Начало
Петров день в этот год выдался сухим и ясным, знать и сенокосу быть вёдренным, и сено будет добрым. Сразу после Петрова дня всем селом вышли на дальние луга. В первый день стан разбили на берегу ручья в тени развесистых ив. Мужики быстро спроворили несколько шалашей из тонкого тёса для припасов, растянули тканые пологи, под которыми устроили лежбище для ночёвок. Женщины принялись готовить праздничную снедь. Сегодня праздник. Сам сенокос начнётся завтра на рассвете, по свежей росе.
Старшие пацаны отправились в ложок, чтобы организовать там временный стан для отдыха. Ложок этот - небольшой овражек, поросший лопухом и мать-и-мачехой, расположившийся аккурат посреди Большого луга. На дне овражка - ключ с чистой ледяной водой. Идеальное место для короткого передыха во время сенокоса. Чтобы было где спрятаться от палящего июльского солнца, нужно соорудить навес. Руководил ребятнёй дед Никола - степенный рассудительный мужик, не смотря на почтенный возраст вполне ещё в силе, потому в сенокосе участвовал наравне со всеми, а в свободное время учил молодёжь уму разуму, опыт передавал.
Шестилетний Василь Чагин увязался со старшими хлопцами, не смотря на возражения матери:
- Куда тебе, Василёк? Мал ведь ещё. Отец, скажи ему, пущай тут сидит.
- Да ладно тебе, мать, - неожиданно поддержал сына отец, - чего парня к подолу-то привязала. Нехай сбегает, чего с ним станется. Да и дед Никола присмотрит...
И вот теперь он крутился между парней, приставая то к одному, то к другому:
- Антоха, давай доску подержу... Михась, дай я тоже стукну.... Вань, ну Вань, ну дай я хоть верёвку завяжу...
Старшие, однако, неизменно отмахивались от назойливого помощника:
- Отстань, мелкий... Иди, мелюзга, посиди в сторонке... Подрасти сначала, клоп, силёнок набери, потом к людям приставай...
Ну у кого тут терпения хватит? Взрослый бы не выдержал, а уж пацанёнок-то куда? Заревел в конце концов обидными слезами, пошёл Васёк в сторонку да и двинул что есть силы по молодому дубку-семилетку, невесть откуда взявшемуся в этом ложке, где отродясь никаких деревьев не росло. Сломать хотел, да молодой ствол оказался сильнее мальца. Прогнулся под напором и спружинил, больно стеганув обидчика.
- Ай! - взвизгнул Василь, вызвав общий хохот. И от хохота этого, а больше всего от улыбки, с которой на него дед Никола глядел, такая в нём лютая злость к этому дубку взыграла, что не стало во всём свете врага больше, чем он.
- Ах ты, злыдня, - Василь схватил тонкий ствол и стал крутить его из стороны в сторону, пытаясь согнуть, сломать его или может даже с корнем вырвать.
И стих разом смех, потому что почувствовали ребята, какая недетская обида и злость мальцом овладела. А дед Никола подошёл к нему, положил руку на плечо:
- Охолонись, паря, ишь какой горячий. Деревце-то при чем? Не ты его сажал - не тебе его и курочить.
- А его никто не сажал, - пробурчал сквозь слёзы Василь и шмыгнул носом, - оно само тута растёт.
- Само не само, а раз тут посреди чистого поля стоит, знать на то воля Божья. Глянь-ко вот - он поднял сорванный Васьком листок, - видишь жилки? Приглядись-ко, аккурат дерево нарисовано. Листик этот по образу и подобию от дерева произошел, так и мы человеки те же листики, по образу и подобию от Древа жизни происходим. И у каждого листика - человека свой рок. Кому жизнь прожить и почку с новой жизнью после себя оставить, а кому цветок родить, красоту навести, а иному глядишь судьба и семя в землю бросить, от которого не то что жизнь новая народится, а то и древо новое, Древо жизни... понимаешь? Голова содовая, - он потрепал Васька по голове, - Так, что, Божью волю не нам с тобой переделывать. Оставь дубок-то, пошли полог натягивать.
- Тоже мне дубок, - подумал про себя Василь, - куст несчастный, а туда же - дерево жизни. Вот вернусь потом с ножом и всё равно сломаю. Будут знать, как насмехаться.
Немного погодя Василёк кое-как успокоился, соплями шмыгать перестал, дед Никола ему по силам занятие нашёл: старшим колышки подавать, которые те в землю забивали, да полог на них натягивали.
Когда малый стан готов был, бригада вернулась к остальным. А там уже праздничный стол накрыт: каша пшенная ароматом парит, на холстинах шматки соленого сала, в крынках - морс брусничный да квас, да ещё много чего, чего сразу-то с голодных после работы глаз и не разглядишь.
История эта с дубком так и забылась бы, но кто-то из старших ребят рассказал её взрослым. Посмеялись незлобно, да и стали с тех пор дубок тот Васькиным дубом величать.
Война
Лейтенант Сидоренко стоял перед полком, вглядывался в уставшие обожжённые порохом и солнцем лица и думал: "Пять дней непрерывных изнуряющих боёв. От полка осталось сто двадцать бойцов. Из комсостава в живых остался только он, лейтенант Сидоренко. На правом фланге - боец со скрученным знаменем. Полк почти потеряли, а знамя цело. Значит и полк как боевая единица цел. Ну а личный состав - что же, его и пополнить можно. Нужно только до передышки дожить. Многие из бойцов легко ранены. Серые от пыли бинты на каждом третьем, да и остальным не легче. Немец по пятам идет, ни дня передышки. Люди измотаны, держатся из последних сил. Смотрят хмуро, понимают, что не просто так командир всех построил, Ничего хорошего от такого построения не ждут. И правильно делают.
- Бойцы, перед нами поставлена крайне важная и очень сложная задача, - лейтенант вдруг осёкся, почувствовав казённость и неуместность громких слов. Помолчал немного и продолжил, - братцы, на этом самом рубеже мы должны встретить врага и задержать его как можно дольше, чтобы основные силы успели переправиться через реку и организовать оборону... задержать их или умереть, если понадобится, - закончил он совсем тихо. Но каждый стоявший в строю его услышал.
Бойцы молчали и думали, но если бы можно было объединить все их мысли в одну, то получилось бы:
- Ну и ладно. Сил уже больше нет драпать. Почему бы и не здесь?!
- Товарищ лейтенант, разрешите обратиться, - перед командиром стоял молодой солдат в пыльной мятой гимнастёрке. Редкая юношеская щетина на щеках, тёмные круги под глазами, а вот взгляд ясный, задорный с какой-то шальной искрой.
- В чем дело?
- Я, товарищ лейтенант, местный. Вон там за лесом наше село. Эти луга я как свои пять пальцев знаю. Тут кругом болота, и танки только вон там по Большому лугу пройти смогут. А посреди луга есть овраг. Вон там, видите, крона дуба торчит. Танки там не пройдут и будут его справа и слева огибать. Вот я и подумал, если там, в овраге, я с бронебойкой спрячусь, то когда танки овраг пройдут, можно их сзади ударить.
- А пехота?
- А это уж ваша забота. Сможете отсечь её до того, как танки к оврагу подойдут, я свое дело сделаю. Не получится, значит не судьба. Лягу там, в овраге, под родным дубом.
- Тебя как зовут, боец?
- Чагин Василий.
- Вот что, Василий. План твой хорош. Только один не пойдёшь. Возьмёшь с собой второго номера и пулемётный расчёт.
Василий споро работал лопаткой, вгрызаясь в родную землю. Рядом, в десяти метрах, его второй номер Коля Сазонов отрывал вторую позицию. Пулеметчики тоже разделились и рыли окопы с разных сторон оврага. Работали быстро, опасаясь не успеть, ведь немцы шли буквально по пятам и могли появиться в любую минуту. Рельеф овражка позволял не тратить силы и время на переходы и сосредоточиться на обустройстве стрелковых позиций. Окапывались всерьез, основательно. Понимали, что в самое пекло сунулись, и от того, насколько качественно сейчас поработают, настолько долго и проживут.
Отрыв ячейку в полный рост, Василий утрамбовал глиняное дно так, чтобы получилось две ступени. Стоя на нижней, можно было стоять в окопе в полный рост и не опасаться, что немцы тебя заметят, а высота верхней ступени позволяла удобно стрелять из противотанковой винтовки. Поверх окопчика он насыпал бруствер, который должен был скрывать его во время стрельбы, его края обложил срезанным на дне овражка дёрном. Сорвал несколько пучков полыни и воткнул их перед собой, так чтобы они не мешали стрельбе и в тоже время скрывали его от глаз фашистов. На внутренней стенке окопа под правой рукой отрыл небольшую нишу, выстлал её листом лопуха, на который выложил пяток больших маслянистых бронебойных патронов. Потом во время боя искать их по карманам будет некогда, а второй номер, который должен бы их подавать, наверняка будет занят пехотой. Всё, организация стрелковой позиции по всем правилам военной науки окончена. Василий спрыгнул на дно овражка и выкопал пару ступенек в его стенке. С тяжёлой винтовкой много не напрыгаешь, и такая мелочь как ступенька здорово поможет при смене позиции.
Николай свою работу тоже почти закончил. Он уже полгода был его напарником, знал и умел всё, что положено второму номеру. Позицию он оборудовал так, как будто это Василий сам для себя её делал. Даже нишу для патронов предусмотрел. Тем не менее, Василий поднялся в окоп, установил ружьё, примерился, подсыпал немного землицы под ноги, подгоняя под свой рост, притоптал её как следует.
- Порядок, Коля, давай ещё по одной, ты там, я здесь.
К трем часам пополудни позиция была полностью готова.
Василий спустился на дно овражка и наполнил фляги, свою и Николая, ключевой водой.
- Мужики, - крикнул он пулемётчикам, - тут ключ есть, запаситесь водой, а то, когда бой начнётся, не до того будет.
- Успели и слава Богу, - подумал Василий и опустился на землю, прислонившись спиной к дубу. Над дубом, над лугом, над Землёй нависла пронзительная звенящая тишина. Такая тишина, что казалось, сорвись сейчас с дуба листок, и всем людям на Земле будет слышно, как он, шурша и кружась, падает вниз. Над лугом висел густой терпкий аромат разнотравья, пьянящий и влекущий назад в далёкое мирное детство.
- Господи, хорошо-то как, - подумал Василий, - вот так бы сидел тут под деревом, смотрел на синее небо, думал о доме, о родных, а не об этой чёртовой войне и об этих проклятых немцах с их Гитлером. А родные-то вон они, в двух часах ходьбы: отец, мать, Аннушка, любимая. А если бегом, то и того меньше. Господи, сколько же мы не виделись! Впрочем, сейчас есть задачка и поважнее, чем жену и родителей повидать. Не пустить гадов, остановить их тут, на дальнем лугу, или умереть. И не потому, что приказ или интересы армии, а потому, что Аннушка там за лугом, и мать, и отец, и дом родной...
Тишина дрогнула и рассыпалась на мириады мелких осколков. Где-то за лесом родился низкий утробный гул моторов и лязг железа.
- Танки!- Василий вскочил на ноги. - Ветер с той стороны - значит до них километр, не больше. Вылезут из леса минут через пять. Всё, братцы, кончай перекур. На позиции.
Над деревьями поднималось серое облако пыли. Гул разрастался и ширился, наползал неотвратимо и грозно, словно к людям подбиралось могучее мифическое чудище, безжалостное и равнодушное. Вскоре на окраину леса выполз первый танк.
- Один, два, три, четыре, - Василий оглянулся на считающего танки Ивана, кажется, так звали помощника пулемётчика. Молодой парень стоял, вытянувшись в полный рост, не сводя глаз от выползающей из леса колонны. Он воевал всего месяц и не мог скрыть подступившего перед боем волнения и страха. Василию это чувство было знакомо. Его испытывали все. Это не был панический страх, заставлявший труса бросать оружие и бежать в тыл без оглядки. Этот страх был недолгим, но успевал родить в душе холод и чувство одиночества. Мир вокруг съёживался в такой маленький объём, что казалось - есть только ты и твой враг. Причём враг не вообще, а конкретный. Вон тот солдат, вон тот танк, вон тот самолет. У каждого свой. Василий знал, что как только начнётся бой, этот страх уйдёт, уступив место холодной злости и расчёту. Бой превратится в опасную, но привычную работу.
Старший пулеметчик, пожилой сержант с иссеченным морщинами лицом и густыми пожелтевшими от курева усами, смотрел, не отрываясь, на колонну и торопливо докуривал папиросу, жадно затягиваясь и пряча огонёк в кулак.
- Не высовывайся, дура, - проворчал он, не оборачиваясь, засекут раньше времени и всё, хана.
Иван послушно присел, но победить любопытство не смог и снова выглянул из окопа.