Потерянный снег - Лунд Дмитрий 9 стр.

«…Я выбрал неправильную дорогу, которая привела к неправильным последствиям…» А мог ли я избежать всего этого? Могло бы всё пойти иначе? Где я ошибся? Хитросплетения судьбы или просто стечение обстоятельств? Почему я согласился на всё это? «…Я добился неправильных целей неправильными методами. Это был неправильный план в неправильных руках…» Я доверился неправильным людям. А был уверен, что в тот момент я доверился Богу. «Неправильные глаза на неправильной награде». Захотел лёгких денег. Эх, дурак. Я неправильно решил проблему. Может, даже неправильно её определил. «Wrong! Wrong!»

10

Спустя две недели после моего вселения в «отель» «Доцца» утром шестнадцатого дня охранник объявил, что я могу собирать мои вещи, – это означало, что пришла моя пора перебираться в основной отдел тюрьмы.

– Ты найдёшь там себе новых друзей. Будь молодцом, и всё у тебя будет в порядке, – сказал мне на прощание, просунув лицо между решёток двери, Мохаммед.

Опять лабиринты коридоров и бесчисленные двери. Я поднялся на второй этаж, оставляя за собой все те знакомства и более-менее проверенных людей, с которыми я познакомился в течение этих пятнадцати дней. Номер моей камеры оказался третьим. По структуре и размерам камера ничем не отличалась от той, что была на первом этаже. Единственное, что мне сразу бросилось в глаза, так это ухоженность и порядок помещения. Здесь было больше всяких ящиков, крючков для вешалок и прочего, прицепленных к стене (как я узнал позже) с помощью теста и сахара. В общем, обустроено всё было намного лучше. В этом отделе тюрьмы можно было покупать продукты и готовить их. Поэтому, когда я заметил горы фруктов, определённые хозяевами камеры в пластиковые ящики в туалете, у меня потекли слюнки: там, где я провёл первые пятнадцать дней, каждый киви был на счету.

Мои сокамерники не заставили себя долго ждать. Они не были, как мне изначально показалось, на утренней прогулке. Дверь загремела ключами, и двое в халатах зачавкали шлёпанцами вовнутрь камеры. Оба они были из Сицилии. Одного звали Джованни. Пожимая ему руку, я обратил внимание, что у него не хватало мизинца. Он был человеком недалёкого ума и зачастую вёл себя инфантильно, но по сути своей был добр. Своим поведением и манерами он очень напоминал озорного волчонка. Когда я у него спросил, за что его сюда угораздило, он изобразил стрельбу, потом шприц, но всё это были «выкрутасы»: сидел он за марихуану. Говорили, что он её выращивал у себя дома, пока один добрый сосед не позвонил «куда следует». Второму сицилийцу было не менее сорока в отличие от его более молодого земляка. Звали его Сальваторе. Сидел он уже раз в сотый, и всё время за рэкет. Ну, скажите, чем он ещё мог заниматься с его страшным, невидящим, повреждённым левым глазом, ставшим жертвой травмы, полученной в детстве? Я представил его сверлящим своим единственным глазом хозяина какого-нибудь магазинчика. Увидел как наяву, как он наводит на него дуло пистолета или просто палец со словами: «Non fare furbo con me, eh! Не хитри со мной! Я приду за деньгами через неделю, смотри у меня!»

Сальваторе. Он был помешан на чистоте и порядке, приучая меня убираться с ним каждый божий день. Я помню, как он намекал мне, что кровать нужно заправлять идеально, так, как это получалось у него. Я ему отвечал, мол, ты заправляешь свою постель слишком безупречно, я так не могу пока. И чтобы сделать ему приятное, я врал, уверяя его, что вот завтра я так же идеально заправлю. Он не только приучил меня к чистоте и порядку – он стал моим первым учителем итальянского. Он душу клал в то, чтобы мне что-то объяснить. Даже когда у меня уже завёлся словарик, он просил меня отложить его в сторону и по двадцать раз растолковывал мне то или иное слово или понятие. Его вклад я не забуду никогда.

Чему-то я его тоже научил. Когда он заваривал кофе, в его понимании было неправильно подавать его нам в кровать. Я же, приготавливая кофе, подносил его ему прямо в постель. Сальваторе смеялся, говоря, что я веду себя как прислуга или мальчик на побегушках. Я же старался сломать этот стереотип, объясняя, что это просто жест внимания. Жест не слуги, а друга, которому приятно немножко «послужить», «побаловать» человека, к которому он хорошо относится.

Я проведу с ними в камере несколько месяцев. Джованни впоследствии выйдет счастливый под домашний арест, чтобы опростоволоситься и снова вернуться за решётку с уже надбавленными к общему сроку шестью месяцами за, скажем, неуважение к предоставленной ему возможности отсидеть свой срок у себя дома. У Сальваторе начнут сдавать нервы, и он за частые замечания и рапорты будет переведён в другую тюрьму. Он оставит «в наследство» свою чистенькую, ухоженную с такой любовью камеру своим приятелям.

Меня сразу же отрядили в душ. Я прошёлся по секции: и здесь должно быть в целом около 75 человек, по трое в каждой камере. В душе никого больше не было. Я зашёл, огляделся: три душевые, разделённые стенками, на плитках подозрительного происхождения розовый налёт, на потолке – чёрная плесень. Мило. Летом наша секция по этому поводу будет бастовать. Руководство тюрьмы нас услышит и вычистит стены, выбелит потолок, установит новые распылители в душе.

Позже Сальваторе выгнал меня на послеобеденную прогулку, утверждая, что мне ни в коем случае нельзя закрываться в себе, а надо идти знакомиться с людьми. И я это слышал от человека, который почти никогда не выходил из своей камеры… Тем не менее он одним из первых обратил моё внимание на этот момент. Но, несмотря на это, я всё же первый месяц, как многие другие новоприбывшие, старался уйти от малоприятной реальности и проводил львиную долю времени в постели. Как большинство тех, кто не имел особого опыта похождений по тюрьмам, я часто лежал, уткнувшись носом в стену.

Площадки для прогулок регулярно чередовались. В первый раз я вышел на ту, что была средних размеров, довольно просторной. Я стоял у входа, изучая обстановку. Одна часть заключённых разбилась на группки и начала прохаживаться туда-сюда, разминая конечности. Другая, расстелив газеты или полотенца, уселась играть в карты. Кому-то сбросили из окна свежесваренный кофе в пластиковой бутылке, и тот принялся его делить с товарищами. В глаза бросился также качок, который громко переговаривался с кем-то через огромную трещину в бетонной стене. Блеснул кошачьими глазами подозвавший меня к себе итальянец. Я подошёл не спеша, давая понять, что знаю себе цену.

– Ты здесь за героин? Три кило? Первый раз за решёткой?

Я остолбенел, пораженный скорости, с которой в этих стенах распространяется информация.

Удовлетворив любопытство итальянца, я зашагал по сухому бетону. Как-то интуитивно сделал серьёзное лицо, расправил ссутулившиеся от школьной сумки плечи, а спустя несколько месяцев я вообще занялся спортом. Я стану качаться, не только чтобы быстрее улетало время, но и ещё понимая, что мышцы не обязательно пускать в дело, чтобы вызвать к себе уважение. В этом маленьком мире имеет особую важность то, как ты себя преподнесешь. Нельзя показывать, что ты слаб, а то найдутся волки, жаждущие «покусать» захворавшее животное. Позволишь вытереть об себя ноги одному – это начнут делать и другие.

– Ты русский? Привет, меня зовут Сергей, – обратился ко мне парень, стоявший у трещины-телефона в стене.

– Мы молдаване. – Он указал ещё на двоих, стоявших рядом.

Я в двух словах описал моё положение.

– Ну, ты, если проблемы у тебя какие-то будут, ты говори – поможем. Там, если обижать кто будет.

– Спасибо.

Сразу после прогулки он передал мне упаковку печенья и спросил, нужно ли мне что-то из одежды.

Через пару недель я зайду к нему, ещё одному молдаванину и румыну в гости в камеру. Они меня угостят борщом, вином, расспросят обо мне и моей стране. После чего меня обеспечат всем необходимым для написания и отправки письма. Первого письма домой после почти уже месяца моего отсутствия. Да, уже прошёл почти целый месяц, а я так ни разу и не выходил на связь со своими родными, не имею адвоката и нахожусь без малейшего предположения, сколько мне тут ещё быть. Я так долго тянул с письмом, потому что всё это время отходил от шока. Мой мозг будто пережил некроз, и ему нужно было несколько недель, чтобы оправиться.

Коротая время, играя в брисколу26, Джованни и Сальваторе хлопали картами по столу. Я молча сидел, делая вид, что смотрю телевизор. Краем уха услышал музыку. Арабские мотивы. Голос был мелодичный, мужской, но в нём ощущалась тоска. Наверно, это была тоска по дому. Наверно. Ведь, как мне сначала померещилось, голос доносился не из телевизора или радиоприёмника. Голос, уносивший сознание по ту сторону Средиземного моря, звучал из соседней секции; секции, предназначенной исключительно для заключённых из Туниса. Сколько же арабов сидит в итальянских тюрьмах… Они молятся, читают Коран, соблюдают Рамадан, а в перерывах буйствуют, пьют, курят и бранятся. Также говорят, что однополые связи среди них более частое явление, чем в смешанных секциях, где преимущественно сидят итальянцы и жители восточной Европы. Про арабов говорят всякое. Красивый и печальный голос благородной птицей летел по коридорам, уносясь вдаль.

11

– Buongiorno! Buongiorno! Утро доброе! – Зашли в камеру, пока все ещё спали, двое охранников. Один из них постучал дубинкой о металлическую решётку окна и ушёл. Периодически тюрьма нас баловала таким вот пробуждением. Эта проверка была, наверное, больше психологическим оружием: я ни разу не видел и не слышал, чтобы кто-то эти решётки в самом деле подпиливал. О побегах здесь ходили лишь легенды.

– Блин, уже так солнце печёт, а ещё только май, – я пожаловался по-русски светловолосому литовцу. Мы быстрым шагом разминали ноги во время утренней прогулки.

– Да, тут летом вообще жесть полная будет. Тебе ещё повезло, что тебя в Болонье взяли, а то, куда ты собирался своё добро везти, это ж юг Италии, там совсем другая страна. Там в тюрьмах условия ещё хуже.

– Ну, тогда действительно повезло… Слушай, а вас как арестовали-то, если не секрет?

Он работал в паре с карликового роста албанцем, который тоже говорил по-русски, – сутенёры. Одна из, пожалуй, самых нелюбимых и не уважаемых другими чёрных профессий. Так, по крайней мере, говорит большинство заключённых, естественно, не относящееся к числу сутенёров. Так говорят, а на деле сколько из них откажется от услуг, предоставляемых девушками с панели? О которых все почему-то знают и никто не любит говорить…

– Да мы, значит, сидели в кафе под открытым небом, пили кофе. Они нас в штатском окружили, и один из них достал из шорт удостоверение, говорит: «Пойдём». Даже кофе допить не дали, гады. – Он засмеялся.

Как-то, чтобы не сидеть в своей камере, я сходил к ним в гости. Сначала мы просто играли в шахматы с албанцем, но постепенно, когда разговорились с ними, меня будто затянуло в зловонную воронку отхожего места. Они с неподдельной садистской радостью рассказывали, что они любят делать с женщинами. Сидевший тогда с ними вор-молдаванин подхихикивал им, подбрасывая разные подобного рода идейки. Они втроём, изголодавшись по похоти, рисовали картину, в которой хотели бы оказаться после выхода на свободу. Омерзительную картину. После такой игры в шахматы хотелось пойти прямиком в душ и отдраить себя колючей мочалкой. С тех пор я держался от них на расстоянии.

Эти двое завалят своих адвокатов деньгами, отсидят они около годика и выйдут, широко улыбаясь нам на прощанье.

Был май, и я наконец-то выбрал себе адвоката.

– Вот, этот адвокат говорит по-русски и действительно работает, – сказал Сергей, протягивая мне визитную карточку.

«Этот адвокат говорит по-русски» – это было очень для меня важно. Так я мог дать ему номер родителей, чтобы он им всё объяснил и чтоб они обо всём договорились. Я так и сделал. Это был, несомненно, правильный выбор. Мало того, что он лично оказался заинтересован в том, чтобы мне помочь, оправдывая это тем, что «он сам когда-то был молодым и глупым», так он ещё и не взял больше положенного по закону за свои услуги. Дело он вырулил мастерски, практически просчитав всё до малейшей детали с точностью до недель. У него за спиной был десятилетний опыт работы. Но не этот опыт, а его благородное сердце подтолкнуло его оказать мне моральную поддержку, как бы это сделал не адвокат, а друг.

Помню, как я сидел перед ним с подавленным выражением лица, потухшими от бессонных ночей глазами, а он говорил мне со своим порой забавным акцентом:

– Ну, послушай. Дела обстоят так и так.

– Да, да, я понимаю. – Пытался я хоть как-то придать жизнь своей физиономии, выслушав уже в третий раз наиподробнейшее объяснение ситуации. Я осознавал, что ему лично было важно увидеть, что я стал спокойнее или довольнее.

– У меня бизнес в России. Я вообще по этой стране много поездил. Много русских повидал, и я скажу, что вы все такие.

– Какие?! – словно выйдя из оцепенения, поинтересовался я.

– Никогда не поймёшь, что у вас на душе.

Он выдержал паузу.

– Ну, ты пойми, что я могу и уйти, если тебе не хочется говорить. Я просто думал, что тебе будет приятно с кем-то поговорить на твоём родном языке…

Я очень благодарен этому человеку.

Когда я вернулся в камеру после первой встречи с адвокатом, решил прочитать одни из тех писем, что мне пришли из дома. Письма… вам никогда не удастся понять, какое значение они имеют для заключённого. Ведь альтернативой им служат только свидания два раза в неделю (это если есть кому навещать) и телефонный звонок – 10 минут в неделю.

Мама:

Миша:

Вечером, после приготовленного Сальваторе ужина, все смотрели развлекательные передачи по ТВ. Но это был один из вечеров, когда телевизоры по какой-то причине отключили. Это бывает, когда заключённые слишком много шумят, но в тот раз мы такого повода не дали. Может, проводились какие-то работы, может, что-то просто вышло из строя. Но вся загвоздка в том, что у заключённых очень быстро заканчивается терпение. Особенно когда их лишают того немногого, что у них есть.

– ТВ! ТВ! ТВ! ТВ! – через несколько минут в один голос орала уже почти вся секция, колошматя тарелками, кулаками и ногами металлические двери. Балаган успокоился, только когда несколько раздражённых охранников прошли по коридору, стреляя по сторонам злобными взглядами и выборочно останавливаясь у камер, чтобы сказать пару ласковых.