Неужели она так же выглядит? О-ох! А ведь Лилька всё же досиживала сухой до конца уроков, знать, не так уж и безнадёжно было дело. Или силы какие-то форс-мажорные брались в девичьем тельце?
Вдруг Еве на помощь пришло чувство сильного удивления, помогшее продержаться пару минут, почти забыв о своих бедах. Раньше она не очень-то приглядывалась к интерьеру сего заведения. Туалет — он и есть туалет. А тут поневоле пришлось наблюдать, хотя бы краем глаза, что и как бывает.
Вошла девушка в джинсовом костюме. Крупная такая деваха, самоуверенная — это чувствовалось даже со спины. Насвистывала мотивчик, подбрасывала на ладони монетку, интереса к соревнованию никакого не проявляла. Но почему она спиной, почему не смотрит на кабинки, не ищет пустую? Может, удалось бы её разжалобить? Такая одна целую компашку может разогнать. Имя её неизвестно, как окликнуть? Пока она ещё боком, пока не повернулась спиной…
Чёрт возьми, ну и бок! Глубокий вырез… нет, скорее прорезь от талии чуть не до колена. Достаточно широкая, чтобы подчеркнуть отсутствие опоясанности. Другой бок, конечно, такой же. На чём всё держится, почему не отваливается?
Потом уже Кира объяснит ей, что над коленками ноги опоясывают кольца, в них упираются стерженьки-стоячки, поддерживающие верх джинсов. И что спустить такие джинсы довольно сложно, поспешишь — сломаешь всю конструкцию, да и незачем выставлять напоказ свои секреты. Тогда-то Ева и поняла, почему та девица поступила именно так, как поступила, стоя.
Она подошла к стене как раз напротив Евиной кабинки и, поймав в очередной раз монетку, опустила её в щель стены… нет, в прорезь, конечно. Раздался какой-то дёргающе-металлический звук. Что это? Платные услуги какие-то? Фен для рук? Но вокруг ничего такого, только болтаются в воздухе обрезки каких-то трубок или шлангов. От стены отстали и болтаются. После ремонта, что ли, остались?
На попе, позади прорези, у девицы висела модная кобура для мобильника. Она сделала жест доставания, и Еве померещилось, что здесь заряжают мобильники. Но в руке появилась не кнопочно-дисплейная вещица, а нечто, напоминающее воронку. В кобуре, стало быть, два отделения. Привычным жестом клиентка потянула к себе один из обрезков шланга и насадила на него воронку, отпустила. Раструб упруго закачался.
Такие сложности для сушки рук? Нет, к мокрой ладони монета бы прилипла. Но что это?
Девица опустила руки, и Ева напрягла зрение и слух. Вот что-то чпокнуло, словно отлепились присоски… а это и были присоски, крепящие полупояс джинсов прямо к телу. Передок джинсов откинулся. Руки девицы продолжали возиться шде-то в районе живота, и вот послышался звук отлепляемого скотча. Ага, значит, передок трусов крепится на липучке. Хм, а места ей немного, между "киской" и присосками на поясе, а ведь пупок открыт. Задок джинсов остался недвижим, но и так он был слишком низким, кое-что открывая. Ещё одно удивление настигло нашу страдалицу. Нет, конечно же, клитор и редкая растительность здесь были лишь вытатуированы, "зад" декорирован под "перёд". Так дикари надевают на затылок маску с лицом, чтобы крокодил не знал, откуда нападать. А "крокодилы"-мужчины, наоборот, имеют выбор, имея девушку.
Пока Ева удивлялась, девица взяла воронку и жестом врача-стетоскописта, но обеими руками приложила её… со спины не видно куда, но догадаться нетрудно. Труднее поверить. Так руки располагались у парней, пристроившихся у стены, от которых она всегда спешно отводила взгляд. Неужели?
Послышались чавкающие звуки. Оплаченный вакуум помогал опустошаться. Девица стояла с гордым видом — не только, мол, парни это стоя делают, но и платежеспособные девушки!
Евино удивление сменилось ужасом. Теперь её пришлось сполна расплатиться за облегчение терпежа. Чавкающий вакуум, казалось, высасывает и её живот тоже. Уй-уй-уй! Корова! Да сколько ж можно?
Наконец послышался такой же металлический звук, означающий, по-видимому, конец оплаченной услуги. Чавканье прекратилось, со звуком "чпок!" воронка оторвалась от тела.
Девица выпустила её из рук, залепила липучку, подняла передок джинсов и причмокнула присоски, потом сняла со шланга и, брезгливо держа двумя пальчиками, ушла из поля зрения. Понятно куда — к раковине у той стены, полоскать. Нет, ну как же такое возможно, а?
Ева зажалась до дрожи. Псевдопамять тут же подсунула ещё один кадр: донельзя растерянное, непонимающее лицо, немо кричащее, что делать нечего, жизни дальше нет. Это когда девочка почуяла влажное в трусиках. На самом-то деле всё обошлось, звонок скоро зазвенел и избавил от мучений, но Лилька-то думала, что всё, конец! И как бы в подтверждение впечатления что-то глухо торкнулось из живота.
— Ну хоть джинсы снимите мне! — почти заплакала жертва, еле отбив накат. — Клянусь, что буду терпеть честно, только одежду не мочите, а!
В ответ раздавались тихие смешки, негодяйки знали, что делали, — любая девушка скорее лопнет, чем по своей воле обмочится. Собственно, они и ждали, что кто-то из двоих лопнет. Тогда наша героиня попыталась дотянуться до пряжки ремня зубами, согнувшись в пояснице, но не хватило гибкости, а ремень так нажал на мочевой пузырь, что пришлось быстро выпрямиться и сжаться изо всех сил, аж передёрнуло. Зрительши захихикали, зашептались.
Самое страшное, что дверь в туалет исправно хлопала, люди входили, завидно журчали и выходили, не обращая никакого внимания на скованных. Кое-кто, возможно, присоединился к группке зрителей, вызвав лёгкий шёпот. Звать на помощь Ева боялась, помня угрозу.
Где-то в отдалении чирикали девчонки, прямо мУка их слушать. Хоть бы о чём-нибудь другом говорили, отвлекли бы. Так нет, о бельевом.
— Маленькая такая фитюлечка, — доносился голосок, — кажется, задницу заткнуть — и то провалится. И цвет какой-то… будто и вправду подтирались китайцы и смяли. Не хочется прикасаться. Как же Надька о надёжности говорила, непробиваемости. Чепуха какая-то.
А она берёт этот комочек в руки и начинает расправлять. Не торопясь, аккуратно и настойчиво. Тут такое дело, что спешка пагубна, а сила разрушительна. Пощипывает так пальчиками тихонько, и комочек на глазах расползается — ну, до размеров маленького носового платочка. Теперь уже можно взять толком в руки, найти прорези и в них пальцы торкать, осторожно расправляя. Цвет уже не тот, светлее и краше, а когда на теле — так вообще извиниться хочется, что за подтёрок приняла.
Надька суёт мне расправленные, но всё ещё махонькие трусики, теперь их "доводить" должно моё тело. Осторожно, не задеть чтоб ножными ногтями, протискивая ступни, вот щиколотки вошли уже, и делаю паузу. Понимаете, они и там хорошо сидят, ну, кромки. Будь это бахилы или тапочки купальные — сто процентов, что бегать можно, и не свалятся. Но мне-то надо повыше их приладить, а где выше — там и шире.
Начинаю медленно тянуть трусы вверх. Главное, Надька говорит, не тянуть на один верх, а то растянешь прежде времени, а то и порвёшь. Надо сами кромки мякотью пальцев подгонять ещё. И правда, перебираю так пальчиками, будто на баяне играю, и потихоньку продвигается "гуляй-город" по ногам.
Миновали коленки, на бёдрах пошла ширина. Потруднее натягивать, но туже "кольцо" ноги облегает ненамного. Их, конечно, вместе держу, чтоб поменьше распирать до времени. Кожа на ножках моих гладенькая, это помогает.
Ева заслушалась, мало уже замечала, что то и дело из-за спины лезли какие-то головы — взглянуть на многострадальный Евин живот, на грубую синюю ткань — суха ли она. Хорошо ещё, что дверку снаружи им не отпереть. Но вот ухо любопытствующей оказалось возле её губ, и бедная девушка внезапно шепнула: "Расстегни ремень, подруга!", но голова замоталась из стороны в сторону. И тут Ева, случайно или не сдержавшись, толкнула её плечом. Голова стукнулась о перегородку, раздался вскрик боли, потом шипенье: "Ах ты!" Из-за унитаза высунулась рука и резко нажала на распухший, выступающий уже выше и ниже ремня живот. Да нажала-то выше ремня, где обычно больно не было. Но не в этот раз! Пронзила острая боль, свет показался Еве с овчинку, на секунду померкло в глазах. Она быстро села на сомнительной чистоты унитаз, свела ноги и напряглась. Чуть-чуть мокрого успело проскользнуть в уретру, но страх позора пересилил физиологию — девушка, до крови закусив губу и скрестив ноги, напрягла все мышцы (аж передёрнуло!) и выдюжила. Капелька не считается, капельку впитали трусики. Чуть отойдя, со слезами на глазах попросила:
— Не надо больше, а! Не буду рыпаться, обещаю… Только расстегните нам обеим ремни, а! Чтоб на равных, по-честному.
И вот снова сзади тянутся девичьи руки, расстёгивают ремень (уй-уй, не дёргай так, подруга!) и… снова застёгивают его, на дырочку или две свободнее. Чтобы мученица не смогла стянуть, хотя бы до колен, джинсы, наступая одной ногой на брючину другой. А молния — она уже разошлась, молния, развёл её мигом вываливающийся из живота друг мой-враг мой, вздохнув чуть-чуть посвободнее.
Спасибо и на том. Ева судорожно вздохнула, ужаснувшись виду живота ниже ремня, и снова сосредоточилась на сжатии сфинктера. Она ёрзала на унитазе, скрестив ноги чуть не до прямого угла между ними и напрягая бёдра, сгибаясь в пояснице, пытаясь найти удобное положение. Судя по дёрганью рук, её соперница делала то же самое. Хихикают, чертовки! Хоть бы ещё на дырочку ослабили… Ну как я со скрещенными ногами джинсы стяну?
А у окна продолжалось посвящение в тонкости надевания китайских трусиков:
— Добираюсь наконец до нижнего мыса тела, упирается он в материю. Начинаю теперь расправлять бывшее до того толстым кольцом трусы, наворачивать их на живот. Такое хорошее ощущение тонкой, но очень упругой, эластичной материи. При растяжении, конечно, сдавливать сильнее должно, но ведь материя тоньшеет, так что баш на баш, и очень выходит здоровско. Не стиснет меня недуром, вот что. А когда кромки вошли в паховые складки, так хорошо стало! Будто тут и были. Слабое, но такое, знаешь, вселяющее чувство защищённости давление. Чувство даже запаянности какой-то.
Кстати, подковырнуть там канты очень трудно, скорее кожу себе поцарапаешь. На ягодицах полегче, конечно, но и там, они, в общем, прижимают мышцы, следуют за их игрой, не отстают.
Веду материю по животу и попе, а вместе с ней и ощущение ламинирования. Очень уж плотно ложится слой на кожу, не как обычная одежда, и очень быстро кожа к этому привыкает. Не удержалась, поёкала животиком, поиграла там мускулками — нет, не морщит, не отстаёт, повторяет рельеф и спокойный, и бушующий.
Переваливаю через самое широкое место таза, немножко приглаживаю — по привычке, хотя и так хорошо. Дальше идёт лучше, сужается ведь тело. Не спеши только, дай ложиться ровно. Чуток натягиваю, подтягивая, вот и талия наконец охвачена. Где сужается, там материя менее тонкая, и это компенсирует ослабление сжатия. Живот и попа сжаты равномерно. Впрочем, это не то слово. Облегаются классно, вот что. Сжатие, может, и чуялось раньше, а сейчас кожа другая с материей и ничего такого.
От талии так и тянет подтянуть ещё вверх. С трудом поддеваю кромки, они уже норовят сесть на кожу так же плотно, как и в паховых складках. Щёлкают по телу, вырываясь. Всё же до нижних рёбер натягиваю трусы, сзади они закрывают область почек. Оглаживаю поясницу ладонями. Всё так гладко-гладко, кромки еле чуются. А цвет! Коричневато-серые пятна на кремовом фоне, что-то от леопарда или дикой кошки. Так бы по всему телу!
Надька хитро щурится. Ну, почуяла, как оно? Материя тончайшая, зато какое чувство защищённости! "Киска" чуток подпучивает, но это даже приятно глазу, не "проваливается" низ. Делаю разные движения, всё тип-топ.
Поверх таких влитых трусов любая одежда, даже, может, джинсы, будут чувствоваться как какая-то лёгкая временная накидка… надёвка. Дальше от тела, в общем. Ниша поблизости уже занята. Двигаться можно так, чтобы не бояться, что слетит низ, главное всё равно останется при тебе, и вид приличный вполне. А для робкой девушки то очень важно, хотя реально, конечно, ничего не слетает. Зато всякие "А вдруг" гасятся в зародыше.
Услышанное немного отвлекло Еву. Да, ей бы такие трусы не помешали. Хотя сейчас не спасут.
Вдруг кто-то сзади сказал:
— Смотрите, Томка проиграла. Скорей раздевай ту!
Кто-то сунулся, тянется руками, тянется, медленно нащупывает ремень… Ну, скорее же, из меня уже лезет! Сзади голос:
— Нет, показалось. Оставь её!
Чёрт, это они чтоб расслабить её, спровоцировать. Ева снова изо всех сил зажала брюшной пресс, часто-часто задышала. Эх, политологини вы гуманитарные, какие же вы стервы! О честности они гутарят!
Двое девчонок уже медленно двигались к выходу, на ходу договаривая:
— Я тогда поняла: если что-то прокантовывается через верхнюю одежду, лифчик там или трусики, значит, это бельё не дружит с кожей, она его отталкивает, приходится прижимать верхом. Что? Да знаю, что толсто, но кожа как бы говорит: хочешь дружить, не возвышайся надо мной, а ложись по мне тонким слоиком. А раз возвышаешься толстыми своими местами, то пусть они и пучат одежду, бросаются в глаза людям. Прогибаться, чтоб смазать рельеф, я, кожа, не буду. И так уж такие кромки рубцы того и гляди оставят.
Они вышли, спокойно так, словно и не было тут никаких мучений. Конечно, китайские трусы важнее.
Кто-то ехидно предложил:
— Давайте, если кто-то из них прольёт не больше ста кубиков и сумеет зажаться, то позволим другой выпустить столько же. И если она после этого сумеет зажаться тоже, соревнование продолжится в голом виде.
— Погоди, но если обе мокрые, за что же тогда им состязаться?
— За сухую одежду, блин! А другая хоть всю ночь сиди и сушись. Ладно, дезодорант ей оставим, благоухай себе!
М-м… Сколько ещё ждать? Выпитой воде время отправляться на выход. Сейчас она побежит через почки и… Страшно подумать! Запястья соперницы, прижатые к Евиным тыльными сторонами, дёргаются, словно та сжимает-разжимает ладони, ощущается нервозность. Видать, что-то честное в соревновании всё-таки есть. Что же, единственная моя надежда, что не сдюжит невидимка-Томка. Чувствуется, что то привстанет она, то сядет обратно, и мается, мается её многострадальное тело — тоже ведь напилась.