– Ну ошиблись немного врачи, со всеми бывает, и что? Если бы я по конкурсу могла специалистов набирать, а то приходится принимать на работу абы кого. Все хорошие врачи по платным клиникам разбежались.
– Ничего себе ошиблись! – не отступалась Даша. – А «перелом основания черепа» куда делся?
– Никакого «перелома основания черепа», гражданочка, не было, зареченский хирург просто перебздел и поставил неверный диагноз. И другой справки вы у меня не получите.
Разумеется, Даша с Лерой наговорили в ответ кучу гадостей. Червоткина пообещала привлечь их за это к суду. Даша ответила, что они за такую халатность сами могут привлечь её к суду.
– Думаете, вы тут последняя инстанция, что ли? Управы на вас нет? И сколько, интересно, вам за такую справку заплатили?
– Что-о-о? У ну вон из кабинета! Я вам устрою!
– А мы вам! К Малахову на передачу поедем! Мы вас всех на чистую воду выведем!
Бедная Даша! Ей и её близким больше всех впоследствии достанется из-за этих и других сказанных в запальчивости слов. И если бы… пока не могу сказать, кто именно, ещё не известно, что бы с нами со всеми было. Корреспондентка тоже не поверила.
– Неужели так и сказала – перебздел?
– О! Да ещё с таким смаком! Как настоящий мужик! Через губу так: пе-ре-бздел!
– Вам бы в артистки.
– Она у нас артистка и есть, – подхватила Лера.
– Ага, из погорелого театра, – как от назойливой мухи отмахнулась Даша, хотя действительно окончила театральную студию и сыграла несколько ролей в любительских спектаклях ещё до своего замужества, а уж как музицировала на фортепьяно и пела, знала не только вся округа, но и за её пределами, однако всё это было в далёком, подававшем надежды, но так и не состоявшемся прошлом и к теперешней жизни, а тем более к нашему делу, отношения не имело.
– И куда мы теперь, в полицию?
– А может, лучше в клуб?
– Точно, надо сначала в клуб.
И это оказалось самым правильным решением и впоследствии, оставаясь для всех непосвящённых тайной, сыграло решающую роль. Вот что значит большая деревня!
На этот раз свою лепту внесла Лера. Пока ехали к клубу, она позвонила своей знакомой, которая была на короткой ноге с директором клуба, и попросила помочь. Та в свою очередь, переговорила с директором, как выяснилось чуть позже, уже сделавшим неверный шаг, и убедила его дать телевизионщикам видео. Била на то, что люди, мол, то есть мы, серьёзные, просто так не отступятся, и лучше ему заранее слить всю эту сволочь, чтобы не подать повода к подозрению в соучастии. И вообще, вся это мразь ему самому ещё не надоела? Вопрос о закрытии клуба уже неоднократно после подобных историй поднимался. Нормальные люди из-за этой шпаны в клуб ходить перестали. А ведь, когда открылся, семьями начали ходить, а теперь что? Был, говорят, клуб как клуб, а теперь притон бандитский. Или он хочет дождаться, когда областной ОМОН с наркоконтролем нагрянут? Подействовало.
Когда прибыли в клуб, директор, сорокалетний высокий мужчина по фамилии Соловьев, уже приготовил для просмотра запись с камер наружного наблюдения. Дашу с Лерой к просмотру не допустили. Просмотр в ускоренном режиме занял около часа. В обычном режиме поглядели только главные эпизоды. Корреспондентка попросила сделать копию, заверив, что для репортажа использует всего лишь коротенький эпизод. И тут оказалось, что флешка есть только у находившейся в коридоре Даши. Время поджимало, деваться было некуда, решили «скинуть» на неё, тем более что Даша заверила, что для такого дела готова с ней расстаться, только ценную для неё информацию на свой компьютер перебросит, а для этого надо будет заскочить к ним домой. Запись была сделана.
После просмотра видео, которое комментировал директор клуба, корреспондентка вышла настроенной против Алёшки, уверяя, что она только что своими глазами видела, как он первый на всех налетает, и сколько бы её ни убеждали, что этого быть не может, скорее всего, её неправильно информировали, стояла на своём.
На очереди была полиция. В кабинет заместителя (предусмотрительного начальника полиции на месте не оказалось) опять была допущена только съемочная группа. Пожилой, с мешками под глазами, седой подполковник, сидя за столом, нервно постукивая авторучкой по столу, монотонным бесцветным голосом сказал на камеру, что, поскольку при начальном поступлении в больницу был поставлен неверный диагноз, дело направлено на доследование, которое в данный момент ведётся, после чего будет возбуждено соответствующее настоящему характеру телесных повреждений уголовное дело. Когда же корреспондентка спросила, собираются ли привлечь к ответу за такие халатные действия врачей, ответил, что на данный момент заявления по этому поводу от потерпевшего нет. Если же появится, виновные будут привлечены к ответственности.
Затем уже без камеры, тет-а-тет, между корреспонденткой и подполковником произошёл такой разговор.
– Не понимаю, с чего вы так все всполошились? Ну, родственники, понятно, а вы что? Телевидение, а всяким сплетням верите, работать мешаете. Это ещё надо разобраться, кто виноват. Между прочим, есть свидетели, которые видели, что гражданин выпил лишнего, вышел на улицу, споткнулся и головой о цементный бордюр ударился. Там бордюры в виде полушарий.
– Странно. А я только что видела совершенно иное.
– Где это вы видели?
– На видео, директор клуба показал.
Это вызвало шок.
– Как на видео? Он сказал нам, что видеонаблюдения в тот день не велось.
– Этого я уже не знаю.
Подполковник тут же снял трубку и распорядился срочно изъять видео.
Обо всём этом удивлённая корреспондентка поведала Даше.
Ни одного из бандитов по указанным адресам не оказалось. Соседи тоже ничего сказать по этому поводу не могли.
По пути в Зареченск заскочили к Даше домой, и она вместе со своей информацией «скинула» на компьютер видео.
В палату зареченской больницы с камерой тоже не пустили. Пришлось пойти на хитрость.
– А просто навестить больного можно? Мы ему тут всего накупили! – спросила корреспондентка.
– Посещение больных в определённые часы разрешается в бахилах и без верхней одежды, – был ответ.
– Сниму на сотовый, – напяливая бахилы, шепнул Даше оператор.
И до моего появления сняли всё. Качество съемки, разумеется, пострадало, однако эпизод от этого только выиграл. Глядеть на обезображенное от расцветших синяков лицо, а особенно слышать эту заикающуюся, нечленораздельную, как у деревенского дурачка, речь, было просто жутко. И начавшая было интервью с обличения корреспондентка притихла, тем более что Алёшка категорически заявил, что, хотя и терял сознание и многое забыл, однако хорошо помнит, что первым его ударил Костыль. Затем кое-как сумел рассказать о том, как обошлись с ним в больнице.
К концу интервью появился дознаватель, одетый в гражданку майор Куклин, и попросил Алёшку выйти для дачи показаний в коридор. Алёшка сказал, что у него после интервью сильно разболелась голова, и попросил позвать дежурную. Медсестра сделала ему укол и посоветовала минут десять полежать. В это время между Дашей, корреспонденткой и майором в коридоре, у окна, состоялся якобы доверительный разговор, который вроде бы всё и для всех должен был окончательно прояснить. «Это между нами, чтобы вы понимали, с кем имеете дело», – сказал майор и поведал несколько жутких историй, связанных с этой группировкой. Впоследствии их наберётся гораздо больше, но по всем без исключения эпизодам вырисовывалась одна и та же картина: пострадавшие есть, а дел нет.
Вот эти истории. Их пересказала мне Даша, когда я прибыл в больницу, – съёмочную группу я не застал.
Та же группировка недавно избила беременную женщину, причём именно Табаков, опять же во время избиения, как и в нашем случае, вырвал из рук у бедной женщины сумку с деньгами. В результате причинённых травм женщина потеряла ребенка. Дело не было возбуждено.
Второй случай. Те же самые лица избили молодого мужчину, у него двое детей, в ЦРБ поставили такой же, как и нам, неверный диагноз, а через три дня госпитализировали. Стали лечить. Больному с каждым днём становилось только хуже, и тогда его перевели в областную больницу, где пришлось делать трепанацию черепа, и теперь кормильца семейства возят на каталке, взгляд его неподвижен, из открытого рта постоянно течёт слюна. И тоже никого не задержали, и дело не было возбуждено.
Третий случай. Этим летом та же банда изувечила двух молодых парней. У одного было сотрясение мозга, сломана челюсть, у второго – рука. Родители приехали писать заявление, их тут же проводили в кабинет начальника полиции. Тот в вежливой форме заверил, что всех привлекут к ответственности, а кончилось тем, что им сказали: вас же не убили, раны прошли, так чего попусту шум подымать? И таким иезуитским способом дело было прикрыто.
Ещё один вопиющий случай. У нянечки, работавшей в одном из детсадов, те же отморозки избили сына. Он написал заявление. Его подловили возле подъезда и ещё раз избили, пообещав, что теперь они с него, живого, не слезут. В итоге парню пришлось перебраться на съёмную квартиру в областной центр. Но эти ублюдки его там нашли. Опять избили, отняли паспорт, оформили на него кредит, и теперь он его выплачивает. По заявлению пострадавшего дело было прекращено.
Более того, я лично от того же майора слышал, что эта группировка известна им давно, но 90 % пострадавших боятся писать заявления, а 10 % идут на примирение даже на стадии суда, и когда я спросил почему, ответил:
– Либо запугивают, либо откупаются. Да и откупаются знаете как? Кинут тысячи три, когда пять и скажут: «Скажи спасибо, что живой!»
– А правда, что они кому-то уши отрезали?
– Это давно было. Того, кто отрезал, потом вздёрнутым на суку в лесу нашли. Уже разлагаться стал. После того случая они немного притихли… А вы как решили, идти до конца?
И вот до сих пор не могу забыть этот пристальный, испытующий, как будто чего-то ожидающий взгляд. Что же я? Да что там – святая простота! Костьми лечь, а помочь нашей доблестной полиции! Она же меня бережет!
– Это хорошо, – отводя в сторону глаза, как бы с облегчением вздохнул майор и пожелал удачи.
Этот разговор произошёл уже после того, как уехала Даша, а с Кати и сидевшего бледнее смерти в коридоре Алешки были сняты показания. Собственно, я это издевательство и прекратил, и даже на супругу наедине наехал: как это она позволила над больным сыном издеваться? Катя ответила: «Говорила. А он: извините, служба».
Я попросил у майора посмотреть показания.
Оказывается, в клуб вместе с Алёшкой пришли Шлыков, Туманов и Пухов. Всё началось в комнате отдыха, куда Алёшка вышел, чтобы ответить на пришедшие «эсэмэски». Устроившись на диване, он достал новенький «Айфон», который месяц назад приобрёл в кредит, надеясь с помощью подработки за него расплатиться, поскольку мы ни копейки на такие дорогие вещи детям никогда не давали, и стал набирать текст сообщения. В это время к нему подошли четверо. Двоих он знал по кличкам, одного по имени и фамилии, а третьего по имени. Это были Табак (Табаков), Костыль (Костылёв), Хусаян и парень по имени Дима, которого в состоянии опознать, если увидит. Табаков попросил взаймы четыреста рублей, сказав, что с минуты на минуту должен подойти его приятель, и он отдаст. Алёшка сказал, что у него только тысяча. Табаков попросил показать. И когда Алёшка вынул тысячную купюру, Табаков сказал: пошли разменяем. Они подошли к барной стойке и заказали на четыреста рублей водки. Сдачу отдали Алёшке. Он убрал деньги в задний карман джинсов и хотел отойти, но Табаков предложил с ними выпить. Чтобы не обидеть, Алешка выпил, зажевав долькой лимона, которая лежала сверху стакана. Эти заказали ещё и сказали:
«Угощаем». Алёшка отказался. Тогда Костылёв сказал ему: заплати. Алёшка платить отказался. И тогда Костылёв стал возмущаться, говоря, «да ты кто такой вообще, не видишь, кто перед тобой стоит?» Не помогло. Пришлось платить Костылёву. Это его взбесило. Хусаян с Табаковым специально подзуживали. «Не хило, мол, Костыль, он тебя обул, сразу видно, крутой парень». Костыль: «Кто, он крутой, да ему закопать его, что два пальца обоссать». И всё в таком роде. Алёшка хотел уйти, но эти его обступили. Тут появились его ребята и отбили его от них. Затем всё переместилось на улицу. Каким образом их туда с Шлыковым выманили, Алёшка не помнил, но, как уже было сказано, первым ему нанёс удар Костылёв. Алёшка попытался защититься, но тут, как было написано, последовал сильный удар в правый висок, после чего он очнулся в больнице. Далее читателю уже всё известно. Во время опроса Алёшка несколько раз ходил в палату отдыхать, пока наконец не появился я.
Катины показания были созвучны моей объяснительной, но всё-таки в них просматривался характер преступления хотя бы со стороны врачей, и я заставил майора дописать, что мы оба лично слышали от хирурга Назарова и заведующего реанимационным отделением Волгина и собственными глазами видели в медицинской карте совсем другой диагноз и не понимаем, каким образом и почему он из новой справки исчез.
Когда остались одни, в том числе и во всём коридоре, поскольку час был уже поздний и за окном тьма, Катя стала пересказывать разговор с лечащим врачом и новости, о которых я ещё не знал.
Во-первых, и самое главное, с утра в палату заглянули два запыхавшихся сотрудника полиции и спросили у лежавшего под капельницей Алёшки фамилию принимавшего хирурга. Алёшка не знал. Они ушли. А потом из медицинской справки исчез поставленный, оказывается, всего лишь «перебздевшим» хирургом Назаровым диагноз. Первой об этом, как уже было сказано, узнала Катя по телефону от лечащего врача и, прибыв в больницу, в первую очередь направилась к тому в кабинет.
Что же выяснилось?
После прибытия сотрудников полиции Алёшку срочно свозили на КТ (компьютерную томограмму), и перелом основания черепа на снимках не подтвердился. Скажу наперёд, если бы мы поверили этому и успокоились, то и на сей раз бандитам всё бы сошло с рук, но мы уже были наслышаны не только о продажных или трясущихся за своё кресло хотя бы из-за положительной статистики сотрудниках полиции, но и о беспринципных действиях врачей, и потерять сына или превратить его в «овощ» из-за неправильно поставленного диагноза, а стало быть, и лечения не захотели. Теперь я, конечно, понимаю, почему никому до нас не удалось добиться того, что с невероятными усилиями, душевными, физическими, и ощутимыми для семейного бюджета потерями удалось нам. Пусть – не всего, но хотя бы чего-то, тем более что всему этому вскоре последовало неожиданное и ещё более ужасающее по своей беспринципности продолжение, о чём речь впереди. Удалось же добиться не только по известной пословице – не имей сто рублей, а имей сто друзей, но и потому, что, хотя я и никудышный (из-за такого плохого сына, например, что было высказано мне впоследствии разными лицами в глаза и за глаза), а всё-таки священник, и, несмотря на своё вопиющее окаянство, опять же благодаря своему великому тёзке из Кронштадта, кое-чему всё-таки за двадцать два года научился. Чему именно, станет понятно позже, а пока мы с супругой единодушно решили как можно быстрее перевести сына в областную больницу, а по пути сделать КТ в платном диагностическом центре.
Всё это оказалось не так-то просто.
Договориться с областной больницей удалось сразу, вернее, наши хорошие знакомые пообещали помочь, но для этого надо было направление. Понятно, что получить его из ЦРБ, а тем более от лечащего врача, поскольку зареченская больница находилась в прямом её подчинении, не представлялось никакой возможности, но тут выручило то обстоятельство, что мы жили в селе, в котором чудесным образом ещё не ликвидировали не только поликлинику, но и больницу на несколько коек, хотя уже и не раз пытались. В настоящее время в больнице даже своего врача не было, а только молоденькая фельдшерица Любаша, которую я, само собой, когда-то крестил, а потом не раз причащал, и даже по заведённой традиции был на выпускном вечере, где по обыкновению сказал несколько напутственных слов.
Буквально на следующее утро стоило мне, заглянув в блестевший стерильной чистотой кабинет, высказать просьбу, как одетая в белый халат Любаша тотчас же на специальном бланке написала направление, только и заметив: «Конечно-конечно! Тем более что вы уже договорились». Записав с моих слов поставленный зареченским хирургом диагноз, она поставила печать и, отдавая мне, с искренним участием поинтересовалась: «Как он там?» Я сказал, что неважно, потому и торопимся, и стал благодарить, но Любаша тут же перебила: «Ну что вы, батюшка, уж для вас-то в любое время, всё, что от нас зависит… Выздоравливайте».