– А вот теперь, Люся, подожди нас за дверью, – и, увидев, как испуганно метнулись ее глаза на Николку, добавил: – Там стулья есть, посиди пока… А вообще, моя хорошая, запасайся терпением, придется тебе своего суженого немного подождать.
– Сколько, дядя Ваня? – поднимаясь со стула, робко спросила Люська.
– Это не я определяю, – нахмурился Иван Иванович. – В суде решат… Но, думается мне, лет на пять-семь надо рассчитывать… Ну, а там могут и скостить за хорошее поведение, это уже от Николки будет зависеть, от того, как он любит тебя…
Николка с Люськой переглянулись, и Огурцов физически ощутил, как неумолимый психологический зажим неизвестности, сковавший Николку с момента убийства, отпустил его, милосердно освободив из-под своего тяжкого пресса.
– Ну, ступай, Люся, ступай, – попросил Иван Иванович. – У вас еще будет полчасика на прощание, а мне надо протокол дознания оформить, а то не успею…
Люська всхлипнула, тронула Николку за руку и молча вышла за дверь.
После небольшой паузы, которую Николка употребил на осмысление услышанного от участкового инспектора, Иван Иванович задал первый вопрос:
– Итак, Николай, расскажи мне подробно, где ты взял кинжал, которым совершил преступление, и как он выглядел? Не упускай ничего, никаких мелочей – лишнее я сам уберу… Договорились? – Огурцов пристально посмотрел на Николку, потом ободряюще улыбнулся и взялся за шариковую ручку.
– Я свой охотничий нож, который мне дед подарил, у Люськи вместе с рюкзаком оставил, – начал рассказывать Николка, вертя в руках теплую кожаную фуражку с наушниками. – На охоту, да еще на зверя, сами знаете, дядя Ваня, без ножа никак нельзя… И вот когда я мимо «Прадика» проходил, что во дворе у нас стоял, я заметил, что задняя дверка у него приоткрыта. Я подошел ее закрыть и увидел рукоятку кинжала…
Николка рассказывал подробно, старательно, в некоторых местах делал небольшие паузы – вспоминал, как оно все было на самом деле. Видно было, что он и сам хочет во всем разобраться, что-то главное прояснить для себя. Описывая, как выглядел кинжал, Николка неожиданно сказал:
– А вообще, дядя Ваня, он странный какой-то… Лезвие у него очень необычное, с изгибами…
– Сколько их, ты посчитал? – уточнил Иван Иванович.
– Не-а, мне некогда было… Я же как взял его, так деда меня сразу на место загона повел, а еще темень такая стояла – ничего не видно… А потом мне и вообще не до ножика стало, будь он неладен… Какой-то он, дядя Ваня, – Колька замялся, подыскивая нужное слово, но, видимо, не нашел, потому что безнадежно махнул рукой и закончил: – нехороший, подозрительный, ножичек этот…
– И чем же он тебе показался подозрительным? – заинтересовался Огурцов. – Постарайся рассказать об этом подробно.
– Он в руку ко мне как лег, так словно к ней и прирос, – рассказывает Николка. – Знаете, дядя Ваня, мне показалось, что это не нож у меня в руке, а сама рука моя выросла и стала длиннее. – Колька задумался, напряженно сведя брови к переносице. – Я его отдельно от руки вообще не чувствовал, понимаете? Он и я – одно целое… Даже не знаю, как это объяснить…
– Получается, что клинок этот, из «Прадика», совсем даже не простой? – задумчиво спросил Огурцов.
– И какой-то страх у меня был от него до самой последней минуты, – вздохнул Николка. – Я словно заранее знал, что с этим ножом обязательно что-то случится… Было у меня такое чувство, дядя Ваня, честное слово…
– А ты вот ветки в мой большой палец толщиной срезал этим ножом, и не у ствола, а в середине, где ветка под ударом гнется, пружинит… Такую ветку и топором не вдруг срубишь, а у тебя срез, как от бритвы получался… Это как ты так наловчился? – с искренним интересом задал очередной вопрос Огурцов.
– Острый он больно, дядя Ваня, острее бритвы, однако… Знаете, я лезвие ногтем только тронул, а вот, смотрите, – Колька привстал со стула и показал свой срезанный ноготь.
– Да-а, незадача, – задумчиво проговорил Иван Иванович. – Угораздило же тебя на него наткнуться. Пошел бы без ножа и ничего бы не случилось… Забыл свой, ну и забыл… Там, поди, все охотники с ножами были.
– Я об этом, дядя Ваня, уже сто раз подумал, – грустно ответил Николка. – И дверка «Прадика», в самом деле, как нарочно была открыта… А мне так хотелось посмотреть, как там, внутри, вот и посмотрел…
Скрипнула дверь, в образовавшийся проем просунулась Люськина голова, встревоженные глаза вопросительно уставились на Огурцова.
– Подожди, Люся, подожди, – махнул ей Иван Иванович. – Мы уже заканчиваем…
Люська перевела горючие глаза на Николку, тяжко вздохнула и прикрыла дверь.
– Ну и, может быть, самое главное, – Иван Иванович отложил ручку и посмотрел на Николку тем особенным взглядом, про который Матрена Ивановна с усмешкой говорила: «Что, Ваня, в тебе мент проснулся?» Может и не мент, а вот докопаться до истинной причины Колькиного поступка – ему очень хотелось. – Я хочу знать, Николка, почему ты, нормальный парень, без пяти минут – глава семейства, пошел на убийство? Застрелили Яшку… Понятно, жалко его стало, ты ведь год назад из соски его кормил… Это мне понятно. Но не человека же за это убивать, Николка! Это же охота на зверя была, законная охота, между прочим, по лицензии, и кто под выстрел попал – того и положили… Ты же у деда на кордоне с малых лет обитал, знаешь все это не хуже меня… Так почему у тебя, Николка, рука на человека поднялась? Вот что я хочу понять…
– А я знаю, – тяжело вздохнул Николка и грустно посмотрел на зарешеченное окно. – Мне бы самому кто это объяснил – я бы ему большое спасибо сказал… Честное слово, дядя Ваня, сам ничего не пойму… Да и помню я об этом как-то смутно, словно все это не со мной было или во сне… Я почему и побежал тогда: мне казалось, что чем дальше я убегу, тем быстрее это наваждение кончится… Я ведь все по минутам могу рассказать до того момента, когда выстрелы услышал, а чуть раньше в ту сторону Яшка ломанулся… А вот после выстрелов мне только и запомнилось, что я куда-то бежал и как-то странно, опять же, бежал… Меня словно какая-то сила вперед волокла, а я лишь ноги переставлял, и то не поспевал за той силой…
– Вот-вот, – встрепенулся Иван Иванович, не сводя с Николки глаз. – Мы с твоим дедом два раза на коленях по тем следам, что ты оставил, проползли… И знаешь, что нас больше всего удивило? Перед тем, как Ромашова ножом ударить, ты, похоже, по воздуху одиннадцать метров и семь сантиметров пролетел…
– Как так? – удивленно выпучил глаза Николка.
– А так, – развел руки Иван Иванович. – Хорошо видно, где ты оттолкнулся ногой, там мох с камней сорван, и где приземлился – каблуками сапог ты две кучки моховой подстилки наскреб. Получается так, что ты вроде как тормозил, чтобы Ромашова с ног не сбить. Это что же, инерция у тебя такая была? А, может быть, ты прыжками в длину с детства увлекаешься? Рекорды ставил, а?
– Да что вы, дядя Ваня, – невесело усмехнулся Николка. – Прыгал только в школе, на уроках физкультуры, метра на два – не больше… А одиннадцать – так и олимпийские чемпионы не прыгают.
– Не прыгают, – подтвердил Огурцов. – Я проверил… Разве что тройным. А ты вот – прыгнул. Почему?
– У меня что еще в памяти осталось, – наморщил лоб Николка. – Только не думайте, дядя Ваня, что я с роликов скатился или вину с себя хочу свалить… Нет, честное слово, тут другое… Мне показалось, что этот проклятый кинжал меня за собой тащил. Вот вы говорите, а я даже не помню, как ветки рубил, и как того охотника ударил – тоже не помню… Помню, что Яшку погладил, что нож в карман спрятал, а потом я уже на мотоцикле мчусь на станцию к Люське…И дальше – все хорошо помню, опять по минутам могу рассказать…
– Мне бы на этот кинжал взглянуть, – задумчиво проговорил Иван Иванович. – Может, я что-то и понял бы… Ты куда его дел-то? В лесу и на кордоне мы его не нашли…
– А я о нем только в поезде вспомнил, там и оставил, – и Николка подробно рассказал, где и как он оставил кинжал в поезде.
– Вагон, в котором ехал, помнишь?
– Да… Вагон номер четыре, туалет рядом со служебным помещением… Чистый такой, аккуратный, я еще удивился – никогда таких в поездах не видел.
– Ну и ладно, Николка, – вздохнул Огурцов, пряча подписанный протокол в планшет. – Пока достаточно… У тебя, – он взглянул на ручные часы, – есть еще полчаса. Можешь там, в коридоре, со своей Люськой пообщаться… И запомни – жизнь на этом не заканчивается. Все проходит – пройдет и это. Ты же в армии служил, знаешь, что жить человеком можно везде… Даже – в лагере. Поэтому наберись терпения и не паникуй. Договорились?
– Договорились, – с явным облегчением ответил Колька. – Так мне, дядя Ваня, к Люське-то можно сейчас?
– Конечно, можно, чудак-человек, – улыбнулся Иван Иванович. – И договаривайся с ней, пока время есть, чтобы она тебя ждала… Хорошая деваха, – ты за нее покрепче держись…
– Спасибо, дядя Ваня, большое спасибо вам за все! – у Николки повлажнели глаза.
– Ступай, Николка, ступай, а то время-то тикает. Вот-вот следак из райцентра подъедет… Он и так нам с тобой два дня простил, спасибо ему большое…
И долго смотрел Иван Иванович на плотно притворенную Николкой дверь. Трудно складывалась судьба у Николки, но Огурцов почему-то верил, что парень не сломается, не потеряет себя, тем более, что есть у него Люська, на которую, по всему видно, ему можно положиться.
4
«Светка, ты думаешь, я так и буду терпеть твои припадки? У меня ведь тоже терпило может кончиться… Я что, в своем офисе теперь должен прописаться на постоянное жительство, что ли? Так меня не только с этого жительства, а и с работы запросто попросят. Ты хотя бы это понимаешь? А с работы попросят – в том числе и тебе мало не покажется. Не только про дубленку, но и про отпуск на Капри можно будет забыть и больше не вспоминать… Я же тебе нормальным языком говорил и говорю, что подсунули мне эту подлую резинку с запиской, как ты этого не понимаешь? Специально подсунули, чтобы семью нашу развалить, а ты и рада стараться. Я что, на сумасшедшего похож, чтобы такую дрянь специально домой тащить? Ладно, Светка, больше я на эту тему говорить не буду. Надоело. Решай сама, как ты дальше жить собираешься. Вадик».
Перечитав эсэмэску, Вадик обиженно засопел и посмотрел на часы – было без пятнадцати минут семь часов вечера. Ранние сумерки уже давно опустились на город, и лишь недавно выпавший снег, пока еще чистый и пушистый, ровным белым сиянием стоял за окном. Вадик нажал на кнопку, и его эсэмэска понеслась над заснеженными домами, улицами и перекрестками, прямо к его дому, по которому, надо сказать, он уже изрядно соскучился. Ведь пошел четвертый день, как он переселился в свой офис. И если первые три дня, самые тяжелые и безнадежные, он тупо провалялся на служебном диване, то сегодня, наконец, встрепенулся и сам себе твердо сказал – хватит! Это решение особенно окрепло после того, как он заглянул в пустой холодильник. В самом деле, не помирать же с голода в ожидании, когда Светка перебесится и позовет его домой. Она-то, небось, тот говяжий язык до сих пор лопает и салатом из кальмаров закусывает… Нет, так дело не пойдет, так – вообще не катит… Он тоже нормально поесть имеет полное право, а потому сегодня у него – ресторан! И хороший, ну, просто очень хороший шмат мяса, какой-нибудь бифштекс с кровью, и триста грамм водочки под него он себе обязательно закажет. А что – легко! А Светка пусть еще один язык сварит, потом на сливочном масле обжарит и съест, он – не против. Он – не жадный. Только куда вот такое раздельное питание и проживание может завести – он не знает, и в данный конкретный момент – знать не хочет. Раз Светку это никак не колышет, раз она не догоняет, чем дело может кончиться, ну, значит, так тому и быть. Лично он ничего такого не хотел и никогда не планировал…
Вадик тщательно намыливает щеки, подбородок, внимательно рассматривая в небольшом круглом зеркале смуглую, смазливую физиономию синеглазого брюнета, брошенного жестокой Светкой на произвол судьбы. Да стоит ему только… Но тут Вадик спотыкается в своих приятных размышлениях, неожиданно вспомнив казаков-разбойников, их прикольный привет, и все то, что из этого получилось…
«Вот, паразитки! Вот, сучки! – добродушно ухмыляется Вадик. – Это они мне подсунули, пока я утром под душем отмокал… То-то они все утро ржали, как молодые кобылки, пока его в дорогу собирали. А он-то, он – как лоханулся! Ну, только попадитесь вы мне, я с вас, сопливые путанки, три шкуры сниму…»
Но знает Вадик, уже сейчас – твердо знает, что ничего, кроме трусиков, он с них снимать не будет. Хохма есть хохма и эта – ничуть не хуже других, и что тогда обижаться, виноватых искать. Если сам сдурковал – сам и отвечать должен…
Натягивая свежую рубашку, Вадик неожиданно наткнулся взглядом на клинок, мирно дремавший в ножнах за стеклом книжного шкафа. Заправив рубашку в джинсы, он открыл створки шкафа и взял свою странную находку в руки. И все благодушие с Вадика тут же слетело: он вдруг почувствовал малопонятную, но явную тревогу, как-то неуютно ему стало, словно бы за его спиной два реальных пацана договаривались ему морду набить. Медленно и плавно он потянул клинок из ножен, в который раз удивляясь плавным изгибам кинжала, напоминающим морские волны. Да и сама поверхность этого клинка, изготовленного, похоже, из дамасской стали и покрытого ассиметричными пятнами, в сочетании которых отчетливо просматривался силуэт человека, чем-то неуловимо напоминала поверхность океана в солнечный день. Число изгибов,(так и хотелось думать – волн) равнялось семи. В самом клинке, рядом с рукоятью, были сделаны два небольших углубления, отливающих вороненым блеском внутренней части охотничьего ствола. Вадик удобнее перехватил рукоять кинжала: большой и указательный пальцы сами собой легли в эти ямки, и он с удивлением почувствовал, что его правая рука стала как бы длиннее как раз на длину клинка, а сердце учащенно застучало, забилось в груди, словно бы какая-то серьезная опасность угрожала сейчас ему. И так все это было реально, серьезно, – сердцебиение и страх перед чем-то неведомым, – что он поспешил задвинуть клинок в ножны и с облегчением перевел дух. Что это было и было ли вообще – Вадик не стал на эту тему заморачиваться, а сунул кинжал в ножнах на прежнее место и прикрыл стеклянные створки. Бог с ним, кинжалом: лежит он себе на полке, никого не трогает, ну и я его не буду трогать…
Современный российский ресторан отличается от советского ресторана так же, как, скажем, тихоокеанская сельдь – от озерного пескаря: хотя и усатого, но – совершенно непрезентабельного на вид. Работа любого советского ресторана была тщательно отлажена и функционировала, как любое прочее советское учреждение: покушать можно было строго по меню – в обед борщ, рассольник по – ленинградски, куриный бульон с лапшой и в летнее время непременная окрошка, на второе – котлета по-киевски, шницель с яйцом и говяжий гуляш, закусить предлагали обильными порциями салатов «Столичный», «Дальневосточный», «Овощной» с майонезом, да еще папоротником с яйцом. Могли быть, разумеется, отклонения – на одно блюдо меньше, на два – больше, но это не принципиально. (Дорогие и безусловно уважаемые мною гурманы, речь здесь идет только о сибирских и дальневосточных заведениях общественного питания. О столичных ресторанах, типа «Метрополь» и «Дубовый зал» в Доме литераторов, или курортных ресторанчиках с шашлыками по-карски, люля-кебабами и жареными на вертеле барашками, мы поговорим в другой раз и в другом месте.) Сегодня ресторанов в стране столько, а конкуренция между ними – такая, что Камчатские крабы, французские лангусты, Приморские трепанги, акульи плавники и мясо кенгуру из Австралии, баранье седло из Аргентины, свинина из швабской провинции, сыры из Швейцарии, вина из Португалии и Чили – все это и многое другое вполне может оказаться в самых простеньких ресторанчиках…Не буду говорить «за качество» и «осетрину первой свежести» – это не моя компетенция, но то, что в ресторане «Сибирский охотник» вы можете заказать черноморскую кефаль и омаров из Южной Кореи или суши по-японски – отвечаю. Все это есть, все это завозится или изготовляется на месте – не важно. Важно совсем иное: самые разнообразные деликатесы, в одночасье обрушившиеся на ни в чем не повинных русских людей, в очередной раз доказывают всю безмозглость и примитивность советского существования, при котором выжившие из ума старцы, от рождения кастрированные почти на все мозговые извилины, не могли сделать самого элементарного – накормить свой народ.