Но как? Этого же не было, когда она сюда планировала, она бы и не смогла прыгнуть, врезалась бы в эти шипы.
Места для ног были видны, открыты, рядом кактусы… Да, кактусы рядом как бы отваливались в разные стороны. Разумеется, она же не могла предугадать, что колючие столбики могут шататься туда-сюда.
И, однако, это произошло.
Самое интересное — колючесть совсем не чувствовалась. Ну абсолютно! Ощущение было такое, что просто сильно потолстели колготки или же она натянула трико размером меньше своего. Даже приятно немножко…
Нерастраченный запас сообразительности, скопленный к зачёту, помог снова. Кактусы приняли её ножки за своих! Ведь они никогда не царапают друг друга, даже произрастая в ужасной тесноте. А ножки, голеночки изящные девчоночьи, по форме как раз подходят. Вот только иголок они лишены. И общинные растения, поняв, что их собратья беззащитны, стеной стали вокруг, обороняя от чего бы то ни было. Так дельфины поддерживают на плаву своих раненых или обессиленных собратьев.
Впрочем, всё можно истолковать иначе. Она полила кактусы любовно, и они ответили ей те же. Ведь любви много не бывает. Через несколько дней снова потребуется полив, и они хотели бы получить его от неё же. Ну, и задержали.
Если бы они знали, какой им грозил "полив"! Самозабвенная работа закончилась, и живот снова напомнил о себе. Отпали причины, по которым он должен был скромничать и, чуть не лопаясь, молчать. Пора о нём позаботиться!
И он напомнил. Как будто что-то спящее проснулось за лонной косточкой, в туалет подкатило ну сильно-сильно…
Что делать? Морщась, Ева попыталась хоть чуть-чуть поднять одну ногу. Глухо. Нога будто приросла к земле. А стоило потянуть её вверх посильнее, как заработали верхние колючки. Они натягивали колготки, грозя порвать, царапали сквозь них кожу. Пока просто поцарапывали, не до крови, но рванись она решительно и… Нет, судьбу лучше не испытывать.
Но тогда как? Девушка попыталась отогнуть хотя бы один зелёный столбик, но он злобно коготнул её палец.
— Ой! — И пальчик с капелькой крови сиганул в рот.
Увы, не обошлось и без капельки иного сорта, вдруг скользнувшей в трусики. Ева отчаянно зажалась. М-м-м… Кажется, отошла. Горький опыт уже был.
Что делать-то? Скоро должны вернуться женщины. Конечно же, дождаться их! Они наденут толстые резиновые перчатки и отогнут приставал. Счастливые, в туалете, льётся водичка… Ой, лучше не думать про это! Просто подождать немножко. И уговаривать тело: вот-вот, вот сейчас, ну ещё чуть-чуть.
Капелька, похоже, расплылась в пятнышко и теперь грелась в укромном девичьем месте, высыхая.
Она стояла, экономя силы, зажимаясь внизу и соображая, хотелось ли ей так страстно ещё когда-либо. Ой, лучше не вспоминать! Ведь если вспомнить не удастся, нахлынет чёрный страх. Страшно остаться без поддержки прецедента.
В дверь постучали.
— Скорее! — крикнула Ева, сообразив тут же, что кричит в тёмное окно, и повернулась торсом, насколько могла, не двигая голенями. — Скорее, спасите меня!
— Это мы, — послышалось из-за двери. Тихо послышалось, но и тишина в комнате стояла мёртвая. — Открой!
— Спа… — начала было девушка, но тут же похолодела спиной. Они же захлопнули её! Она же должна была им открыть! Чего ключи по туалетам таскать, ключи наверняка где-то здесь, внутри…
— Ключи не нужны, — словно услышали они её думы. — Просто поверни барабанчик по часовой.
— Я не могу! — раздался крик. О чёрт, как далека дверь! Как ломит в талии, она же так перекрутилась, что даже попку собственную видит всю. Крепкая попка, хорошая, выпячивается, как мочевой пузырь… Ой, только не об этом!
Вернулась в исходное положение, лицом к окну. Отдохнула несколько секунд. Женщины забеспокоились.
— Как тебя там? Ага, Ева. Открывай, Ева, покрути барабан. Что ты там телишься?! Поливаешь, что ли? Открой нам сперва.
Конечно, здесь же оставались их сумки, шубы, да и вообще за лабораторию они отвечают. Если малознакомый человек остаётся один и не открывает, есть от чего прийти в беспокойство.
Ева снова крутанулась вокруг своей оси, положив руки на живот, и набрала в грудь воздух.
Медленно, гораздо медленнее, чем хотелось бы, пришло к женщинам понимание происшедшего. Не всё, правда, но главное они поняли: гостья почему-то не может подойти к двери. Скажем, расшибла ногу и лежит, бедная, страдает. Криком-то тонкости не передашь.
— Ладно, к коменданту сходим, — прокричали из-за двери. — У него запасные ключи есть. Держись! — И зацокали каблуки.
Это сколько же ещё минут ждать? И сколько она может выдюжить? Не может, а надо.
Живот изнутри кольнуло, как иголкой. Ой! Неужели доходит?! И если доходит, не полить ли ей виновников? Брюки хоть и завёрнуты плотно, но спустить их, вроде, можно.
Нет, нельзя! Плантация-мышеловка примыкала к южному окну — самому для зелени притягательному. Девичья фигурка стояла в центре, то есть метрах в полутора-двух от оконных стёкол. Светили люминесцентные лампы под потолком, оконные стёкла казались чёрными, блеском отражая лампы. Видно в них было мало что: диагональные снежинки, уже раскаивающиеся в своей подсказке, да какие-то неопределённые светлые пятна — не от ламп. Это светились окна корпуса напротив, где тоже, видно, праздновали. Кто-то, может, курит у окна, кто-то просто смотрит. И освещённая девичья фигурка им должна быть хорошо видна. Присесть глубоко нельзя — колко, а из окон напротив этажом-другим выше видимость ещё лучше… Нет, аварийный выпуск исключается. Хотя, может… Может, кактусы именно его и ждут?
Сколько прошло времени? Она не засекла. К коменданту идти минут… Ой! Ещё одна иголка вонзилась изнутри пузыря, пошаталась, пронзая болью, вроде, вышла. Нет, просто стоять и ждать нельзя. Надо хоть немножко себе помочь. Но как?
В кармане брючек (залезть, ух, трудно, низ кармана прижат накрученными штанинами) отыскался носовой платок. Был он тонким, батистовым, и от колючек защитить не мог, зато, будучи большим, мог защитить от чужих взглядов. Нужда быстро подсказала способ хоть немного облегчить страдания. Ева обвязала платок вокруг талии, покрывая живот, потом подлезла под него и расстегнула ремень брюк, а потом и гульфик. Что-то там, под платком, с радостью вывалилось на свободу. У-ух, полегчало-то как! Как томился мой бедный резервуарчик, зажатый брюками да ремнём, а сейчас и ещё потерпит. Потерпит-потерпит! Брюки не спадут — плотно навёрнуты на бёдра, как в глубоком седле сижу. Живём!
Больше всего угнетала неизвестность — смотрят на неё снаружи или нет. Как ей себя держать? Просто глядит девочка в окно задумчиво. Вот если бы она ещё и курила… А может, и не смотрит никто. Тогда можно улыбку не держать, морщиться вволю и ещё кое-что предпринять.
Если бы только знать точно! А разве нельзя выбрать вариант самой, произвольно? Вот захочу — и выберу! Что никто меня не видит, выберу. Нет, не прямо сейчас. Под платком что-то выпячивается и едва ли не шевелится. Ещё две минуты… нет, ещё вот минутку, и тогда…
Стук в дверь и голос. Ещё не разобрав слов, Ева похолодела. Раз стучат и кричат, а не открывают, значит…
— Ева-а! Там пьянка, у коменданта, — орала женщина, приставив ладони к дверной щели. — Мы походим, пособираем ключи. Может, и дядю Васю найдём. Он трезвый и слесарь к тому же. Ты там держись, не падай!
Она, верно, добавила "духом", но совет был хорош и так. Наша героиня побледнела, и чуть было ей не отказали ноги. Но вокруг не было, за что уцепиться, так что пришлось устоять.
Теперь уже ожидание грозило затянуться надолго. И мотив, тихонько наигрывавший где-то на задворках девичьего сознания, в наступившей перед будущим рокотом мочепада тишине вдруг стал отчётливо слышен, зазвучал громче, всепоглощающе: "Спасение утопающих (в кактусах) — дело рук самих утопающих". И словно затарахтел ударник по барабанам: "Во что бы то ни стало!" Дзынь! — это литавры.
Когда затихли рассыпчатые звуки, посреди зелёного ковра стояла уже другая Ева. Все вещи вокруг неё заняли свои исконные места, строго по ранжиру. В этой табели о рангах стеснительности отвелось самое дальнее место. Теперь девушка стремилась вырваться из плена, чтобы не описаться, не из-за позора, а просто потому, что на улице холодно, а ей переодеться не во что.
Как легко решать проблемы, когда всё стоит на своих местах! Ева выдохнула и очень спокойно, будто стоя у себя дома перед шкафом, размеренными движениями сняла с себя свитер. Маленькая уступка стыдливости: поправила лифчик, улезший было со свитером вверх, подвернула низы, снова он принял на себя массу нежной плоти. Как верх бикини, всё закрыто, всё прилично. Воткнула правую ладошку в пушистый шерстяной рукав, нагнулась и стала отодвигать плотные тела своих "любовников" от левой ноги, просовывая остальную часть свитера между ними и голенью.
Выбор именно левой ноги был ещё одной крохотной уступкой стыдливости. На две ноги сразу свитера не хватит, придётся освободить сперва одну и выбросить её за буртик. При этом тело развернётся в сторону этой ноги. И лучше развернуться влево, потому что там глухая стена, а платок уже упал и сам пошёл в дело, заткнули и его в одно место.
Надо было спешить, но приходилось время от времени выпрямляться и отдыхать. Мочевой пузырь пучил живот неимоверно, аж верхний край у пупка оказался. Развести ноги станет ещё одним облегчением. Погоди, миленький, крепенький мой, вот ещё туда и туда, и нога почует себя свободной.
Наконец голень со всех сторон стала ощущать только тепло знакомой шерстюшки, до сих пор полагавшееся только торсу. Ева подвигала ногой и убедилась, что та ходит легко, её можно выдернуть. Теперь предстояло преодолеть расстояние — на глаз — метра полтора. Оно напугало её тогда, заставило придвинуть табуретку, а сейчас выбора нет, надо раскорячиваться донельзя.
В школе, на уроках физкультуры, некоторые девочки на бревне садились в "шпагат". Она так не могла, да и не было ясного мотива разрабатывать связки. Не помнила даже, когда в последний раз расставляла ноги, как широко ей это удавалось. Но сейчас все мосты сожжены. Надо!
Нога взметнулась вверх, чем-то хрустнув, и по широкой дуге опустилась. Пятка стукнула о буртик, обожгла тупой болью, но её с испугу удалось пропихнуть вперёд, к полу. Пузырь устоял, получив ещё свободы, а вот правая нога развернулась, сильно накренилась влево, кактусы обхватили её ещё плотнее, покамест не коля. Будто кто-то шепнул в ухо: "Не уходи!" А вот ещё: "Мы тебя любим!" Как им, бедным, продлить общение со случайно заглянувшей, случайно получившей задание полить девушкой? И есть от чего почуять родню: вон они какие плотные да упругие, чуть не лопаются, водичку, знать, славно запасли, а у меня тоже водички этой в теле хоть залейся, аж твёрдый "кактус" из живота лезет, только худо мне от этого. Хуже даже, чем им — без полива. Так что разные мы с вами, кактусы милые, пустите-ка мою ножку и надейтесь, что снова приду, не забуду шёпот ваш молчаливый.
Руки балансировали в воздухе. Теперь надо быстро освобождать правую ногу, пока её ещё удаётся выворачивать, пока в неё не впились по-настоящему. И пока "кактус" не ощутился в мочевом пузыре. Ева попыталась наклониться вправо, но лишь активнее заболтала в воздухе руками. Что случилось?
Она попала в положение, которое допустимо как промежуточное, из которого быстро выходят, но совершенно неустойчивое, если в нём задержаться. Связки ног натянулись донельзя, чуть не звенели, споря по боли с растянутым пузырём. Они ведь не зря ограничивали свободу движений, они предотвращали такие положения, в которых бесполезными оказываются мышцы. А именно это и произошло.
Девушка вдруг осознала, что мышцы ног ей ничем помочь не могут — ни оттолкнуться, ни свести ноги вместе. Распятые конечности заклинило на связках, руками ухватиться не за что.
Но бороться надо до конца и надежду не оставлять. Ей помогут! Придут сейчас, а одна нога ещё в плену. Вызволим, а потом и посмотрим, чья возьмёт!
Но сделать это непросто. Раскоряченные ножки ценой струной звенящих жил позволяли кое-как стоять прямо, но при малейшем наклоне начинали дрожать, грозя телу падением. Можно было балансировать левой рукой, орудуя около ноги правой, но если не удержишься и сорвёшься? Тогда кулачок (и хорошо ещё, если не бочок!) ткнётся — бр-р! — в колючки, тело пронзит острая боль, и кактусы получат свой удобрительный полив через брюки. Нет, так не пойдёт!
Кулачок надо чем-то защитить, чтобы был шанс. И выбора особого не оставалось. То, что доселе защищало от глаз и обвисания другие части тела, сейчас должно сослужить более важную службу.
Об окне Ева уже и не думала, окно слилось с тёмной стеной и вместе со стеснительностью ушло на последний план.
Тоненькие пальчики быстро расстегнули застёжку, и вот уже лифчик в руках. Нет, не стыдливость заставила обладошить грудки — пахнуло холодом. Собственно, холодок обнял тело и после стаскивания свитера, но это было другое тело, гретое шерстью. А тут — самое нежное, без покрытия остающееся разве что при купании.
Из кулачков торчали выстрелившие вперёд алые соски, а в самих грудках чуялся какой-то напряг. Погрелись, милые? Довольно!
Она вложила одну чашку в другую, надела на левый кулачок и замотала, как могла, лямками. Теперь можно было не опасаться колючек, мгновенного опустошения, и свободно балансировать рукой.
Ева и забалансировала. Нагнулась к правой ноге и теперь уже одной рукой стала оттягивать зелёные столбики и просовывать свитер в щели, окружая голень. Странно, о движениях левой руки задумываться не приходилось, рука шастала туда-сюда сама. Вот что значит нет дикого страха упасть! Такой страх парализует сознание, и не хочешь, а брыкнешься.