Екатерина задумалась. Она ужасно любила всех своих детей, но с Серсеей ее связь была особой. Женщина долгое время не могла подумать, почему среди всех выделяет именно ее, пока не поняла несколько вещей: во-первых, это был единственный ребенок, который носил ее фамилию ― Медичи. Конечно, по нормам стоило говорить: «Серсея Хелен де Медичи», но произносили все «ди Медичи», и все-таки эта деталь грело Екатерине сердце. Не просто ее ребенок, но малышка с фамилией Медичи, которая будет принадлежать не короне и долгу семье Валуа, а только Екатерине.
Второе ― Серсея была единственным ребенком, которого Екатерина сама кормила грудью. Наследников ни за что бы не доверили обычной итальянской купчихе, даже если она была их матерью. А после рождения долгожданного сына, у Екатерины было много молока ― грудь тяжелела с каждым днем, сколько бы молока не убирали из нее, и женщина мучилась от этой боли. А Серсея… Серсея была рождена фавориткой, и ее кормление можно было доверить Медичи. Это было настоящим облегчением ― не только в физическом смысле, но и в моральном. Наконец-то был кто-то, кто целиком и полностью зависел от Екатерины. Серсея не была дофином Франции, которого можно было ― и нужно ― поручить тысячному легиону из нянек, учителей и наставников. Для Серсеи Екатерина выбирала все сама, сама кормила, сама учила чему-то, и постоянно носила ее на руках, пока девочка не пошла.
И самое главное, третье обстоятельство безграничной любви королевы к принцессы было то, что, вопреки общему мнению, в Серсее действительно текла кровь Екатерины. Это было невероятно, невозможно, но было правдой, пусть об этом и знали всего трое ― Серсея, Екатерина и Нострадамус.
Это случилось, когда Серсеи было десять. Она упала и разбила голову, чудом выжив благодаря своевременному вмешательству прорицателя, а ее няньки были отправлены на плаху. Девочка не проходила в себя долгие дни, и Екатерина, как верная мать, сидела у ее кровати. Несмотря на то, что рана была не слишком опасна, лекари говорили, что девочка вряд ли выживет ― потерять столько крови в ее возрасте, так еще и жизнь в ней поддерживали только вода с молоком, которыми ее кормила сама Екатерина. Милосерднее было бы убить ее, задушив подушкой ― так все считали, пусть в слух никто и не говорил.
Екатерина была готова на коленях умолять своего единственного друга Нострадамуса, чтобы тот спас Серсею. И мужчина нашел выход.
Древнеримский врач и естествоиспытатель Гален выдвинул теорию кровообращения, оказавшую большое влияние на развитие медицины в средние века. Гиппократ считал, что кровь может переменить душевные свойства больного и поэтому рекомендовал пить кровь больным, страдающим целым рядом заболеваний с нарушением психики. Овидий Назон пишет в своих «Метаморфозах» о целительных свойствах крови. Через пятнадцать веков после Овидия у одного придворного врача Медичи во Флоренции нашлись те же указания на целительные свойства крови.
В 1498 году было произведено «переливание» крови дряхлому и больному папе Иннокентию. «Врач взял кровь трех десятилетних мальчиков, которые вскоре после этого умерли, приготовил из этой крови химическим способом лекарство и дал пить на здоровье понтификсу». Лечение папы кончилось полной неудачей. Папа умер несмотря на то, что ему в жертву принесли трех детей. Врач спасся бегством.
Но Екатерина была в отчаянье, а Нострадамус ― слишком умен, чтобы допустить ошибку. Крови потребовалось немного, и все же королева была слаба следующий месяц. Зато произошло чудо ― Серсея очнулась, и быстро пошла на поправку. Ничто не напоминало о травме, зато Серсея навсегда запомнила о том, что была спасена кровью Екатерины Медичи, и эта самая кровь теперь их связывала. Не забывала об этом Екатерина.
Королева ласково погладила девушку по волосам, поцеловала в лоб и тихо вышла.
***
Серсеи снилось падение из детства. Смутное чувство боли разбудило ее, и она проснулась, слыша знакомые голоса ― Екатерины и Нострадамуса, которые говорили только одно слово: «Кровь». Этот сон, про переливание крови, всегда снился ди Медичи, когда она заболевала. Она не знала, чем его считать ― предупреждением Бога о скором недуге, или скорее напоминанием о том, что она жила благодаря крови женщины, которую многие ненавидели и боялись, что несмотря ни на что, в ней текла кровь Медичи.
Раздался какой-то шорох. Серсея, не проснувшись до конца, посмотрела в сторону: было уже темно, она видела темное небо за неплотно прикрытыми окнами. Одиноко горело несколько свечей, но это не помешало ей разглядеть мужскую фигуру рядом с ее рабочим столом, которую она узнала сразу.
― Нострадамус… ― позвала она. Мужчина крупно вздрогнул, не ожидая того, что девушка проснется, и посмотрел на нее.
― Извините, я вас разбудил.
― Ничего. Что-то мне слишком плохо от обычной простуды.
Мужчина подошел ближе.
― Видимо, волнения в последние дни слегка взбудоражили вас, и ваш организм немного ослабел. Вы чего-нибудь хотите?
― Екатерина уже ушла…― внезапно сказал Серсея, будто и не услышав вопрос прорицателя.
― Вы проспали целый день, королева ушла спать. Я принес вам снадобье, думал, вы еще не спите.
― Давайте. Я выпью, ― согласилась Серсея, с трудом садясь в кровати. Ее лихорадило, было холодно без одеяла, но выпить снадобье стоило.
«Как давно ушла Екатерина? ― внезапно подумала принцесса. ― Мне казалось, что…»
Серсея вспомнила, что сквозь сон почувствовала, как кто-то гладит ее по волосам и спине. Она быстро отогнала от себя мысли, что это мог быть Нострадамус. Объяснение у принцессы было простое и элементарное: они были знакомы столько, что Серсея была уверена в том, что не привлекает прорицателя как женщина. Поэтому, скорее всего, это сделала Екатерина, когда уходила.
― Каждый раз, когда я заболеваю… ― внезапно сказала девушка, сжимая в руках чашку. ― Мне снится сон, где мне снова и снова переливают кровь Екатерины, ― Нострадамус ничего не ответил. Серсея допила весь отвар, который принимала уже сегодня утром, и, протягивая кружку обратно, внезапно взглянула на Нострадамуса взглядом маленького, испуганного ребенка. ― Мне неудобно вас просить, но… Быть может, вы мне почитаете?
========== пять. нострадамус, моя дочь оказывает вам честь ==========
Сильный порыв ветра подкинул светлые тяжелые кудри, всколыхнул юбки. Яркое солнце освещало поляну. Серсея прикрыла глаза, и не услышала, как со спины к ней подошел король-отец.
― Ты болела, я слышал, ― сказал Генрих. В руках он держал наполовину заполненный бокал с вином, но не было похоже, что он пьян. Это был один из излюбленных приемов отца: он мог весь вечер протаскаться с бокалом вина, пуская пыль в глаза, что излишне пьян, чтобы при нем говорили громче и смелее. Обычно, он никогда не забывал тех, чьи слова ему не нравились. Что у отца, что у Екатерины были свои хитрые приемы, и этот трюк с ложным опьянением Серсея тоже взяла на заметку.
― Мне было нехорошо, но сейчас намного легче.
― И все же, не отходи далеко от Нострадамуса. Он сможет тебе помочь, в случае чего.
Девушка незаметно для короля вздрогнула, услышав имя прорицателя. Конечно, ночное чтение закончилось тем, что она снова уснула, зато какая-то служанка не постыдилась разнести весть по замку, что прорицатель ночевал в покоях принцессы. Большая часть дворян отреагировала на это с легкой иронией: Серсея не была той, за которой шла слава распутницы, да и все знали, что принцесса приболела, поэтому нахождение рядом с ней фаворита Екатерины мало кого удивляло. И все равно было некомфортно.
Серсея тяжело вздохнула и посмотрела на Генриха, хитро усмехнувшись:
― Отец, тебе скучно? ― протянула она, не видя другой причины, по которой он решил заговорить с ней о Нострадамусе и о ее болезни. Обычно у Генриха и его дочери находилось много общих тем для разговора, но если он решил заговорить с ней об этом именно сейчас, то значит дела были плохи.
― Немного, ― честно признался король, ответив ей такой же веселой усмешке, а потом скользнул взглядом по гостям. Весело взвизгнула Мария, когда Франциск подхватил ее и закружил в танце. ― Я заметил, что ты никогда почти не танцуешь.
Серсея незаметно вздрогнула, погладив себя по запястью. Она не видела варианта легко отвязаться от отца, кажется, ему было действительно невесело, несмотря на обилие девушек, готовых раздвинуть перед королём ноги, и несмотря на леди Кенну, фрейлину Марии, которая кидала слишком уж говорящие взгляды на Генриха.
― Меня обычно приглашает Франциск, или Карл с малышом Генрихом, ― сообщила она, и Генрих тактично сделал вид, что не заметил отсутствие Себастьяна в списке братьев.
Он залпом осушил свой бокал, убрал его в сторону и протянул дочери руку.
― Пойдем.
― Ты уверен? ― спросила Серсея, вопросительно изгибая бровь, и на лице Генриха промелькнула улыбка; теплая и знакомая улыбка любящего отца, который боготворит свою прекрасную дочку, который бесконечно ее любит.
― Да, радость моя.
Серсея была прекрасна в серебристом платье, с красиво собранными волосами, тонкой диадемой с цветами-бриллиантами, с красивой улыбкой на пухлых губах. Несомненно ― Серсея была лучшая из его дочерей, из всех его детей. Горячо им любимая и любящая в ответ, верная и преданная ― королю, Франции, семье. Самой себе, что было невероятно важно.
Генрих церемониально поклонился, Серсея изобразила легкий поклон. Ее светлые кудри колыхнулись от движения и красиво легли на висках. Некоторые из гостей обратили все свое внимание на короля и принцессу, даже внимание Екатерины, о чем-то беседующей с Нострадамусом, и Марии с Франциском они смогли привлечь. Разговоры несколько стихли, зато музыка заиграла громче.
Генрих бережно взял дочь за талию, Серсея положила руку ему на плечо, а другую король взял в свою большую, теплую ладонь.
Самый первый танец с отцом, который Серсея запомнила, был в шесть лет, на дне рождение Генриха. Ей часто рассказывали, что в детстве она не слезала с чужих рук, и сам Генрих часто таскал любимую дочку на руках, когда они гуляли, или на плечах. Король даже позволял себе сыграть с ней в догонялки по замку, после долгих, изнурительных для души собраний ― после такого побегать по замку за дочерью казалось прекрасным решением.
Но в тот день рождения короля все было по-другому. Серсея отчаянно зевала, ей ужасно хотелось спать, и она стояла, совсем не по-королевски облокотившись на ноги Екатерины. Королева Франции успевала делать несколько вещей: вести беседу с каким-то знатными дамами, следить за Франциском, который бегал с Себастьяном, за тем, как ведут себя другие дети ― а все ее дети были в зале, на руках няньках или рядом с дальними родственниками ― и поглаживать уставшую Серсею по золотистым волосам, собранными в две косы.
Серсея уже думала, что ничего интересного не произойдет, как все разговоры ― даже музыка ― смолкли. Екатерина слегка потянула ее за плечо, и девочка быстро выпрямилась. К ней шел король, папа был необычайно красив в золотисто-красном камзоле, так сочетавшийся с ее персиковым платьицем, с короной на голове. Он остановился перед дочерью, церемониально низко поклонился; Серсея, вышколенная на дворцовый этикет с младенчества, для своих шести лет сделала просто образцовый реверанс, хотя все еще не понимала, что происходит.
― Моя дорогая принцесса, не согласитесь ли вы подарить мне танец? ― улыбаясь, спросил Генрих. Ротик Серсеи сложился в букву «О», со стороны раздался добрый смешок Екатерины. Обычно король проявлял свою любовь к старшей незаконнорождённой дочери иными путями, не такими публичными.
Тогда он впервые публично назвал ее своей дочерью, пусть и не открыто, спрятав за словосочетанием «моя дорогая принцесса».
Но Серсея не растерялась ― в шесть лет она уже умела держать «лицо на людях» и вести себя более-менее правильно в необычных ситуациях. Поэтому она улыбнулась, взяла платьице в ручки и поклонилась.
― С большой радостью, мой король.
Генрих выпрямился, подал ей руку ― в детстве папа казался таким высоким, а она была такой маленькой ― и они вдвоем вышли в самый центр зала. Они еще раз раскланялись, заиграла музыка, и Генрих внезапно подхватил ее на руки и закружился вместе с ней. Серсея весело засмеялась от восторга, и многие гости вторили ей. Наверное, они выглядели невероятно забавно ― король, согнувшийся низко-низко, чтобы держать дочку за маленькую талию, и она, которая тянулась как можно выше, чтобы положить папе ручки на плечах. Это был ее первый танец ― не те танцы, где отец брал ее на руки и просто медленно вышагивал с ней на месте, а именно первый настоящий танец.
Счастливое, беззаботное детство.
В её уши снова полилась музыка, тихий говор гостей успокоил. Она танцевала, кружилась, и все вокруг хлопали, и хлопали, подобострастно сияя, даря ей настроение и желание жить. Послышались восхищенные вздохи приглашенных при виде лёгких поворотов и грациозных движений рук. И пусть они тысячу раз льстили, она вполне заслужила эту лесть. Она слышала ее с самого детства, и теперь в полной мере понимала свою уникальность. Она была незаконнорождённой, любимой дочерью короля, которую удочерила его жена и любила, как родную. Таких как Серсея больше не было.
Но поглощённая в свои мысли, Серсея не заметила, как в глазах отца мелькнули те самые хитрые искры, которые насторожили ее еще в начале разговора. Танец подходил к концу, но не успела музыка закончиться, как Генрих, в очередной раз крутанув ее на месте, подхватил за запястье и потянул в сторону. Серсея, весьма необычным способом вырванная из воспоминаний, пару раз недоуменно моргнула, вздрогнула, а потом увидела перед собой Нострадамуса. Екатерины рядом не было.
― Нострадамус, ― Генрих сам подвел ее к прорицателю и протянул ее руку. Мужчина замешкался, а король твердо произнёс. ― Моя дочь оказывает вам честь.
Серсеи хватило нескольких секунд, чтобы понять, что произошло. Видимо, она недооценила то, насколько скучно было отцу, или он хотел таким образом что-то доказать Серсеи, или наказать за слухи, или… Что руководило Генрихом было неясным, но пауза слегка затянулась. Отказаться было невозможно, и Нострадамус, и Серсея это понимали. Поэтому принцесса улыбнулась и ободряюще кивнула прорицателю. Нострадамус взял руку Серсеи в свою.
― Почту за честь, Ваша светлость, ― сказал мужчина ей. Генрих отступил, прорицатель вывел ее на середину полянки.
― Музыку! ― крикнул король, и ― одного беглого взгляда было ясно ― сбитые с толку музыканты тут же вернулись к своим обязанностям. Пространство вокруг Серсеи снова заполнила музыка, только в этот раз она сама была напряженная, как струна. Вместо теплых ладоней отца, ее держали крепкие чужие руки, вместо благовоний короля она ощущала запах лекарств, а также сандала и мускуса, которым пытались перебить этот запах. Нострадамус был… другим, совсем не похожим на тех мужчин, с которыми Серсея общалась до этого.
И девушке, вместе с тем, казалось, будто это делает Нострадамуса в ее глазах только лучше.
«Да, ― подумала Серсея. ― - Дворцовым сплетникам будет, что обсудить» Мелькнула мысль, что хорошо, что Екатерина куда-то отошла, а то ситуация грозилось стать еще более неловкой. Хотя, впрочем, королева недолго отсутствовала ― Серсея успела выхватить ее удивленный и ничего не понимающий взгляд среди других людей.
Она тяжело вздохнула и посмотрела на мужчину, который аккуратно вел ее в танце, и слабо ему улыбнулась.
― Простите, что вам пришлось участвовать в этом фарсе. Отцу, очевидно, слишком скучно.
― Ничего страшного, Ваша светлость. Очевидно хорошо, что я умею танцевать.
Серсея хмыкнула, и позволила себе открытую улыбку. В конце концов, люди могли говорить, что хотели, разве Серсея не имела права хоть на каплю веселья?
― Очевидно.
Нострадамус слышал, что Серсея всегда хорошо танцевала, но на балах такой чести оказывались немногие ― король Генрих, брат Франциск, иногда Серсея в шутку кружилась с младшими братьями. Почти никто чужой не получал согласия, а тут королевская любимица танцевала с обычным прорицателем, пусть и приближенным к ее приемной матери, а все же чужим мужчиной. Конечно, у Нострадамусу не было выбора, когда Генрих подвел дочь к нему, но сама Серсея могла аккуратно отстраниться и уйти, сославшись на нежелание танцевать.