Приехали, автобус развернулся и остановился на маленькой улочке в приморском городке.
Попутчица вышла из автобуса, вежливый водитель открыл багажное отделение и помог ей вынуть чемодан, подхватив за ручку который она быстрой, легкой походкой устремилась вперед, но, уловив своей прямой спиной мой прощальный взгляд, не оборачиваясь, махнула мне рукой.
Она, похоже, и от всех своих мужчин уходила такой же быстрой, легкой походкой, не оглядываясь, впрочем, от одного – трижды на каменных ногах.
Уже не встретимся
На выпускном балу с девчонками случилось что-то неладное. Возможно, весеннее опыление подействовало. Даже Дмитрий Иосифович, далеко не молодой профессор: маленький, коренастый, с крупным носом, грозно нависающим над верхней губой, и смуглой лысиной в форме кипы, и тот получил кусок сладкого выпускного тортика в виде Люськи, которая все пять лет учебы в университете обожала остроумного обаятельного профессора и в последнюю ночь выпускного бала воспользовалась – таки ситуацией.
Ну, а Лера, так ей за пять лет учебы не удалось даже разглядеть легендарного Лесовского, доцента, преподавателя с другого факультета, о котором судачили чуть ли не каждый день в течении пяти лет ее соседки по комнате в общежитии. Из их уст, опухших от поцелуев глупых, не интересных, но таких пылких мальчиков, только и лилось сладкой патокой:
– Ах, Гена, ах!
Пару раз, правда, она была близка к тому, чтобы разглядеть пробегающего мимо преподавателя, но увы, успела лишь запечатлеть подметки его чудных фирменных ботинок из настоящей кожи, наверняка пахнущих детскими сандаликами: этот запах детства она обожала. И тут, кумир «молодой поросли» оказался рядом с ней за столом в ресторане на выпускном вечере. Природным женским чутьем она сразу догадалась – это он! И запылала, источая феромоны. Такой жар со стороны соседки не ощутил бы только совсем бесстрастный. Они танцевали и никого вокруг не видели, вначале в банкетном зале, но когда стали показывать для выпускников мультфильмы «Ну погоди!», перешли на другие площадки многоэтажного ресторана. На одной из танцевальных площадок даже случился небольшой инцидент: Леру схватил за руку какой-то парень, и Геннадию пришлось отбить свою нечаянную радость. Впервые из-за нее поспорили мужчины, и ей понравилась его горячность.
Он провожал ее домой просветлевшей Белой ночью: шли, обнявшись, напрямик через площадь и уже сведенный мост, останавливались, целовались. Она его называла: «Крокодил Гена», он хотел возмутиться, но передумал.
– Какой ты колючий!
– Я же не знал, что встречу тебя, – оправдывался он, – я пришел на вечер с теннисного корта.
В свободной от объятий руке Геннадий держал спортивную сумку, откуда за ними подглядывала теннисная ракетка.
– Я такой старый: мне уже тридцать семь, – кокетливо шептал ей в ухо Лесовский.
– Ну, да, и это ужасно, – тем же тоном вторила ему Лера.
Подошли к пятиэтажному сталинскому дому, тесно стоящему в первом ряду таких-же великанов, стерегущих Неву. Лифты в этих домах на ночь отключались. Лера жила на пятом, они медленно преодолевали этажи, останавливаясь на лестничной площадке каждого, он нежно и ласково, словно боялся обидеть, целовал ее в губы, ушко, шею. Было приятно, щекотно, хотелось прильнуть и остановить мгновенье.
На пятом простились. Тихо открыв ключом дверь, в полной темноте, Лера прошла в ванную комнату и увидела в зеркале свое счастливое, раскрасневшееся от поцелуев, отражение. Левой сережки не было! Из груди вырвался стон:
– Ууууу, крокодил Гена, проглотил!
Сережки были мамины, серебряные висюльки с александритом.
Стала снимать выпускное платье с нежными голубыми цветами на фоне мокрого неба. На резиновый коврик упала, выпав из глубокого декольте, пропавшая сережка. Лера улыбнулась, вспоминая, как Гена щекотал языком ее ушко и, хулиганя, именно тогда снял сережку, а зацеловывая шею, опустил ее в декольте.
Прошло десять лет. Он увидел ее на корте. Лере удалось приобрести абонемент на элитные корты Крестовского острова. Он подошел к решетке, за которой у стены тренировалась Лера.
– Вы неправильно держите ракетку, – сказал он, внимательно глядя на нее.
Она узнала его сразу, но не поняла: узнал ли он.
Сердце заколотилось, но лицо ее оставалось спокойным.
Она улыбнулась, поправила ракетку, да и только.
Потом шла домой взволнованная, подсчитывая: сколько же ему лет, – сорок семь, ужас! Внешне он не изменился, но лет много!
Думала о нем часто, но ни разу больше на кортах не встретила.
Прошло еще десять лет. Она столкнулась с ним, выходя с работы, прямо в двери: он заходил. Они поздоровались.
Она вновь задумалась над его возрастом – пятьдесят семь! Жизнь прошла: за двадцать лет у него было столько студенток, выпусков, и так много знакомых лиц он встречал каждый день.
Потом несколько раз он ее куда-то подвозил, рассказывал о семье, о своих заграничных поездках, увлечениях горнолыжными курортами Италии, друзьях – итальянцах, о жене – католичке, что-то о детях, она невнимательно слушала: думала о своем. Он ни разу не поинтересовался: что у нее, а она молчала, потому как, кроме парализованной матери, ничего в ее жизни не было.
Однажды он протянул ей пригласительный билет на концерт в Александрийский театр в честь юбилея университета. Место ей досталось не в партере, где сидел он с другими преподавателями, а на ярусе. Когда в антракте встретились, он обнял ее за плечи и представил стоящим рядом мужчинам:
– А это мой дружочек.
– Так помнит, или нет? – вспыхнуло искоркой у нее в голове.
Кроме профессорского преподавания в университете, он был консультантом в фирме, где работала Лера, получил грант ЮНЕСКО, был представителем фирмы-поставщика американского оборудования. Презентации этого оборудования проходили в самых престижных отелях, на некоторых презентациях по роду своей деятельности присутствовала и Лера. Они сидели за столиком на двоих у стеклянной стены, откуда был виден и слышен Невский проспект, где люди, не замечая друг друга, куда-то спешили в разных направлениях. Она рассеянно слушала его разговор, улыбалась, и думала, что и они так же, как эти люди, бегущие по Невскому, всегда спешили по своим делам, просто однажды, пробегая мимо, на секунду остановились, а потом продолжили движение, каждый – в своем направлении. И только в конце пути, когда их жизнь, кем-то запечатленная на кинопленке, лихо прокрутится перед их внутренним взором, никому не ведомо: чей образ последним всплывет в угасающем сознании.
Умер он внезапно, на шестьдесят седьмом году, от инсульта. И все-таки ей хотелось думать, что последним его видением было ее юное, влюбленное лицо.
Сайгон
Это была известная среди кофеманов забегаловка, за прилавком которой умело орудовали рычагами прожженные, как и крутящиеся в автоматах зерна «арабики», и с тем же привкусом горечи, девицы. Их дешевая спецодежда, после двенадцатичасовой смены, проведенной за штурвалом агрегата, низвергающего с каждой приготовленной чашкой кофе горячие струи пара, источала смесь двух ароматов: кофе и разгоряченного женского тела.
– Вам двойной, тройной, маленький? – звучали женские голоса по ту сторону стойки, обращенные к завсегдатаям.
– Тройной, маленький, – улыбаясь сочными губами, и демонстрируя крупные белые зубы, интимно произнесла длинноволосая брюнетка.
– И мне тройной, – высунулся из-за плеча брюнетки незнакомый продавщице молодой человек.
– Обойдешься! – тут же поставила на свое место нахала бойкая барменша.
У таких не забалуешь, здесь нет панибратства, есть свой контингент, и есть случайные посетители.
Ядро тусовки – консерваторские, но не только.
Круглые столики на высоких ножках собирали вокруг себя целую тусовку – много ли места надо, чтобы поставить чашку дымящегося зелья, и, чуть поддавшись плечом к столику, обозначить свое присутствие.
Посетители входили, высматривали своих, подходили, обнимались, целовались, словно разлука была долгой. При тусклом свете ламп, всхлипах металлических монстров в облаках дурманящих ароматов, томной интимности приглушенных голосов, происходящее походило на таинственный кофейный ритуал.
И вот уже вместо красной крови по венам сайгонцев текла родственная горячая кофейная жижа.
Примелькавшиеся лица были узнаваемы повсюду: «Слушай, а я тебя знаю…, – Сайгон?».
В основном здесь тусовалась молодежь и, конечно, не всегда она взбадривалась одним кофе, можно было лицезреть и не совсем приятную картину: выноса тела в состоянии куклы из папье-маше.
Однажды, наблюдая в окно за прохожими, я увидела, как на Владимирском проспекте припарковался красный «Кабриолет» с откидным верхом, из него выпорхнула молодежь в разноцветном оперении, через секунду оказавшаяся за моим столиком. Они необычно выглядели не только из-за фирменной одежды: притягивали взгляд их яркие, чересчур оживленные лица и необыкновенной красоты искусственные цветы, приколотые на груди. Я не смогла скрыть своего восхищения цветком мака, алеющим на лацкане клетчатого пиджака черноглазого юноши.
– Я так люблю маки! – не удержавшись, с чувством, произнесла я.
– Это и мой любимый цветок, – откликнулся с улыбкой юноша, и добавил, – он дарит счастье.
– Счастье, а какое оно?
– Оно радужное, – мечтательно заключил он.
И только тогда я поняла, что все они наркоманы.
Этой забегаловки давно уже нет, лет тридцать, но еще лет пятнадцать назад, спеша по своим делам по Невскому проспекту, и совсем не интересуясь прохожими, я вдруг останавливалась, как вкопанная: мой рассеянный взгляд, словно проснувшись, выхватывал из толпы странных дам, резко отличавшихся от основной публики, одетых не по возрасту, да и не по нынешней моде, дам застывшего возраста: в яркой одежде хиппи, с длинными распущенными волосами, с глазами, широко распахнутыми своему внутреннему миру, остановившими время, в них я узнавала бывших посетительниц Сайгона.
Мужчин не узнавала: они с годами сильно меняются.
Почти забытый Баку
Баку конца восьмидесятых еще пахнет пряностями: их аромат витает в воздухе и ублажает наше обоняние. На прибрежной части старого города, в месте, где берет свой разбег ввысь Девичья башня, расположились лотки с восточными сладостями. Продавцы, а по-совместительству – зазывалы, не пропускают без внимания ни одну проходящую мимо женщину, щедро расточая искусные, чисто восточные, сладкие, как сахарная пудра, и такие же быстро тающие в воздухе, комплименты.
За всю свою жизнь я не слышала в свой адрес, как и большинство мимо проходящих туристок, столь витиеватых восточных песен любви. Такую сладострастную речь можно услышать только из уст восточного человека. Когда ты молода и красива, пусть даже не совсем красива, но молода, восточный мужчина всегда найдет те самые убедительные слова, чтобы ты не только поверила в свою небесную красоту, но и ощутила ее.
Как-то английская журналистка, побывав в другой, но не менее яркой и сладкозвучной стране – Армении, ничего не нашла более достойного из своих впечатлений от страны и народе, как написать: «Армяне – это мужчины, которые щиплют женщин в лифте». А что, может это было у нее самое яркое впечатление от местных мужчин, но думаю, что она намеренно умолчала о более весомых их достоинствах.
Конец апреля в Баку не по-весеннему жаркий, солнце на ясном небе еще не раскалилось добела, но уже напоминает раскрасневшийся медный таз с кипящим в нем вареньем.
В разгар дня площади и улицы Баку даже в рабочие дни переполнены мужчинами в темной закрытой одежде и теплых меховых шапках. Коротающие время в неторопливых беседах, они похожи на черных воронов, сбившихся в стаи, и кажется, что какая-то из этих стай вот-вот взлетит, расправив крылья.
Открытые террасы летних чайных также заполнены только мужчинами, они держат в руках стаканчики из прозрачного стекла, напоминающие крупные рюмки без ножек, с крепким, ароматным, цвета гречишного меда, чаем. В южных странах никто никуда не торопится, время здесь – поистине субстанция относительная.
Местные женщины, даже спешащие по делам, встречаются на улицах нечасто, а в чайных – никогда, но что не дозволено местным, то почти не распространяется на туристок, по крайней мере нам так кажется.
Несмотря на темный наряд населения, Баку – восточный город, напоминающий детский калейдоскоп, поражающий все новыми завораживающими разноцветными узорами, к которым еще примешиваются запахи детства. Жить в таких городах и грустить – невозможно, ведь каждое утро под горловой протяжный крик муэдзина, созывающего людей на намаз с балкона минарета, над городом восходит радостное солнце и пробуждается жизнь.
В центре города, на берегу Каспийского моря, самого теплого и самого нежного на планете, рядом с нами загорает веселая компания молодых мужчин, они зовут нас играть в водное поло. Моя душа дельфина радостно откликается на приглашение. Лица у всех загорелые, глаза горят азартом и приглашением на необременительное общение. Крепкие загорелые тела, переполненные силой, искрящиеся на солнце, рассекают воды Каспия. Это все – молодость, молодость, молодость.
Мы выходим из воды на берег, знакомимся с ребятами, они усаживаются около нас, шутят, искрят безобидными анекдотами, похоже – нескончаемыми. У самого смешливого парня с изумрудными глазами, сверкающими из под густых девичьих черных ресниц, поистине феноменальная память.
Когда весельчак отходит искупаться, из той-же компании, расположившейся рядом, к нам подходит, другой молодой человек.
– Марат уже рассказывал вам анекдоты? – ехидно улыбаясь, интересуется парень, – Учтите, он неиссякаем!
Потом мы шумной компанией идем, щурясь от все еще яркого, но уже угасающего, медленно скатывающегося за горизонт бакинского солнца, по широким улицам Баку. И вместе с нами уже смеются, пошатываясь, дома, виляют хвостами улицы, издалека гогочут местные великаны – нефтяные вышки, и плещутся, посмеиваясь, воды Каспия, мечтающие добраться, наконец, до подножия Девичьей башни и восстановить свои древние границы.
И вся эта вакханалия на совести зеленоглазого Марата, случайно роняющего на асфальт маленькую красную книжечку – удостоверение сотрудника то ли МВД, то ли ГАИ.
В любом случае, бакинская милиция нас бережет.
Дальше наш путь лежит в Ленкорань.
Бывший мужчина
Что собственно я о нем знаю? Совсем немного, хотя, проводя большую часть жизни на работе, наблюдая изо дня в день за сотрудниками, даже самые занятые и нелюбопытные из нас чувствуют и понимают друг друга намного больше близких и родных людей. Именно поэтому в свободное от работы время мы не нуждаемся друг в друге, мы отдыхаем.
Все – таки мы проработали вместе в одном отделе много лет, а последние лет пять находились в одном помещении часов по восемь-девять. Он работал линейным инженером, хотя, и без особой проницательности в нем угадывался бывший военный: не только по выправке, в нашей армии много обрюзгших и разжиревших вояк, но и они отмечены печатью принадлежности к воинской службе. Бывший полковник КГБ отличался, конечно же, немногословностью, серьезностью и многозначительностью высказываний. Он очень много курил, впрочем, мы почти все в то время много курили: ведь новости обсуждались в курилке и именно там можно было, хоть на пять минут, расслабиться и отвлечься от работы.
Он был самым возрастным в нашем отделе, не шутка – участник войны, и, как он сам себя охарактеризовал, «бывший мужчина».
Полковник считался по тем, советским, временам хорошо обеспеченным вдовцом: с квартирой, приличной военной пенсией, размер которой был гораздо выше нашей средней зарплаты, а еще и работал, так что кое-кто из сотрудниц имел на него вполне определенные виды. Я даже знала кто: Галина, бывшая телефонистка, отвечающая на письма жалобщиков.