Ева где-то читала, как морские пираты захватили корабль-плавучий женский монастырь. Само собой, хотели многое поиметь с монашек. Но те, как оказалось, умели лишать себя жизни при первом же покушении на их невинность. Некрофилией пираты не страдали, поэтому одели контингент в одежду уличных женщин, захваченную на другом корабле, и отвели в просторную пещеру. Даже еду приносили, для монастыря вполне приличную. И вино.
И что же? Постоянно глазея на чужие полуголые тела, монашенка не могла заинтересоваться собственным, пусть, по её представлениям, грешным, а времени-то свободного навалом, на одни молитвы не истратишь. Пресная еда побуждала искать "специи" в виде острых ощущений. Пробовали даже пить вино, но грешные тела пересиливали. В общем, не успели пираты вернуться из очередного рейса, как появились первые желающие свести с ними знакомство покороче, а там подтянулись и остальные. Что интересно — все приобрели манеры и лексикон продажных женщин, хотя учиться-то было вроде не у кого. Одежда всё это, не иначе!
Конечно, в вузе ситуация другая, и если студентка увлечена учёбой, то может и пренебрегать телесным. Надо только, чтобы мальчишки не ошибались, не обращались к легко одетой как к доступной. Такие клевки любую задолбают и либо начнёт девочка одеваться прилично, либо… либо начнёт откликаться на запросы и в конце концов станет лёгкого поведения.
В конце концов, должны же как-то парни отличать тех, кто, мягко говоря, не требует долгого ухаживания! Легче и естественнее всего — по одёжке. А если ты неприступна, зачем подаёшь раздеждой не те сигналы?
С Кирой общаться легче, тут такой раздвоенности нет. Распущенной её не назовёт подруга, конечно, но — смелой, бесшабашной, без комплексов. Коммуникабельной назовёт после семинара по психологии. Жить с которой, в общем, легче.
Ева подумала, что, может, записать кое-кого из раздетых, но серьёзных, и посмотреть, что с ними станет к окончанию вуза. Но сейчас не до того, потом уж.
Нет, не выходили у Евы из головы девочки с задних парт. Шуршали много, неужели совсем разделись? Ну хоть что-то на себе оставили?
Размышлениям мешали оставшиеся за партами "белые вороны" — они то и дело нагибались, чиркали ручками в тетрадках, потом разгибались и смотрели на экран. Морщились, когда там было не то, но нашей героине это видно не было. Зато бросалось в глаза другое.
Наискосок от неё стояла и усердно трудилась Марьяха, невысокая, но очень полная студентка, из породы "кубышек". Такие часто бывают прилежными, но не всегда правильно одеваются, по Евиному мнению. Вечно им узки свитерочки, в которые телеса свои приходится втискивать. Может, и не очень их жмёт тоненький трикотажик, но вот облегание, видок… Мало того, что лифчик заметен лучше, чем без свитера, так ещё и жирные оплывы в глаза бросаются. Ну, возьми ты бюстгальтер послабже, чтоб не давил из тебя сало, и свитер пошире да поплотнее — нет, надо по минимуму обязательно. Тогда хотя бы корсет, он-то фигуру стройнее да привлекательнее сделает, сформует, загонит твоё сальцо в приличные рамки.
Кира как-то заинтересовалась корсетами, и из этого вышел целый рассказ. Но, вообще-то, эта женская одежда чересчур дисциплинирует, не терпит расхлябанности нашего века. Ну вот, к примеру. Нынешним девушкам настолько противно первобытное состояние, что они в пику тогдашним набедренным повязкам "носят" набедренную наготу. А корсет должен плотно сидеть на тазу, облегать верха живота и попки. А как же пупок? Нет уж, обойдёмся без корсетов.
Талия у Марьяхи была скромная, более чем. По правде говоря, практически незаметна была она. Но, несмотря на бочкообразность, джинсы всё же носила. На чём держались? Спросите Еву о чём-нибудь попроще. За счёт трения, наверное, и ещё из-за жёсткости штанин сползти не могли.
И вот сейчас, когда кубышка нагибалась, Ева видела мощную обтянутую джинсами задницу, норовящую вылезти елико возможно наружу. И верх трусиков вытягивала. Разрыв между джинсами и коротким обтягивающим свитерочком был внушительным. Правда, когда хозяйка стояла прямо и тихо, она могла натянуть одёжку по пояс джинсов, на несколько секунд обрести целостность помогало. Потом снова всё расползалось в разные стороны.
Иногда Марьяха, стоя прямо, приседала, чтобы поймать просвет в столпившихся спереди и увидеть-таки экран. Надпопье тогда тоже вылезало, даже выныривало, поясничная нагота уширялась. Поднялась с приседу — и снова поуже у неё.
Ева догадывалась, что Марьяха знает, кто стоит позади неё и тем самым прикрывает от чужих глаз. Потому и не стесняется. Наоборот, ведёт себя естественно, не рисуется, вправду хочет получше разглядеть экран. А когда и хочется, рассмотреть, и колется… парни сзади взглядами колют — это разве учение? Нет уж, встала спереди однокурсницы-скромняшки, и делай, что хошь.
Ева тоже держала внимание на экране, поэтому кубышкина фигурка была на периферии её зрения и, казалось, делает какую-то гимнастику: наклон-присед, наклон-присед… Нерегулярно, не под счёт. Прыгает набедренная нагота, и в голову постепенно закралась мысль: а что, если одновременно?
Как будто нарочно Марьяха вышла из-за парты, стала под углом — а то совсем обзор ей закрыли. Её зад стал виден Еве весь. Кубышка поглядела на экран, нагнулась, чтобы зарисовать. Верно, с одного взгляда не схватила всё, подняла голову, не разгибаясь. Заслонили, блин! Ага, вот там просвет. И, так и не разгибаясь, присела.
Хр-рясь!
Какой-то потрескивающий, пошуршивающий звук, с щелчочками даже. Из-под джинсов, не выдержав, вывернулась вся попа! Ева увидела в полутьме огромное светлое пятно, само оно в глаза бросилось. Не сразу и разобрала, а есть ли трусики, они ведь кремоватые, невидные. Но через секунду, когда Евины глазёнки мимо воли хозяйки впурились в задницу, проявились и трусы, темноватый треугольничек в окружении белой кожи.
Треугольник, заметьте — не трапеция!
Сходящиеся в одну точку кромки будто нарочно крикнули, немо, что наружу вылезла вся попа, не часть там какая-то. Будто в туалете по надобности определённой.
У Евы перехватило дыхание. Ну и ну! Где она? В голове какая-то муть. Жест-то до боли знакомый. Так приседали на лесных прогулках её спутницы, чтобы облегчиться, попа стремительно вылетала из-под джинсов голая, "боеготовая". Только большие аккуратистки сначала оглядывались, потом спускали джинсы, трусы, и только после всего этого приседали, остальные объединяли эти движения в одно. Но всегда перед этим расстёгивались пояс и гульфик.
А тут что? Неужто Марьяхе так приспичило, что она прямо вот тут готова того… Бред! Она же не расстёгивалась. Тело ладони на две само вылезло из застёгнутых джинсов, талии-то нема. И потом, попа-то без расщелинки, трусы, стало быть, верны телу, соблазну сползти вслед за джинсами не поддались, хотя трение было, как не быть.
Всё же непонятно было, чего ожидать. Кто опростоволосился, тот сразу реагирует, исправляется. А эта ещё и елозит влево-вправо, выискивая просвет, не поднимается сразу. Так елозили те, "лесные" девчонки, выбирая позу, чтоб ножки не испоганить исторгаемым.
Вспомнился некстати их с Кирой недавний визит в туалет. Ева сразу же нырнула в кабинку, но потом высунулась, потому что Кира в соседнюю, как обычно, не зашла. И увидела, как подружка, отойдя к окну подальше, спускает джинсы, оставив трусы, раздвигает руками ягодицы, чтоб спустить живот побесшумнее, фырчит, крутит тазом, разгоняя запах, и снова натягивает джинсы. Не отчубучит ли чего в этом роде Марьяха, нет ли в её приседе зловонного какого умысла? Да и без оного легко опростоволоситься. Попа-то чует холодный воздух, свободу, может и инстинкт туалетный сработать.
Нет, не отчубучила. Вот поднялась, выпрямилась. Попа внырнула в свой джинсовый домик, распёрла его снова. Похоже, хозяйка и не подтягивала даже. Снова приличная по нашим временам полоска наготы. Почесала где-то в тех местах только, может, незаметно чего и поправила, подтянула. Не вспомнив, что многое видно, и просто неудобно там чувствовала, вот и поправила машинально.
Вот как удобно без талии! Будь какая-никакая, затягивайся пояс выше широкого места таза — и при глубоком приседе-нырке джинсы либо лопнут, либо тебе чего-нибудь раздавят или сломают, в лучшем случае — сожмут до вскрика. А тут — красота, вылезло тело — влезло, до крайностей не доводим. И неприличного, по большому счёту, нет ничего, даже попкина расщелинка не обозначена, не стринги то есть и не какие-нибудь "танги". Полнопопенные трусы, хотя и треугольные, не шортенные.
Ева отошла от оторопи. А Марьяха, словно опробовав смелую пантомимику, аж обнаглела, глубокие приседы пошли один за другим, почти уже беззвучно. Путь опробован, чего ж шуршать. А вот подпукивать начала, но в меру, трусы на попе аж колыхались. Из-за сосредоточенности на учёбе, простим уж её. И Ева стала отдыхать глазами на большой светлой заднице, когда сверху, на экране, неприличнело.
Позже, летом уже, гостя дома на каникулах, она как-то шла с отцом по деревенской улице, а впереди них вышагивала полная и высокая девица в низких, не свойственных ещё для деревни, джинсах. Уронила сумочку, отступила на шаг назад, наклонилась, гибкость в пояснице хреновая, присела тогда. И выныривание попы повторилось. Ева испуганно поглядела на отца, ожидая негодования, поучений, мол, так не поступай, но он только хмыкнул.
— Чего-то напоминает, — почесал он в голове. — А-а, двустволку. Будто переламываешь её, чтобы перезарядить, внутренности и выглядывают. У патронов тоже попки, тоже блестят. — Девица, уже выпрямившаяся, недовольно оглянулась и ускорила шаг. Блестели у неё стразы на стрингах. — Кожух пистолета тоже так от ствола отходит. Теперь вот и девки туда же, "патрон" им загони… Ты чего покраснела, дочка? У тебя талия, тебе так не оплошать.
Совсем отогнать срамные мысли не получалось. Ева поневоле размышляла о связи раздетости с распущенностью. Старалась в порно-паузах думать и за ту, и за другую сторону.
В принципе, кисейные блузки по праздникам допускались и в стародавние времена. У них дома даже фотография есть, молоденькая мама получает школьный аттестат. Допускалось даже, чтобы сзади сквозь кисею был виден лифчик, но спереди должны бушевать кружева, закрывать грудь капитальнее даже, чем простая ткань, бельё проступать не должно.
Только вот бюстгальтер должен быть парадным, чистым, ни в коем случае не прозрачным. Сзади, где он виден, особенно таить и нечего, не полоску же обычной кожи, значит, непрозрачность эта "впрок", даёт понять мужскому глазу, что спереди всё хорошо упаковано, нечего кружева взглядом сверлить.
Упакованная по всем правилам стыдливости Ева однажды заметила, что у некоторых её одноклассниц спереди сквозь положенные кружева проглядывают белые треугольнички, но очень уж маленькие, никак не соответствующие выносу бюста вперёд. Судя по объёмам, прикрывались только околососковые кружки. Неужели? Хотелось рассмотреть поподробнее, но стеснительно было. И всё же однажды наша стесняшка углядела сероватую, почти под цвет тела, периферию чашек. Сами-то чашки, оказывается, полномерные были!
Нечего и говорить, что блузка заправлялась в юбку не ниже колен, о голых пупках, как и низких трусах, тогда и слыхом не слыхивали. Трусы были большие, зимой зачастую — бязевые, всё хорошо облегали, покрывали.
Пупок… Откуда он взялся? Когда-то парни жадно ловили глазами девичью щиколотку, выныривающую из-под многочисленных шуршащих юбок — тот же кайф, что и ныне от вида вывернувшейся из чашки груди. Потом край юбки пополз вверх, вверх, ноги боролись за право себя показать. Уже на памяти Евиных родителей дошло дело до мини-юбок, а когда Ева была совсем девочкой, мини-юбки выродились в "широкие пояса", чуть нагнёшься — промежность на виду.
Казалось, сокращать материю больше некуда. Но вот, откуда ни возьмись, вынырнул пупок и открыл второй фронт. Теперь против косной юбочной материи боролась и кожа живота. Можно понять, если животик у тебя красивый, но в дело включились и безобразные животищи (и надпопищи), прыщавые, со складками жира, иной раз и не вполне чистые. Считали, что мужскому глазу не эстетика нужна, а голая правда.
Против такого напора не могли выдержать даже джинсы. Всё стало на низком ремне, летом и зимой. Женские органы, оказавшиеся в опасной близости от продуваемых зон, никто в расчёт не брал, а сами они получали слово, скромняжки, только уже воспалившись. Зато уж и слово это было! Одна девчонка еле из дома пришла, на лекции терпела-терпела, хотела отпроситься, но так её припекло, что вдруг завопила.
И "широкие пояса" превратились в пояса довольно средней ширины, размером как раз с ту волосато-губастую цитадель, которую сдавать на всеобщее обозрение ещё не пришло время.
Ева вдруг вспомнила, как когда-то Кира обратила её внимание на закрытый пупочек, мол, чего ты его таишь?
— Да ты что! Я представить себе не могу, что будет, если кто-нибудь послюнит палец и проведёт вокруг пупка!
— Так уж и послюнит!
— Не знаю, но мне чудится, что похабник обязательно послюнит палец, чтобы сильнее обидеть. Но и без того это противно, щекотно, позорно. Нет, ты как знаешь, а я ни за что пупок не покажу, и не намекай даже!
Правда, городская жизнь быстро развеяла деревенские "предрассудки".
Ну хорошо… то есть плохо, но ведь обнажёнка ещё не есть распущенность. Посмотрим на мужчин, что они обнажают. Здороваясь, снимают перчатку, заходя с улицы в дом — шапку. Подражают рыцарям, в одном случае показывающим, что в руке нет оружия, в другом — что доверяют хозяину дома, не ждут от него подвоха.
Но разве женщины не могут подражать в этом мужчинам? Ведь знаменитейшие скульпторы античности и эпохи Возрождения ваяли женские тела обнажёнными, утверждая эталон красоты. Скрывать эту живую красоту можно только подчиняясь нормам морали, либо не доверяя окружающим. Ну, нормы приличного со временем меняются, и почему бы времени не помочь, не выступить застрельщицей? Да чего там застрельщицей — почему бы не поддержать подруг, чтоб не выглядели "белыми воронами", это ведь первый шаг трудно сделать. А доверие мы обыграем, как в случае с шапкой.