Аудитория была велика, и экзаменаторов дежурило трое. Один, возраста старше среднего, с полосой лысины ото лба до затылка, с видом бывалого сразу же сел на стул и стал спокойно разглядывать разношёрстную толпу абитуриентов. Второй, высокий и худой, нервно расхаживал у бокового окна, а третий, самый молодой, но и самый главный, возвышался над каким-то покатым ящичком ("Кафедра", — узнает потом Ева) и нудно зачитывал правила поведения на тестировании.
— Всем всё понятно? — наконец спросил он.
Собравшиеся загудели, задакали.
— Всё! — задорно крикнула Евина соседка по имени Кира, с которой та познакомилась в охваченной нервозностью толпе перед входом в корпус. Кира ничуть не волновалась, казалось, что всё происходящее её забавляет. Бывают же такие!
— Тогда, пока мы ещё не раздали тесты, — он помялся, — может, кто хочет… э-э… в туалет? — его взгляд нашёл группку парней и застыл на ней. — Так сходите сейчас, вас проводят.
Снова гудение. Ряды зашевелились, по лестницам застучали отдельные шаги.
— Пойдём, прогуляемся! — повернулась Кира к Еве. Как она раскованна на людях! Нипочём и признаться при всех, что хочет вот.
— Да ты что, я не могу так, смотрят же, — забормотала наша героиня, чувствуя, что краснеет. Ой, кажется, все парни на меня пялятся! — Я не хочу. — Прикрыла живот руками. — Правда, не хочу! Ты одна иди. Я тебе место займу.
— Пойдём-пойдём! — не унималась Кира. — Узнаешь хотя бы, где это. Мы же поступим, правда? И корпус нам этот родным станет. О-бя-за-тель-но! А с чего начинается родина, знаешь? Пошли, — она схватила стесняшку за руку и потащила вниз. — Тут хорошие туалеты, сама щас увидишь.
Пока они препирались, группа страждущих уже скрылась за дверью аудитории, сопровождаемая дежурными из мандатной комиссии. Экзаменаторы тактично не вмешивались, раскладывали какие-то оранжевые бумажки.
В коридоре вышедших не оказалось.
— Куда же идти? — растерянно спросила Ева. — Может, вернёмся?
— Да ты что? Я хочу-у! Мало, но жгуче. Шпарь за мной, я тут все ходы знаю. — И джинсовые ноги решительно замахали по коридору.
Ближайшие две минуты Ева только и делала, что поспешала за ведущей, боясь выпустить из виду крепкую джинсовую попку. Сверху на Кире, несмотря на летнюю жару, была куртка из "варёнки", охватывающая роскошные формы. Да, она тянула на звание настоящей девушки, даже — девахи, а вот Ева смотрелась и чувствовала себя только лишь девочкой.
Она покорно шла за Кирой и думала, что же она здесь так трусит, так теряется? Первый раз в городе, да, но ведь сначала обрадовалась, как приехала, тётка её радушно встретила. Если бы просто погостить — живи да радуйся, но — нужно поступать.
Торкнулась в приёмную комиссию. А там встретили неласково. Там вообще всех встречают неласково, будто не работу себе в учебном году обеспечивают. Нет, думают о том только, что лето у них пропадает, сиди тут в жаре да духоте, и всего хуже тем, кто на нижних ролях. Доценты с профессорами за хороший оклад парятся, часто чай уходят пить в комнату с кондиционером, а низкооплачиваемые? Нет причин особо любезничать с абитурой, никуда не денется, поступать-то всё равно надо, Как ни груби, а двери всё равно от напора трещат. Поступать хотят все.
Другое дело, что на неласковость не стоит остро реагировать, даже не зная, чем она вызвана. Но Ева такой уж человек, что всё близко к сердцу принимает, и это её ещё больше робит и стеснявит.
Особенно нехорошо отозвалось в её сердечке то, что высокомерная девица, восседающая за столом, будто невесть она кто, выглядела ничуть не старше её, хотя и пыталась. Вряд ли это настоящая сотрудница, максимум — аспирантка, а скорее всего, студенток мобилизовали на канцелярщину.
Но как чванится-то, всем тыкает, а ты её по имени-отчеству называй, вон и бейджик на лацкане, на нём словно водяными знаками "ВЫ" пропечатано. А лацкан на рубашечке, чуть приотворённой, мол, маечки и топики — это для населения, а я при исполнении. Хорошо н"ещё, что не милицейская та рубашка и без погон. И джинсы не синие, а какого-то стального цвета, посерьёзнее.
Но когда Ева собиралась уже уходить, она вдруг заметила, что воротник в "важной" расстёгнут гораздо сильнее, чем в начале, вплоть до чёрного лифчика. То он просто просвечивал чуток, теперь вот проглянул. Понятно, жарко, но когда же она успела? При мне руки не поднимала, несолидно.
А-а, наверное, когда выходила из-за стола и подходила к сейфу. Ева ещё подумала, что, может, для того только, чтобы засветиться на фоне этого стального символа власти, дать почуять свою значимость, погреметь замком, постукать дверцей, отрепетированные такие жесты. Ничего особенного из сейфа не взяла, такие бумажки у неё на столе кипой лежали. Тогда, небось, и расстегнулась пошире, для того и отворачивалась к сейфу.
Вот только нагибаться не стоило, даже таким привычно-заученным движением тела. Я, мол, наперёд знаю, где что лежит, не роюсь, как новичок, сначала на уровне роста, приседаю сразу. Заодно и покажу, что рубашка на мне длинная, солидная и приталена. Ладно, в общем, сидит на мне одежда — ответственный и полезный член приёмной комиссии я.
Да, подол приталенной рубашки доходил почти до широты таза и верхушек ягодиц. Но, как удивлённо заметила Ева, не покрывал джинсы, щель там оставалась. Вовсе не по пояс они были, как положено бы ответственной и подтянутой сотруднице, а по то же самое широкое место, и без ремня вдобавок. Без нужды тут ремень. С подола рубашки свисали подтяжечные замочки-"крокодильчики", они и придерживали джинсы, которые, как мы помним, были оч-чень солидного, не синего цвета.
Похоже, кто-то славно поработал ножницами. Верхний край джинсов явно самострочно замётан, сельчанке это сразу видно.
Впрочем, Еву беспокоило, не завернуть ли документы, так что и хихикнуть не посмела, просто отметила машинально. Раз так несерьёзно одетые важничают, то что говорить о по всем правилам облачённых взрослых.
Наконец дошли до двери "Ж".
— Ты иди, — тихо сказала Ева, — иди, а я здесь тебя подожду. Не хочу почти что я. Правда!
Это действительно было так. Если чуть-чуть и беспокоил внизу живот, то только потому лишь, что девочка перетрусила перед тестированием, а ещё с детства её в таких случаях тянуло на горшок. Дома она бы сходила для вящего комфорта, вялой короткой струйкой, а здесь… Как бы Кира не ушла, не дождавшись её. Вполне можно потерпеть час, за который она надеялась заполнить тест. К тому же она теперь знает, где туалет, и сходит потом сама, в одиночку, а не как сейчас — почти что строем.
Кира отпустила Евину руку.
— Ладно, стой здесь. Всё обстряпаю сама. — И скрылась за дверью.
Что бы это значило? Ева отошла к противоположной стене, прислонилась. Ой, в школе же так не велят! Отступила на шаг. А так загораживаю проход, и за это в школе ругают. Встала почти вплотную к стене, но не касаясь её. Чуть-чуть покачивается, руки за спиной.
Мимо прошли двое, постарше абитуриенток выглядели, поосвоеннее в корпусе. Судачили:
— Помнишь, Тайка говорила, малы ей трусики, что мы ей на рождень подарили? Ничего не малы, просто по телу идут впритирку, побрилась она и натянула. Поверх — юбочку на два пальца длиннее. Сидит на тестах, время от времени руку к бедру опускает, почёсывает. Почесала близко к талии, и вдруг взгляд опустила. Ого, как обтянула лонная косточка, аж блестит, и белый шёлк ровно-ровно уходит так в "туннель". Раньше-то трусы обыденные носила, всё смазанно, никакой красоты. А тут такое! Ну, она и стала смотреть, не одёргивая. Вдруг смотрит — дежурный идёт, высматривает, кто под парту смотрит. Она сразу — шмыг глазами, и на тесты. А юбочка завёрнутой осталась. Ну, дежурный вокруг походил-походил, потом и другие стали подниматься к ней, проверять. И только когда снизу снова зачесалось, она всё поняла. А чего? Это как от купальника, всё прилично. И жарко к тому же.
Ева поёжилась. Неужели так правда? Ужасно застенчивый у неё вид. Но кого стесняться? Некого. Никого. Странно… Девчонок шесть-восемь ушло облегчаться раньше них, уже и возвращаться должны, не по литру же выкапывают. Может, тужатся, стремятся выдавить, а ничего не идёт — нужда их липовая, от нервов. Потом трусы натянут, расслабятся — тут-то и прыснет. Впрочем, нервная да стеснительная и не выйдет по нужде, лопнет скорее. Но почему же никто не выходит?
Стукнула дверь. Кира аж сияла.
— Всё в порядке! Держи! — Она стала было выводить руку из-за спины, но в это время дверь туалета снова приоткрылась и из-за неё высунулась голова молодой женщины.
— Для неё? — спросила она, Кира кивнула. — Сразу после теста, не забудьте. Ну, сами знаете. — Голова скрылась.
Кира воровато озирнулась.
— Вот, держи, — протянула она руку, в которой была зажата большая бумажка и маленькая пачечка. — Или нет, давай я тебе сама прилажу.
Карие глаза критически осмотрели щупленькую девочкину фигурку. На Еве были малиновые бриджи и белая маечка без рукавов, на ногах — летние туфельки.
— Наверное, лучше на спину, — бормотала Кира, оглядывая кисейный верх и сгущающуюся ниже атласную белизну. Повернула подругу, на спине майка полосатилась, померила пальцами, девочка поёжилась. — Да, сюда и приладим. Только ты не порви, когда вытаскивать будешь. И осторожнее — те дядьки ничего не знают, с ними не делятся.
— Погоди, — взмолилась Ева, чуя, как деловитые пальцы отгибают низ её маечки. — Что ты туда суёшь?
— Вот, смотри. Всё честно, без обмана.
Это был сложенный вдвое большой плотный лист, из которого торчал ещё один листок, вполовину. Густо пестрел печатный шрифт, сверху красовалось: "Государственный тест по истории РФ. Вариант N…"
— Большой, а мять нельзя, — бормотала Кира. — У меня под курткой, тебе на спине спрячу. Давай! — Она взяла листок из рук Евы, зашла со спины.
— Только застёжку не задень! — умоляла Ева. — Расстегнёшь мне весь лифчик!
Она не любила вспоминать, когда и как это случилось в школе, помнила только острое чувство стыда, когда зажатая грудь вдруг ощутила непрошенную свободу. Оголилась будто! Нет-нет, застёжка — это святое, она её несколько раз перед выходом из дому проверяла, закидывала назад руки. Своего рода навязчивость.
— Ой, ой, расстегну я ей, титьки выпущу, — приговаривала Кира так дурашливо, что обидеться было никак нельзя. — Было бы чего выпускать! Слушай, Ев, ты бы носила маечки в узенькую полосочку, они так рельеф подчёркивают, что боже ж мой! Сама видела. Лопатки, к примеру, выглядят как средний бюст, эротично так. А чего? Чего нам зависеть от капризов освещения и ракурса взгляда, то ли видны наши прелести, то ли едва заметны, теней, видишь ли, нет. Мелкая полосочка так и готова искривиться, всё и вся твоё показать, подчеркнуть. Некоторые даже ниже талии носят, страшно сказать — пупок прикрыт, зато животик так выпукло-выпукло выглядит, хоть не щупай — ничего нового. И твой… э-э… бюст смотрелся бы как весьма и весьма приличный, пока в профиль не повернёшься. Нет, я дело говорю. Хочешь, вместе пойдём, выберем тебе стопку маечек, топиков? Всё равно надо городской одеждой обзаводиться. Я всё деревенское, что мне давали в дорогу, выбросила.
— Нет-нет, — лепетала Ева, стараясь помельче дышать, ибо засовываемое делало из лифчика прямо-таки "испанский сапог", грудная клетка едва не трещала. — Я потом… когда освоюсь… уф-ф!
Мечтая о просторе, она вспомнила топик одной из ушедших в туалет, виденной со спины, идущей к двери. На спине прямой (не бубновым тузом) квадрат, и от его углов уходят узкие косые полосы, две через плечи, две по бокам. Что же спереди? Какая там конфигурация? По крайней мере, лист бумаги там не спрячешь, и если девушка стесняется "лифчикового" зада, то такой квадрат для неё — самое то.
Верхняя кромка листка упорно лезла вверх, шелуша кожу.
— Будь маечка подлиннее… Не всё же пупок казать. Да тихо ты! Не расстегну я, только оттяну, листок просуну и прижму. Не захотела ты зайти, там бы мы обделили всё в лучшем виде. А бюстак у тебя клёвый, ух, как пружинит. Фирма! Вот так. — По спине, оглаживая, провели руками. — Всё в порядке. Теперь держи ключ.
Ключом оказалась пачечка тонкой папиросной бумаги, испечатанная мельчайшим шрифтом.
— Сделаем вот так, — Кира разделила её на две равные доли, одну сунула подруге, со второй подступилась спереди. — Засовывай в правую чашку, а я в левую. Как раз грудь твоя поправится, а то атласно, да плоско.
Ева испуганно следовала командам, не возражая.
— Учли прошлый опыт, — приговаривала бывалая, прилаживая тайничок к грудке, подгибая, стараясь сделать форму. — Отслои один листок и скатывай с него ответы. Если засекут, не жди, когда подойдут и отберут, а мни и суй в рот. Фиг чего докажут! А когда отойдут, ты потихонечку отслои второй листочек — он такой же — и валяй с него. Сверху у тебя кисея, приладим снизу, вот так, снизу за ними и лезь, нагнись к столу и подлезай, майка у тебя не очень тугая. Ловко придумано, верно? Только ты чередуй груди, будто младенца кормишь, чтоб симметрично всё было.
Щёки Евы пунцовели, того же цвета сосочки ягодками сидели в колющих нежную кожу бумажных кульках. К счастью, в коридоре никого не было.
Да, именно соски придавали ощущение больших безобразных грудей, который таковыми ни в коем случае не были. Большие, красные, какие-то неопрятные, торчащие. Как ни прилаживаю, ни уговариваю побледнее стать — ни в какую. Как какое чувство испытаю посильнее — они, чую, шевелятся, встают. Стыжусь я их, а стыд этот на все груди переносится, будто это они большие до безобразия. А они крохотные. Такой вот раздрай, и вряд ли корсет поможет. Водой холодной? Пробовала — простужаюсь. Лёд приложить — больно и ещё краснее. Верно, ничего не попишешь.
Она подвигала руками. Чувствуя, как грудки (да чего там — грудная клетка) прижимается к жёстким чашкам с толстой "подкладкой", Ева с изумлением ощутила, что эти чашки в чём-то сродни лопаткам, только спереди — так же служат опорой рукам. Теперь, отводя руку, ты чувствуешь поддержку и сзади, и спереди, знаешь, что если придётся вести руку с силой, у неё есть, на что опереться, хоть символическая помощь, а будет. Поменьше стало в плечевом поясе свободы — сестры слабости, побольше стеснения — брата определённости и уверенности в своих силах.