Тогда-то и произошёл сильный взмах руками, отталкивание яростное. Не ожидавший сопротивления, десятиклассник аж выпустил девочку из рук и поймал её уже вниз головой, букет безнадёжно рассыпался. Все захохотали, но ведь она не нарочно! Инстинкт схваченной жертвы. Попробуй-ка схвати чужую кошку или даже мышку-вегетарианку! Кто не тяпнет за руку (или хотя бы не попытается), тот не жилец, ещё Дарвин говорил.
Вот и сейчас сработал тот же инстинкт, да ещё на фоне знания, что парень нехорошего может сделать с девушкой. Только Ева уже не крохотулечка, а взрослая, хоть и невысокая, девушка, к тому же с точкой опоры, её ведь не пытались поднять в воздух. Ну, и эффект оказался хлеще. Парень гакнул горлом и опрокинулся на пол, а Ева бросилась к двери.
В спокойной ситуации отодвинуть задвижку — дело секунды одной. Но как только наша героиня решилась сбежать, время пошло по особому графику. Взбудораженность, спешка, никакого спокойствия. Дрожащими руками засов дёрг-дёрг, а его заело.
Андрей мгновенно подскочил с пола, будто мячик. Схватил беглянку сзади, покрепче первого раза, не вырвешься теперь. Можно только кричать.
Она и заорала:
— Мама!
Впрочем, она и сама не помнила, что закричала, помнила только, что пронзительно, звук пробивал дверь. Не учла только, что ни к чему аудиореклама дурным голосом аудитории, подготовленной к садистским забавам. Андрей с Виктором здесь чужие, не знают, кто там может идти по коридору, кого вопли привлекут и чем это закончится. Так что перестраховаться естественно для них.
Крупная мужская рука закрыла Еве рот. Но остановиться она уже не могла и… укусила за палец.
— Блин!
Ладонь чуть отодвинулась от зубастого рта, и прозвучала команда:
— Глушитель! Быстро!
Несколько торопливых шагов за спиной — это на помощь поспешил Виктор. Что ещё за глушитель? Её собираются оглушить? Ева затрепыхалась с удвоенной силой, попыталась куснуть проклятую ладонь ещё раз, но только зубы клацнули в воздухе.
Где-то сверху хлопнула шлем-маска, и через секунду Евину голову плотно окутала резина.
Такое впечатление, что Виктор не растягивал, не натягивал, не ориентировал, а просто накинул, словно колпак. Одно движение, р-раз, и всё, готово, получайте упакованную. Профессионал!
Девушка мигом перестала рыпаться и даже приобмякла в руках схватившего. Кто знает, как в этой оплётке дышится, может, закупорено всё, надо поэкономить воздух. Тяжело дышащему в противогазе ой как худо!
Она знала об этом не понаслышке. В школе пацаны брали у военрука списанные противогазы, чтобы якобы потренироваться, а на самом деле затаивались ближе к финишу стайерской трассы и подлавливали сходящих с неё.
А кто сходит с дистанции? Обессилевший, запыхавшийся, почти падающий, ноги подгибаются, руки не слушаются. Такого бери голыми руками, не отобьётся. Ну, подбегали, натягивали противогаз, за руки придерживали. Потом догадались за спиной руки связывать. Наблюдали, смакуя, как бьётся человек, задыхается…
Обычно жертвами становились слабенькие мальчики, но когда по трассе бежали девочки, засадчики не брезговали и ими. Ева тоже раз попалась и белого свету не взвидела. С тех пор в противогазе старается не двигаться, да и вообще пореже чтоб на морде оказывался.
Но то, что сейчас окутало её голову, не было обычным противогазом, это был именно глушитель. Умельцы переставили клапаны в коробке, и теперь входной забирал воздух прямо из атмосферы, безо всяких препятствий, так что дышалось нетрудно. А вот выходной клапан, сквозь который делался выдох и проходил крик, открывался в гофрированную трубку, переоборудованную для полного глушения. Так что выдыхать, особенно с криком, было труднее, чем вдыхать. На то и расчёт.
Почуяв это, Ева возобновила активность — затрепыхалась с новой силой. Если бы это был обычный, тугодышащий противогаз, всё бы утряслось, не зашло слишком далеко. Но пытка вакуумом не предусматривалась условиями пари.
У глушителя была ещё одна особенность. На стёкла очков снаружи напылялось серебро, кроме узкой полоски по периметру. Через эту полоску к голове проникал тусклый свет, и человек видел отражение своих глаз. Мазохисты почему-то обожали любоваться на своё "зеркало души" — страдающей.
Но через зеркальца, разумеется, ничего не было видно, и Ева брыкалась вслепую. И, видать, попала в одно из слабых мужских мест. Чего греха таить, есть даже у крупных сильных мужчин такие места, выпирающие из тугих джинсов.
Впрочем, может быть, она целомудренно заехала ему в глаз.
Андрей охнул так, что у Евы душа ушла в пятки. После такого "оха" пощады не жди. Но, может, девочку-то пощадит?
Раздался яростный голос:
— Хватай её! На стол!
Схватили за кисти рук и лодыжки, развели пошире. Ева не успела подумать, что неприлично же с такими ногами, ещё джинсы затрещат. Не успела, как почувствовала, что висит в воздухе.
Никогда ещё так не пугалась! Из-за проклятых стёкол ничего не видно, кроме своих расширенных от ужаса глаз, и оттого ужас нарастает. На какой высоте она подвисла? С какой грохнется, если что? Не друзья ведь держат.
Вестибулярный аппарат подсказывал, что парит она вниз лицом, и не похоже, чтобы шланг глушителя касался пола. Ужас!
Долго пугаться ей не дали, хоть и получили заранее заверения, что в туалет она ходила. Уссаться тут запросто! Быстро понесли к готовому уже ложу-распятию.
Какое счастье ощутить под собой твёрдую опору! Тем более — с вырезами для тела. Конусы для бюста были великоваты, не ощущала она их дна, но здесь главное, чтоб малы не оказались. То же с вырезом для шеи, таза, ног. В общем, вписалась Евина фигурка в рельефное ложе, приготовленное совсем для другой особы.
Виктор быстро и профессионально вдел девичьи ручонки в ременные петли и затянул, а вот Андрей с ногами замешкался. То ли туфельки скидывал, то ли любовался на женскую джинсовую промежность с ягодицами, то ли просто ноги (да ещё в джинсах) жёстче рук, пока-то их вгонишь в петли. Но факт — замешкался.
Дёрнув руками и почуяв, что тут глухо, но опора есть, Ева с удвоенной силой забрыкалась ногами. Безо всякой цели, просто протестуя против такого с ней обращения. И снова попала в незащищённое место — вероятно, пяткой в грудь.
Хотя туфелек на ногах уже не ощущалось, девичьи пятки представляли собой грозное оружие. Особенно если хозяйка взбудоражена и обозлена.
— Бли-и-и-н! Ах, раз ты так!
Что он сделает? Сердце сжалось прямо.
Её ноги поднялись высоко в воздух, живот оторвался от ложа, и даже бюст приготовился выскочить из конусов. Шалишь, дружок, не напугаешь, руки-то прикованы уже, их не оторвёшь. Не создашь уже впечатления, что подвешена на неведомой, и потому страшной высоте.
Живот ощутил прикосновение, и тут же вжикнула "молния". Расстегнул!
Как это обидно, когда с тобой так невежливо, а ты не можешь ни закричать, ни отбиться руками… одними ногами и можешь брыкаться. Ева и принялась это делать, но Андрей зажал манжеты джинсов, оттягивая назад, и теперь брыкания только раздевали хозяйку.
Почуяв, что попка оголяется, с неё сползает джинса, Ева замедлила темп, но вернуть сползшее уже не могла.
Как потом обнаружилось, Виктор переставил одну из ножных струбцинок по центру, и Андрей смог зажать в ременной петле сложенные манжеты джинсов. Таким образом, полуспущенные джинсы превратились в своего рода смирительную рубашку для хозяйки, да ещё со страхом оголиться по всей длине ног.
Ева затихла на некоторое время. Похоже, больше сопротивляться нечем, надо спокойно лежать и ждать избавления. Неудобно, но сама ведь виновата — веди себя потише, и ждала бы в более комфортных условиях. Хотя бы — сидя связанной по ногам на скамейке.
И вот только она решила покориться обстоятельствам, остыть немножко, это остывание и сыграло злую шутку. Кожа ниже пояса охладилась несколько сильнее, чем отвечало приличиям.
Джинсы-то приспускались не слишком цивилизованным образом, а трусы были обычными, бельевыми, не охватывающими низ туже некуда. Ну, заделись и задрались, оголив попку. Ой-ёй-ёй, уже и в попкину расщелинку холодок затёк, видна она, стало быть. А может, и ещё чего, передний мысок тела из-под ягодиц — нет, только не это!
Смотрят ли на неё эти двое, неизвестно, но стеснительной девочке казалось, что на неё такую любуется весь курс во главе с преподавателями.
— Эй, вы! — закричала Ева, пропуская наружу лишь неясное "бу-бу". — Оденьте меня! — Потом опомнилась и потребовала: — Отвяжите меня, руку хотя бы! Обещаю, что буду вести себя тихо-о!
Что именно кричать, роли не играло, глушитель исправно лишал речь силы и членораздельности.
Видя, что ей не отвечают, она занялась единственно возможной для распятой пантомимикой — стала выгибать спину и приподнимать таз. Ведь ремнями её к ложу не прикантовали.
Андрей недовольно поморщился:
— Чёрт, она меня возбуждает. Вот-вот встанет, а тут они придут. Нехорошо. Непрофессионально.
— Сейчас придержу, — отозвался Виктор.
Одной рукой он придавил вниз обрезиненную голову, а вторую разлапил на голой попе, которая заёкала ещё сильнее под холодной сей лапищей. Раздался слабый неприличный звук, в воздухе расплылось вонючее облачко.
— Ф-фу! — с возмущением сказал Андрей. — Вон она как! Ну-ка, убери руку.
Только что Ева хотела, чтобы руку с её попы убрали, теперь же молила, чтобы не убирали.
Но ладонь с попы исчезла, и через секунду раздался свист, а ягодицы обожгло.
От неожиданности девичья фигурка обмякла. Что-о? Её ударили ремнём? Не спит ли она, не бредит? Не грезит? В наше-то время, не при старом каком режиме, не столетний дед, девушку — ремнём?! Не может быть!
Но острое ощущение в задних мышцах доказывало, что может. И ещё как!
Теперь она уже задёргалась от боли.
— Да угомонишься ли ты? — выкрикнул Андрей и снова стегнул.
Да, раньше это был не стежок. Вот только сейчас вошла настоящая боль. Ягодицы пошли вразнос, стараясь хоть как-то увернуться, отвратиться от колкости, притупить пылающую полосу. Тело-то голое, трусы не гасят удар.
И снова Ева ударила в незащищённое место, на этот раз — словом. Что-то подсказало ей самое тяжкое для парня оскорбление, и она его выкрикнула. Какое — не призналась, рассказывая. Ну, будем считать, что презрительное "козёл!"
Факт в том, что Андрей угадал это оскорбление через глушитель — услышать никак не мог. А может, глушитель оказался бессилен против разъярённой поротой девушки.
— Что-о!? Ах, ты… ты… — Андрей аж задохнулся.
Хорошо, что Ева не видела его богатырского замаха — окочурилась бы в два счёта. Сильный удар ремня мог бы вызвать болевой шок с потерей сознания, но ослеплённый оскорблением не осознавал этого. Ева инстинктивно зажмурилась, вся напряглась…
Хорошо, вмешался Виктор, перехватил руку с ремнём.
— Зачем бьёшь? Опомнись! Она не наша клиентка.
— А чего рыпается и обзывается? Ты слышал, как она меня? Слышал?
— Мстишь-то зачем? Нейтрализовали, и хватит. А если тебя возбуждает, не смотри, иди лучше встречать клиента. Я послежу.
— Там и так двое. Нести его, что ли?
— Ах да, нельзя нам расходиться. В случае чего, должны быть наши два слова против её одного. Ну, отвернись тогда.
— Ладно, проучи её тогда сам. На ремешок.
— Не надо. У меня инструмент свой. Отойди.
Жертва было немного расслабилась, богатырский удар ремнём отменяется. Но упоминание о "своём инструменте" вновь напрягло. Угроза, что ли? Нет, замечание профессионала, которое хуже всякой угрозы.
Что сейчас будет?
После небольшой паузы Ева почуяла, как с неё осторожно снимают… то есть спускают пониже трусы, обнажая попку целиком, вплоть до джинсов. Как-то деликатно спускают, ни капли похабности. Так, наверное, хирурги спускают простыню с места операции или медсёстры разбинтовывают рану.
Так же осторожно Виктор отодвинул и топик — чуть не до поперечной планки, а потом положил руки на бёдра с внешней стороны и сдавил их. Показал, что девичья промежность его нисколько не интересует, а вот попка пусть посильнее выпятится.
Начало обнадёживающее. Но что потом?
Мужские ладони потёрли ягодицы. Не то чтобы нежно, скорее, деловито, как массажист или медсестра. Надо же убрать следы чрезмерного усердия коллеги — хотя бы в целом и общем. Ага, кажется, и подул ещё. У кошки болИ, у собаки болИ…
Действительно, полегчало. Но к расслаблению для вящего комфорта покудова не располагает.
Тонкий посвист — проба розги в воздухе. Наверное, приучает не пугаться до удара или наоборот, вовремя напрягаться, ожесточать попку. Вжик, вжик… надоело уже, давай в дело!
И вот наступило это дело. Шлёп! — ну будто мама в детстве. Шлёпп! — а это будто папа. Шлё-опп! — это будто рассерженный непослушанием папа. И пауза…
Ага, примеривается, выявляет порог чувствительности… или болевой порог. Теперь вот начал перед каждым ударом приговаривать: "Хоп", "хоп". Понятно, ожидаемый удар это не то что внезапный, когда успеваешь напрягаться, тут и порог другой.