- А со второго сезона кто-нибудь остался?
- Да. Две девчонки и один парень. Погоди, сейчас вспомню, как их звали…
Пока она думала, я гадала: это стеб такой или она реально верит в то, что говорит?
- Я помню точно, что рассказывал мой продюсер. Спаслись они благодаря Умняше-Даше, она моя ровесница. Крутая-Антонина и Марк-Красавчик. Уж его-то ты должна помнить. Журналы с его плакатами в момент расходились с прилавков.
- Да, я кажется припоминаю.
- Очень красивый мальчик… Был.
- Почему же был?
- Потому что сейчас он вроде как овощ.
Она опять о чем-то задумалась, пока накручивала на руки браслеты с кучей заклепок.
- Кстати, ты готова?
- К чему?
- У нас сегодня первая фотосессия.
- Здесь фотографы?
- Нет. Все механизировано. Пойдем. Ты что, совсем не читала договор?
- Честно? Не было времени.
- Ну ты даешь, малыш. Первое, чему обучил меня продюсер, внимательно читать договоры, особенно то, что мелким шрифтом
- Наподобие свободного использования паспортных данных?
- Да, - она лукаво подмигнула, - или органов.
Я не сразу обратила внимание, в фойе висело расписание таких событий как фотосессии. Они были четко назначены на определенные дни в течение всего месяца. Именно для них были заготовлены наши костюмы. Ну и для костюмированных танцев.
Небольшая комната с кучей зеркал, вместо стен. Суетящиеся девочки. В конце комнаты полотно, лампы, софиты и фотокамеры, начинающие снимать как только человек встает на панель.
Вспышки, вспышки, череда вспышек.
В белоснежном с розовыми цветочками платье Барби рассылала улыбки направо и налево. Взгляд в эту камеру. Воздушный поцелуй. Беззаботный смех в сорок пять зубов. Кокетливый взгляд во вторую камеру. Игривое подмигивание. Наигранное удивление. Вид скромного ангелочка. Опять смех а’ля «люблю своего стоматолога».
За все время той фотосессии Рок-звезда ни разу не улыбнулась. Только раз. Когда собиралась уходить с панели и занесла ногу. Она усмехнулась, глядя в пол. При этом так трогательно придерживала прядь волос, упавшую на лицо. Рука замерла у щеки, грустный взгляд и сардоническая улыбка.
В дальнейшем этот кадр стал любимым снимком не только моим, но и миллионов поклонников. Большая часть из этих поклонников относилась к тому типу фанатов, которые без дополнительных напоминаний о кумире и не вспомнят. Лицемеры, поддерживающие волны времени, периоды популярности.
В отличие от остальных, на мне было вполне скромное шифоновое фиолетовое платьице. «Глубокий насыщенный цвет» – как из рекламы порошка. Корсет плотно облегал тело, так что лишний раз и не вздохнуть. Часть лифа твердой стойкой поднималась до правого плеча.
Несмотря на отличный макияж, мои фотографии все равно казались не ровней других. Как «из князи в грязи» или простушка в высшем обществе. Если ты «колхоз», то без хирургического вмешательства никакие бриллианты не превратят тебя в королеву.
Расстраивало ли это меня?
Скорее, злило и бесило.
Я впустую тратила время. Дедушки здесь точно не встретить.
Помню, как через неделю после его похорон пришла к нему домой и обнаружила его на кухне. Чуть в обморок не грохнулась. А он преспокойно сидел за столом и мастерил мушки для рыбалки.
- Дедушка? – спросила я тогда, - разве ты не умер? Мы же… Тебя… Похоронили! Неделю назад. Я помню. Не могло же присниться.
- Пока я тебе нужен, - вздохнул он и посмотрел на меня своими большими теплыми глазами, - пока я тебе нужен, я буду здесь.
Еще через два дня заявился один его старый друг-нотариус с завещанием, по которому все имущество дедушки безоговорочно переходило мне. Я сразу побежала к нему домой. Взбежала на пятый этаж, своим ключом открыла дверь. Запыхалась сильно. Хотела пить. Но больше всего – его увидеть и новостями поделиться.
Но его не оказалось дома.
Он так больше и не появился.
Как же я была глупа, думая, что в «доме, полном привидений» смогу его отыскать. Или встретить другое привидение, которое смогло бы передать послание моему дедушке.
Но здесь все – одна сплошная декорация. Фальшивка. Реального ноль.
«Сахарок, 22»:
- Бицепс – это взращенная на стероидах туша. Меня уже тошнит от его вечных советов. Он всех призывает пить эти дурацкие коктейли. Ну попробовала я один, так меня тут же вырвало. Вот Ботаник – совсем другое дело. Он столько много книг читает…
«Барби, 20»:
- Что я о ком могу сказать? О Бицепсе? Он кажется мне классным. И он такой сильный! Почти как Медведь и Топор… Только он, кажется, их выше.
«Ботаник, 22»:
- Я до сих пор в расстроенных чувствах от ухода Перчинки. Без нее здесь стало скучно. Весельчак всех разыгрывает. Но шутки у него плоские и пошлые. Он мне не нравится. Рок-звезда будто под наркотой какой-то. Да и Малявка странная. Да. А Бицепс – глупый, как его штанги. Ха-ха, просекли прикол? Штанги думать не умеют! Ха-ха-ха-ха.
«Барби, 20»:
- Да, я тоже обратила внимание на Малявку. И даже Перчинка как-то раз – до своего ухода – говорила, что видела, как Малявка странно на нее смотрит. Ну она еще ребенок. Завидует, наверное. Не всем же быть такими красивыми, как я. Или как Перчинка, хотя бы.
Ровно через два с половиной дня от ухода первого проигравшего в фойе заработал механизм жеребьевки.
«Бицепс».
В это время он сам был на кухне и поглощал огромную тарелку винограда. Брал горстями и, смачно пережевывая, громко глотал.
- Бицепс, там твое имя! – крикнул из холла Медведь. – Интересно, что они для тебя подготовили, бро.
Бицепс лучезарно улыбнулся в камеру, вмонтированную в холодильник. Он как раз собирался поставить туда блюдо с виноградом. Как вдруг - и камера выделила это крупным планом - на дне, под остатками ягод, он заметил записку.
«Виноград отравлен. У вас три часа на поиск противоядия. Дальнейшие инструкции в кладовой».
Никто не понял, почему он вдруг так бросил блюдо, что оно разбилось о пол, и виноград разлетелся в разные стороны. А сам Бицепс рванул в кладовку.
Первая к разбитому блюду подскочила Сахарок. Она подняла записку. По мере чтения ее глаза расширялись от неверия. Она громко зачитала нам послание.
Телеэкраны вновь объявились из своих укрытий. Каждый показывал свой ракурс. Некоторые брали только крупные планы.
Капли пота на лбу. Дрожь, из мелкой превращающаяся в крупную, по мере того, как Бицепс понимал – самому противоядие ему не сделать, а помочь некому. Он не силен в химии, биологии и что, черт возьми, там еще нужно?
Дело обстояло так. Из кладовой он попал в какую-то комнату, полную склянок, банок, бутылечков и прочей неизвестной ему «фигни».
Однако же ему удалось отыскать в одном из шкафчиков книгу с рецептами различных противоядий. Проблема заключалась в том, что в рецептах не говорилось: «возьмите склянку с зеленой жидкостью и смешайте с фиолетовой». Там в основном шли непонятные термины и понятия.
Как итог, огромный неуклюжий парень разнес в пух всю лабораторию. Намешал с десяток непонятно чего. Он глотал все, что казалось ему глотаемым.
По истечение трех часов, когда стало ясно, что противоядия он точно не сотворит, я ушла наверх в девчачьи спальни. У меня не было сил дальше смотреть на его мучения. Это казалось несправедливым и неправильным.
Ровно в срок металлический голос снизу объявил:
- Вас осталось восемь…
Глава 5. Ботаник.
Впервые я задумалась о том, что наш одиннадцатый – Меланхолик не считается машиной в фойе.
Вместе с ним нас девять, а не восемь.
Его не бывает на жеребьевках. И вообще, он редко появляется.
Я ни с кем, кроме Рок-звезды, не дружна особо, чтобы спрашивать о Меланхолике. Но любопытство гложет.
«Топор, 23»:
- Сегодня у некоторых сдали нервы. Не хило так. Крыши и гуси полетели, весело махая крыльями… Что, я не прав?
«Медведь, 20»:
- Я чего-то не понял, что там сегодня на кухне случилось. Но скажу так. Весельчак, бро, ты не прав. Девчонкам надо уступать. Иногда.
«Рок-звезда, 27»:
- Мы в замкнутом пространстве. Уже восемь дней. Здесь нет настоящих окон. Мы оторваны от мира. То, что было сегодня на кухне – это первый сигнал. Еще немного и мы начнем кидаться друг на друга. Я считаю, в этом доме самое главное – не потерять себя. Это самое сложное испытание.
«Сахарок, 22»:
- Столько шума из ничего! Барби только и делает, что привлекает к себе внимание. Она хочет, чтобы все смотрели только на нее. Она ведет себя, как ребенок. И меня бесит… Ботаник, кажется, ею увлекся... Неужели, он – такой умный, ничего не понимает? Она разговаривает, как торгашка на базаре. Да и одевается так же. Меня от нее тошнит. Когда уже она выйдет из игры?
А на кухне случилось следующее.
Барби с первого дня на определенные продукты наклеила цветные бумажки со своим прозвищем. В это утро она, как обычно, сошла вниз, продефилировала до холодильника, открыла его. И не обнаружила «своего» безкаллорийного сока.
Начались разборки и выяснения отношений.
Оказалось, сок выпил Весельчак. Но он не придал сколько-нибудь внимания этому незначительному факту. Барби чуть с кулаками не набросилась на Весельчака. Не знаю, почему ему дали такое прозвище. Он не смешил людей. Он только издевался над всеми.
На их шум я быстро сбежала вниз. Мне казалось, так кричать могут только при пожаре. Конечно, я имела глупость высказать эту мысль вслух. И попала под раздачу от Барби:
- Торчишь целыми днями неизвестно где. И как тебя, такую мышь серую, могли на телешоу взять? Ты знаешь, что такое тени, тушь? Я молчу про гоммаж и тоники…
- Отстань от нее! – тихо, но властно.
Вошла Рок-звезда. Я с первых дней восхищалась ее умением спокойным голосом перекрывать ор толпы. Она настолько самодостаточна, что ее авторитет безоговорочно принимал каждый. И Барби – не исключение.
За час до названного события в холле я столкнулась с Меланхоликом.
- Тебе надо отсюда выбираться, - без предисловий объявил он. – Пойдем.
Он пошел по лестнице вверх. Я недоуменно продолжала стоять на месте.
- Живее, пойдем!
- Зачем?
- На месте все объясню.
Но как я могла после этого не пойти?
Мы быстро сошли с освещенных коридоров. В отличие от меня Меланхолик отлично ориентировался в лабиринтах. Знал, в какую дверь войти, а из какой выйти.
В итоге, как мне показалось, мы дошли до чердака.
Он остановился у двери с кодовым замком.
- Набери: три, четыре, восемь, пять.
Я не стала спрашивать, почему он сам не может набрать, а просто сделала.
Дверь легко поддалась. И мы очутились в комнате, куда свет проникал извне сквозь щели в потолке. Вероятно, над нами было еще пространство и сама крыша.
Вся комната плотно заставлена стеллажами от пола до потолка. Две-три люминесцентные лампы давали прохладно-синее освещение.
Много пыли, паутин. В одной оказался сухой паук. К сожалению, он расположился на уровне моих глаз.
Пока я осматривалась, Меланхолик прошел к одному из шкафов и попросил подойти.
- Видишь этот альбом? – он указал на очень толстую книгу с потрепанными краями страниц. - Здесь детальные чертежи ловушек. Возьми этот сверток, разверни на столе.
Я сделала как он просил. Обе наши головы склонились над большой схемой, ничего лично мне не дающей. Два или три ватмана склеены воедино. Карандашные линии, штрихи, волны… Черт ногу сломит, как говорится.
Черчение в школе я прогуливала. Теперь понимаю, что зря.
- Видишь? Всего три выхода: крыша, балкон на втором этаже и лаз в подвале – подземелье. С крыши спуститься проблематично. После побега Умняши, Красавчика и Крутой вдоль стены, - он указал рукой в даль помещения, - вон там сразу за окном, пропустили ток. Под балконом кустарники были, но месяц назад их оградили кованной оградой. Прыгать – опасно. Остается – подземелье. Основной ход они забетонировали, но есть лазейка в другой части…
- Откуда ты все это знаешь?
- Потом вопросы. У нас мало времени.
Снизу послышались крики. Мы одновременно обернулись к двери.
- Бери схемы и бежим.
Но ор нарастал, будто звук делали громче. Ощутим был топот этажом ниже (оказалось, так вниз спешил Медведь). Меланхолик кинулся к выходу и я следом. Забыв о чертежах.
Я вспомнила о них, будучи в коридоре, но дверь уже наглухо захлопнулась. Меланхолика не было видно. И я не помнила код.
- А, черт с ним, - плюнула я и побежала вниз.
«Барби, 20»:
- Никто здесь не воспринимает меня всерьез. А я, да, именно я! Я точно их всех победю… Или побежду? Или побежу? А...! Заберу главный приз! Да. Потому, что я – умничка и солнышко.
«Весельчак, 24»:
- Не пойму, чего она дуется второй день? Какая-та вонючая вода с «ароматом лета». И кто дает такие названия сокам? Вы видели, что там у нее в холодильнике стоит? Сто пудов, у девчонки свой продуктовый магазин. Уж не для нас, холопов.
«Сахарок, 22»:
- Меня волнуют задержки в жеребьевке. Сегодня третий день. Все кажутся такими спокойными. Не считая Барби. Она ходит и дуется на Весельчака. Пытается всех разговорить на этой почве. Выясняет, кто что о нем думает. А сама только и ждет, когда же ее начнут хвалить.
«Ботаник, 22»:
- Меня напрягают эти задержки в жеребьевке. Все ходят и молятся, лишь бы не они. Конкурсы Перчинки и Бицепса показали, что нужно быть готовым к любым неожиданностям. Мне интересно, по какому принципу происходит жеребьевка? Это не может быть хаотично. Я думаю, это происходит по принципу «мальчик-девочка» или «девочка-мальчик». Так что. Да. Я думаю, следующей будет – Рок-звезда. Она крутая. Как Перчинка. Только круче. Ее даже Топор боится.
«Топор, 23»:
- С уходом Бицепса я остался один. Победа моя. Это точно.
Большие напольные часы в одной из комнат пробили двенадцать. Мы склонялись к дню, чем ночи. Хотя биологические часы и нарушились из-за отсутствия естественного света.
Табло в фойе с характерным звуком выложило следующее имя испытуемого.
«Ботаник».
Насколько мы могли судить, основные испытания были направлены на то, что мы не умели, либо не хотели и не любили.
Ботаник был типичным «книжным червем». Понятие «спортзал» для него настолько же чуждо, как жвачка для князя Мышкина.
Поэтому его «коридор ужаса» состоял из всевозможных турникетов и тренажеров. Как всегда, цель – успешный итог.
Но если десять раз отжаться, пятнадцать раз подтянуться и сорок минут бежать со скоростью двадцать километров в час, он смог кое-как выполнить, то забраться по канату под потолок, перелезть оттуда на шведскую стенку, а с нее – обуть ходули и перейти бассейн, кишащий непонятными мошками – оказалось проблематично.
Он обливался потом. По движению губ можно было различить какую молитву он читал, каким святым клялся. И, в конечном счете, как он ругал самого себя, что «поперся» на это «бестолковое» шоу, да лучше б дома сидел.
Переступая бассейн, он поскользнулся. Потерял равновесие, стремительно полетел вниз и ударился головой о край бассейна. О самый бортик.
Я, как всегда, не стала смотреть смакующие подробности падения, точнее, смерти, Ботаника. И хотя не ясно достоверно: мертв он или жив, Сахарок искренне упивалась горем. Она начинала рыдать, стоило кому-то даже прошептать. Не Ботаник, а Альберт, Алик. И все. Сахарок начинала рыдать в три ручья, что смущало остальных. Большинство.