Вечером того же дня я наконец-то сходил в душ. Шампунь мне одолжил Карим.
Если честно, я задавался вопросом: как это делается? Знаете ли, всё это кино про тюрьмы создаёт своеобразное впечатление… Да ещё эти анекдоты про выскальзывающее из рук мыло. Ну, вы меня понимаете. В каждой секции в «Доцце» находится около 75 человек. В душ ходят по очереди: один день утром – камеры по левую руку, после обеда – те, что по правую. И на следующий день наоборот. Охранник следит за тем, чтобы в душе не было столпотворения (три душевых на всю секцию), поэтому он выпускает заключённых группками, контролируя трафик.
Решение проблемы с падающим на пол мылом заключалось не только в использовании жидкого геля для душа, но и в простом не снимании трусов в течение всей водной процедуры. «Гениально!» – решил я, узнав, как постояльцы этого своеобразного «дома отдыха» подстраховались на случай сожителей с определёнными наклонностями.
И вот впервые после выматывающего перелёта хлорированная вода, сбегая по моей спине, уносила грязную энергетику и часть накопившейся усталости и стресса вниз, в водопроводную трубу.
5
Голуби, очень напоминающие покупателей в супермаркете, деловито прохаживались по газону, усыпанному кучами мусора различного происхождения. Клиенты необычного магазина поворачивали головы и так, и эдак, моргая выпученными глазами, оценивая предоставленные их вниманию продукты. Чего здесь только не было: и огрызки груш, и шкурки бананов, и ароматные пластиковые упаковки из-под мяса и не только, заплесневевшие овощи, хлеб. Сколько здесь было хлеба! Просто рай! И он длится, пока двуногие существа не придут с чёрными мешками чистить двор. Но самое замечательное заключается в том, что те же двуногие существа не заставят себя ждать и вновь побросают из окон уйму вкусностей.
Я наблюдал эту картину через решётки небольшого оконца. Сегодня я оказался в числе тех, кто должен был пройти медосмотр. Я и несколько иностранцев стояли в комнате, в которой даже негде было присесть, ожидая своей очереди. Меня взвесили, затем померили рост, поинтересовались, приходилось ли мне оперироваться; расспросили в общем о болезнях, сделали рентген и отправили восвояси.
В итальянской тюрьме это работает так. Если у тебя встреча с адвокатом, или тебе прислали посылку и тебе надо идти её забирать, или просто-напросто ты по какому-то поводу должен выйти за пределы тюремных стен, тебе суждено оказаться в «камере ожидания». Что она собой представляет? Это небольшое помещение, где иногда есть стулья, но чаще всего имеется лишь небольшой выступ в стене, который можно использовать в качестве сиденья. Имеется огромное окно и, разумеется, сортир, а он часто так называемый «турецкий» – просто дырка в полу. Ах, ну да, как я мог забыть про крошечную батарею у выхода? И больше ровным счётом ничего. Если ты прилично одет, то не рискуешь даже присесть. А порой приходится ждать часами, так что начинаешь ходить туда-сюда как идиот, ну, это если тебе там не с кем поговорить. А может получиться, что ты там вообще один окажешься. Вот и делай что хочешь. Курить разве что. Ну а если человек некурящий? Тогда что делать? Можно читать надписи на стенах. Чего только люди не пишут. На румынском, сербском, албанском, арабском, итальянском, в конце концов. Ругань в адрес итальянских судебных органов и прочих частей тела, девизы и лозунги, собственные умозаключения, слова радости от последнего дня несвободы и многое другое. Но рано или поздно надписи заканчиваются. И тогда я, например, начинал петь. Но запел я не сразу. Должно было пройти достаточно времени, чтобы я понял, что это один из способов не сойти с ума, осознавая безысходность положения. Безысходность заключалась в этих бетонных стенах, решётках металлических дверей и окон с облезлой краской; в этих людях, вот уже в сотый раз увлечённо обсуждающих особенности своих судебных процессов. Или тех, что пустыми, уставшими от всего на свете глазами пялятся в окно. В окно на толстых голубей, которым нет до них абсолютно никакого дела.
6
– Привет, – я поздоровался с огрызком, плавающим в пластиковом стакане, который мы подрядили под пепельницу. Огрызок не ответил. Не очень-то воспитанным он оказался.
Сегодня 6 апреля. День, очень необычный для Италии. День, когда все убедились, как по европейским меркам плохо подготовлено итальянское правительство к чрезвычайным положениям подобного масштаба. День, когда жители Ломбардии, Тосканы, Рима, Сицилии ощутили себя одной нацией – итальянцами. Как жаль, что для этого единения послужила поводом эта трагедия.
6 апреля 2009 года в Акуиле, Абруццо, произошло мощное землетрясение. 6,5 по шкале Рихтера. Целые месяцы в СМИ говорилось о произошедшем и о тех восстановительных работах, которые там имели место, и о тех, что так и не произошли.
Я смотрел репортаж с мест событий, но никак не мог понять, что произошло. Итальянского я не знал, и слово «terremoto»25 мне ни о чём не говорило. К счастью, нашёлся человек, который мне всё объяснил.
По музыкальному каналу несколько раз в день будет теперь играть песня «Domani» «Завтра». Песня и видеоклип, в котором будет учувствовать большая часть итальянских певцов и певиц. Песня про то, что завтрашний день будет обязательно лучше. Песня о надежде. Вырученные средства от этого музыкального проекта собирались направить на строительство новых домов для пострадавших семей.
Но в этот день произошло что-то из ряда вон выходящее также и в нашей секции. Пока мы мирно топтали траву на прогулке, в один момент совершенно неожиданно откуда-то из-за стены вылетел огромный булыжник и с грохотом приземлился рядом с группой марокканцев, сидевших у стены. Воцарилось гробовое молчание. Его нарушила ругань арабов, которые вышли из оцепенения и поняли, что бы стало с одним из них, если бы камень приземлился тремя метрами левее.
– Сегодня у нас проведут обыск, – кто-то шепнул мне на ухо.
Воздух звенел от напряжения.
Когда мы, подавленные после случившегося, вернулись в секцию, мы нашли наши постели вывернутыми наизнанку, вещи в шкафах были скомканы, смяты, перемешаны. Да, пока были на прогулке, в камерах провели обыск. Что могли искать? Наркотики, оружие, деньги, мобильные телефоны… Я так и не понял, было ли это связано с произошедшим на улице или нет. Одно было ясно – надо было привести свои вещи и камеры в присущий им до обыска порядок. В нашей камере никто не ворчал, никто не жаловался, мы молча взялись за дело.
Вечером показывали какой-то голливудский фильм. Ребята молча смотрели телевизор. Карим, чья кровать была снизу, чтобы видеть телевизор, не вставая с неё, вытащил наполовину матрац из своего ложа и положил его на табуретку. Свет уличных фонарей, проходя через решётку окна, напоминавшую по своей форме пчелиные соты, ложился на стену рядом со мной. Я указал на него ребятам и зажужжал, изображая пчёлок-работяг, хлопочущих в их жилище. Трудолюбивые насекомые. Такие маленькие и бесполезные поодиночке и такие сильные и влиятельные, объединённые вместе целью, как одно тело, один организм. Марокканцы с детской искренностью довольно закивали, оценив мою наблюдательность.
7
Небо было пасмурным. На фоне этого неба тёмно-серое здание одного из корпусов тюрьмы выглядело по-настоящему отталкивающе. Мне было не известно его предназначение, я просто смотрел на него через решётку окна в камере ожидания. Вместе со мной сюда привели двух румын. Один из них сидел на стуле, второй ходил взад и вперёд весь на нервах. Они переговаривались между собой, создавая впечатление, будто они не просто знакомые, но ещё и сообщники. Один из них обратился ко мне:
– Ты какими судьбами здесь?
Я попытался объяснить, но толком нам поговорить так и не удалось – итальянского я не знал. Это впоследствии благодаря помощи молдаванина Жени я узнал, что они попались за воровство, и вообще, как показало время, они хорошие ребята. Один из них, тот, которого звали Флорин, услышав, за какие деньги я предпринял всю эту авантюру, дал мне кличку «Crazy».
В дверь заглянул охранник.
– Лунд!
Меня провели в кабинет. В маленькой комнате меня ждали трое. Молодые женщина-адвокат с её коллегой, мужчиной лет 30-ти, и неприглядный господин, которому было около пятидесяти. Шатенка оказалась моим адвокатом, выделенным мне от государства. Оно же им за работу и платит. Как правило, это молодые неопытные юристы. И что самое страшное, если адвокаты из частной конторы, как правило, «потеют» для клиента (особенно при щедрой оплате), то юристы от государства не испытывают к тебе почти никогда настоящего интереса. И эти двое не были исключением: не нужно было быть экстрасенсом, чтобы понять: я для них лишь очередная работа, задание, а не 18-летний растерянный парень, загремевший в тюрьму.
Пожилой мужчина, оказавшийся со мной по одну сторону стола, был переводчиком. Они представились и объяснили мне в двух словах, каково моё положение. Профессионализм как юристов, так и переводчика у меня вызвал сомнения: от тона девушки в неприглядном помещении похолодало, а переводчик говорил с невообразимым акцентом, выдавливая каждое слово с неописуемым трудом.
– Вы выбрали правильную стратегию, – заверила меня адвокат, – вы сразу же пошли на сотрудничество со следствием. Полагаю, что нужно продолжать двигаться в этом направлении для получения положительных результатов.
Особого доверия она у меня не вызывала, но пока я решил поступать именно так.
После этого недолгого разговора мы переместились в соседний кабинет, где нас ожидала, как я понял, прокурор со своей секретаршей. Её отношение к моей персоне было ещё хуже, чем у моей «защитницы»: в её тоне была толика высокомерия, как будто я был человеком второсортным, неполноценным, неправильным.
Допрос оказался процедурой нудной. Я рассказал всё, что знал, до последнего имени, малейшей детали. Я сдался, мне было больше нечего и незачем скрывать. Они слушали, записывали, но не выказывали особого интереса к моим словам. Было заметно, что ничего нового они от меня не узнали.
После допроса адвокат спросила, было ли у меня желание работать с ней или у меня в планах было нанять частного адвоката. Я по возможности вежливо через переводчика отказался от её услуг, и мы попрощались.
Оказавшись в своей камере, я лежал в вечерних сумерках на койке. До фильма по крохотному телевизору мне не было никакого дела. Желтоватый ядовитый свет коридорных ламп просунул нос между решёток двери. Я затянулся – кончик зажженной сигареты на несколько мгновений вспыхнул ярче. Затем раскрыл рот, не выдыхая, позволил серому дыму свободно выбраться наружу. Неторопливыми извивающимися змейками сгоревший табак улетал ввысь, чтобы рассеяться в воздухе, как рассеивалась моя надежда на скорое освобождение.
8
Я проснулся от глухого стука буханок булки о стол. Приподнялся и увидел рабочего кухни, который тянулся через решётку двери, заполняя стол зелёными яблоками, как корабли заполняют юг Италии африканскими беженцами. Выждав, пока он закончит свою работу, встал, умылся и принялся за завтрак. Молоко, остывший кофе и булка. Булка, пусть и отличалась жёсткой коркой, внутри была нежная и очень даже вкусная. Сегодня я завтракаю один: мои соседи-марокканцы на утренней прогулке. Сегодня мой двенадцатый день в тюрьме. Я начинаю наконец потихоньку приходить в себя и осознавать обстановку. Правда, лучше мне от этого не становится, отнюдь. Мой разум практически полностью отсутствует: он ещё не согласился признать действительность такой, какая она есть. Я мысленно нахожусь дома, в Таллине, там я засыпаю, там я провожу ночи, чтобы наутро проснуться в этой крохотной камере. День за днём. Но это ещё ничего. Настоящее испытание для моего мыслительного аппарата ещё впереди.
Сегодня я решил после обеда размять ноги. И тут мне на 12-тый день встретился своеобразный персонаж.
– У меня много имён, – заявил Антонио, так он, по крайней мере, представился. Он оказался практически единственным итальянцем, говорившим по-английски. Одна его рука была загипсована, и вся его личность была окутана комичной таинственностью. Сначала мы попытались узнать что-нибудь друг о друге, но это больше походило на разговор ни о чём, ибо никто из нас не стремился к откровенности. Затем мы заговорили на темы более философские. Рассудили о судьбе, о Боге и Его желании провести нас через трудности жизни, чтобы чему-то научить.
– Я люблю собирать стёклышки. Часто, прогуливаясь с девушками, я их так развлекаю.
«Что за глупое занятие», – решил я тогда.
– Вот первое стёклышко. – Он расковырял носком ботинка прозрачный осколок стекла.
– Вот и второе. Ты какое предпочитаешь? – обратился он ко мне с загадочностью, годившейся разве что для одурманивания молодых наивных барышень.
– Мне зелёный цвет нравится.
– Хорошо. Тогда я выберу прозрачный. – Он поднёс его ближе к своему глазу. – Через прозрачное стекло можно увидеть все цвета вместо одного.
Я рассмотрел мой осколок. На нём не нашлось ничего необычного, но лишь на первый взгляд. С другой стороны стёклышка оказалась цифра. Одно-единственное число. Тогда я ещё не знал, что это число – точная длина моего срока, который судья мне определит лишь спустя несколько месяцев. Несколько долгих месяцев.
Лёжа на застеленной кровати, я пытался представить, что происходит дома. Спохватились меня уже или нет. И если спохватились, то что делают, что думают. Сколько переживаний им доставит новость о случившемся? Вы представляете, как вам сообщают, что ваш сын не вернулся домой, потому что его арестовали за перевоз наркотиков и теперь он сидит в тюрьме в какой-то далёкой Италии? Я не представляю. Не представляю, какие эмоции, какие чувства могут вызвать эти слова. Как отреагируют мои родные? Как себя поведут?
Так, лёжа на постели в объятиях ностальгии, я повернулся к стене и прочитал оставленную кем-то на ней надпись шариковой ручкой: «Libertà è meglio di tutto. 1983». Марокканцы на языке жестов не смогли как следует объяснить её значение, тогда я решил дождаться утренней прогулки следующего дня. Молдаване мне эту фразу перевели так: «Свобода всего лучше. 1983».
9
И сегодня пробуждение не из лучших: все эти голуби, которые собираются за стенами тюрьмы на свою излюбленную ярмарку, раскудахтались как курицы, пернатые разбойники. Устроили балаган где-то совсем рядом сегодня, кажется, над окном, толкаясь на крыше.
Пятнадцатый день. Пошла третья неделя моего вынужденного отпуска, пока что ещё бессрочного. Сегодня пятнадцатое апреля. Этот день для меня по-особенному тяжек. Это день, в который 8 лет назад появился на свет мой младший брат. Между нами 11 лет разницы, так что я, когда он был совсем малышом, помогал родителям выполнять частично роль отца. Нянчил его, играл с ним, проводил львиную долю своего времени с моим братом, вместо того чтобы тусоваться с друзьями в городе или на пляже. Для предыдущих поколений это более чем естественно. Среди моих ровесников, к сожалению, такое понимание семьи встречается гораздо реже. Так вот, сегодня ему исполняется 8 лет. Должен признаться, я до сих пор не пропустил ни одного его дня рождения. Ни одного.
В этот день хотелось особенно уйти от своих мыслей, и я пошёл на прогулку. Помню, как кто-то жёстко прикололся над тогдашним мальчиком для битья. Помню, как все заржали как кони. Ржал и я над несчастным, но в определённое мгновение одна мысль резко осадила этот безмозглый смех, скачущий галопом прочь от разумности и человеческого достоинства. Я осознал, что начал не то что тупеть, но дичать. Молча оглянувшись на гоготавших, тогда я дал себе слово следить за собой. В будущем это повлияет на то, как много книг я прочту за решёткой. Меня будут обзывать адвокатом, профессором, а я буду всем назло читать, читать и читать.
Вечером я смотрел телевизор. Из тех десяти каналов, что были на выбор у заключённых, моим любимым был МТВ. Я включил его и мысленно вернулся домой. Это странное чувство, будто у меня есть астральный двойник, который как бы одновременно является неотделимой частью меня, но при этом может беспрепятственно отправляться куда пожелает. И так я одновременно оказываюсь в двух местах сразу. Один я – в тюрьме города Болонья, второй – в доме моей семьи в эстонском Таллине. И так получилось, что я, усевшись прямо на стол под самым телевизором, и мой двойник, сидя в просторной комнате на большой кровати, слушали одну и ту же песню. Звучала новая композиция группы Depeche Mode под названием «Wrong»: