноги и тут же вспомнил жутко смешной анекдот, с которым он решил немедленно поделиться со своим коллегой Харитоном.
Ну а когда Гаврила делится с кем-то смешной историей из чужой жизни, ещё называемой анекдотом, – а рассказывать он умеет увлекательно и интересно, чего от него точно не отнимешь, – то он так увлекается этим рассказом, что обо всём вокруг забывает и ясно, что и в тоже время перестаёт кого-либо замечать. Так что вполне было объяснимо то, что Гаврила никак не отреагировал на подаваемые Анютой знаки внимания. И только тогда, когда он переполненный восхищением за доставленное самому себе удовольствие собственной шуткой, заметил какое-то движение за своей спиной, то только тогда он, обернувшись, заметил Анюту.