Зимой, в каникулы, мы ездили в Лубянку каждый день. Там дядя Серёжа устраивал нам соревнования – то по теории, то по правилам дорожного движения, то по вождению. Оценки он нам не ставил. А тех, кто в чём-то затруднялся, подбадривал: «Ничего, парни, не трусьте. Все мы люди разные – у кого-то сразу получается, у кого-то не сразу. Но раз мы – люди, всё человеческое нам по силам. С одного раза не получилось – со второго пробуй, с третьего, с четвёртого, с пятого, с десятого… Всё равно, рано или поздно, получится!»
И мы старались, и у всех, пусть не сразу, но получалось то, что от нас хотели взрослые. Плохих оценок дядя Серёжа не ставил. Он не справившихся записывал в тетрадь, потом собирал их наставников и просил побольше ученикам уделять внимания, и доказывал, что ученики – это будущие помощники, от которых будет зависеть процветание колхоза. А кому не ясно, что, чем богаче колхоз, тем богаче колхозники. Дядю Серёжу все понимали. В общем, к апрелю мы не только освоили автомобиль и трактор, но и многому научились при ремонте техники, при подготовке к посевной и понемногу стали вникать в хозяйственные и агрономические вопросы. Проще сказать, мы за зиму повзрослели.
Чрезвычайных происшествий никаких не было. Только разве одно… Это дядя Костя Кудрявов (Костюнькин отец) перевернулся на машине, съезжая под гору. Но ничего страшного – лишь слегка ушибся да у машины кабину помял. А груз не пострадал, только упаковку слегка нарушил. Он из сельхозтехники двигатель к комбайну вёз. Колесо у него одно спустило и он решил доехать до Кокошино на трёх, как я в марте ездил в Лубянку с молоком. Он видимо подумал, что это просто. «Васька на трёх колёсах с молоком до Лубянки доехал, а я чем хуже?..» И опрокинулся. А было вот как. Шурке было поручено отправить с фермы молоко в Лубянку на сепаратор. Кокошинский сепаратор был в ремонте. А я, как ученик, был при Шурке. Вовка прихворнул и мы были вдвоём. Погрузили молоко (двенадцать фляг) и поехали. За баранкой был я. Не успели толком отъехать – бах! Камера у правого переднего колеса лопнула. На проволоку какую-то напоролся. Что делать? Запаски нет. Ехать надо срочно – сепаратор не только нас обслуживал, но и Лубянскую ферму. Медлить нельзя. Шурка побежал в мастерские, а я остался у машины. Стою и думаю: «Вряд ли Шурка найдёт Ивана Семёныча, механика, чтобы быстро сменить колесо. Иван Семёныч собирался сегодня съездить в сельхозтехнику, а кто другой поможет в такой беде? Будет большая задержка и будут неприятности. Мне-то может и ничего не будет, а Шурке попадёт.
Я, пока Шурку ждал, поддомкратил передок машины, снял колесо. Стою, нервничаю, соображаю: «А что, если весь груз в машине сдвинуть к левому заднему колесу? Тогда переднее правое совсем не нужно». Забросил накрывшееся колесо в кузов, сдвинул фляги в левый задний угол, закрепив их тросиком, чтоб в пути по кузову не ползали. Завёл машину и потихоньку поехал, тормозя перед каждой кочкой и рытвинкой. Проехал немного – получается! Остановился, поглядел в кузов – фляги на месте. Поехал дальше смелей. Перед лесом дорога в гору. Это хорошо – фляги вперёд не просятся. Но вот, проехав лес, дорога стала спускаться к речке. Поеду под гору, фляги могут передвинуться к кабине и их тяжесть может потребовать четвёртое колесо. Я остановился, подумал, развернул машину и спустился под гору задним ходом. Выехав на ровную дорогу, снова развернул машину кабиной вперёд и поехал как полагается. Приехал к сепараторной, никто и не обратил внимания, что у машины всего три колеса. Фёдор Степаныч, сепараторщик, завозмущался: «Почему один приехал? Кто тебе разгружать поможет? Я ведь не грузчик, всем помогать». – «Фёдор Степаныч, – говорю, – ну, беда случилась, потому один и приехал». – Какая ещё беда?» – «Да вон, видишь?..» – указал я ему на отсутствующее колесо. «Эх ты ж, мать честная! Это как же ты на трёх-то колёсах доехал? А Шурка где?» – «Колесо, – говорю, – пошёл искать».
Фёдор Степаныч помог мне выгрузить фляги и я пошёл в правление, чтоб позвонить в Кокошино – Шурка ведь там, наверное, меня потерял? Долго я пытался дозвониться. То никто не отвечает, то никто ничего не знает о Шуркиных проблемах. Словом, больше часа впустую убил, и вернулся в сепараторную. Фёдор Степаныч, тем временем, пропустил почти всё молоко. Я подождал когда он закончит, в надежде, что он поможет мне загрузить в машину обрат и сметану, но привезли Лубянское молоко двое парней, такие же, как и я, практиканты, помогли мне погрузить, даже не заметив, что машина стоит на трёх колёсах. А когда я стал упаковывать фляги, увязывая их тросиком, поинтересовались: «Что это ты, Васька, так тщательно фляги крепишь? Боишься, что по кузову разбегутся? Борта-то у тебя ведь хорошо закрыты». – «Да вы что, парни, – говорю, – али не видите, что я на трёх колёсах езжу?» – «Как это на трёх?..» Только тут они обратили внимание и пришли в ужас. «Да ты, Васька, совсем с ума сошёл! Опрокинешься же моментально! Выгружай сметану обратно – разольешь же всё по пути!» – «Не разолью!» – говорю. «Сюда доехал и обратно доеду». – «Не дури, Васька! Ну давай мы тебе на нашей машине всё отвезём. Давай перегрузим…» – «Спасибо, – говорю, – парни! Вам надо учиться ездить и мне надо учиться. Вот я сам и отвезу».
Завёл машину и поехал потихоньку, а парни глядели мне в след, разинув рты, глазам своим не веря. И я, так же не торопясь, потихоньку доехал до Кокошино. А там меня потеряли. Никто не видел как я уехал. Другая машина не приходила, молоко не перегружали. А что на трёх колёсах можно ездить, никто не подумал. Вот дядя Костя и решил воспользоваться моим опытом. После он специально приходил ко мне домой и спрашивал: «А как это, Васька, ты молоко в Лубянку и обратно на трёх колёсах возил, а я километра не смог проехать – опрокинулся?» – «А у тебя, дядя Костя, – спрашиваю, – какое колесо отсутствовало? Левое? Правое? Заднее или переднее?» – «Всё, Васька, как у тебя было – переднее, правое…» – «А груз у тебя в которой стороне был?» – «Да как мне его погрузили… – дядя Костя почесал за ухом. – Так посередине кузова, наверное». – «Э-э-э, дядя Костя, – говорю. – А ведь я в первую очередь про груз думал. Для чего машине четыре колеса? Чтоб она не упала. А если осталось три – упадёт. И куда упадёт? На тот бок, где нет колеса. Вот я весь груз и сдвинул туда, где есть колесо – в противоположный угол – и его закрепил понадёжнее, чтоб он не сдвинулся при тряске в тот угол, где нет колеса». – «Это, Васька, я соображаю, – сказал дядя Костя. – Пока ехал по ровной дороге, всё было хорошо, а стал спускаться под гору – загремел». – «А я, дядя Костя, под гору задом спускался». – «Эх ты ж, мать честная!» – воскликнул дядя Костя обхватывая голову руками. «Что, дядя Костя?» – спрашиваю. Но он на мой вопрос не ответил. Встал, прошёлся взад-вперёд по избе и сказал: «Не нам надо вас, пацанов, учить, а нам у вас учиться. Ну конечно надо было задом спускаться!»
Пётр Иваныч поругал его тогда: «На кой чёрт тебе надо было умничать? Зачем надо было торопиться? Двигатель не молоко, не прокис бы». И ещё подметил ему: «Ум человеку дан не только для того, чтобы думать, а и для того, чтобы понимать кем-то что-то придуманное».
А Шурка меня тогда встретил чуть ли не с кулаками: «Растакой ты сякой, Васька, с ума сошёл! Мало того, что я всю деревню избегал, перенервничал, пока тебя искал, так ты ещё и недозволенным занимаешься! А если бы ты перевернулся? Меня в тюрьму бы за тебя посадили!»
Жалко мне стало Шурку. «Ну побей, – говорю, – если я виноват». – «А вот сейчас и побью!» Взял он меня за грудки, потряс… и отпустил. Потом подошёл к машине, осмотрел её со всех сторон, в кузов заглянул, взялся за крыло над отсутствующим колесом, попробовал раскачать машину, почесал затылок и сказал: «А ты, Васька, молодец!»
А вечером все механизаторы собрались возле мастерских, получилось вроде незапланированного собрания. Мой поступок обсуждали. Кто хвалил меня, кто бранил. Спорили. И Шурке раззявство приписали. Ну, а раз это было не настоящее собрание, Шурка ни на кого и ни на что не обиделся, только подмигнул мне и стал собираться домой. «Послушайте, братцы! – закричал Витька Балагин. – А может Васька – экстрасенс?» – «Какой ещё экстрасенс?» – спросил кто-то. «Ну это… Как в Англии-то тот, который часам на башне приказал остановиться. Может Васька тоже умеет вот так вот приказывать? Приказал машине, чтобы она не опрокидывалась – вот и съездил в лубянку и обратно… на трёх колёсах». – «Не мели ерунду, – сказал Шурка, раздумав идти домой. – Соображаловка у него работает правильно. Экстрасенс…» – «А ты, Васька, на одном колесе можешь ездить?» – не унимался Витька. «Нет, – говорю. – На одном колесе только в цирке ездят». – «А на двух?» – «На двух, – говорю, – смогу». Все зашумели. Кто засмеялся, кто высказал недоверие. «Как на велосипеде что ли? Ты что, оси как-то на середину переставишь?» – «А зачем переставлять? – говорю. «Два колеса сзади, а впереди – лыжи». – «Специальные будешь делать лыжи-то? Тяжесть-то ведь большая. Пока лыжи делаешь, можно двадцать камер заклеить». – «А никакие не буду делать. Вы спросили – «сумеешь?», я ответил – сумею. Вот и всё».
Все притихли, а кто-то рассмеялся. На этом все и разошлись.
Пётр Иваныч потом, на колхозном собрании, вспоминал мой оступок: «Вот как надо радеть, заботиться о колхозном добре. Васька Сыроедов с большим риском ко времени отвёз молоко на сепаратор в Лубянку. На трёх колёсах!.. Это надо же!..» Но потом, всякий раз как меня встречал, председатель говорил: «Ты, Васька, пожалуйста больше так не рискуй – опасно это».
А Иван Семёныч мне пальцем погрозил и строго предупредил: «Ты, Чурок бесшабашный, прекрати заниматься самодеятельностью! Из-за тебя, не дай бог, ещё Шурку в тюрьму посадят».
Чурок – это моё прозвище. Парни иногда меня так обзывают. За что? Я не знаю. Но я на это прозвище не обижаюсь. Наоборот, оно мне нравится. Но я не слышал, чтобы меня обзывали взрослые. А вот Иван Семёныч обозвал. «Взрослые не рискуют на трёх колёсах ездить, – продолжал Иван Семёныч, – а ты… Чтоб такого больше не было!»
А вот дядя Костя рискнул. Ну, слава богу, всё обошлось. Ну уж от дяди Серёжи мне выговор был хороший. «Если, – говорит, – ты ещё что такое выдумаешь, я прикажу, чтоб тебе больше баранку не доверяли. Решительность вещь хорошая, – внушал он мне, – только не всякое решение бывает верным. Ты мог не всё учесть, а исправить ошибку не всегда возможно. Бывает что уже и поздно исправлять. А бывает, что уже и некому». – «Риск – благородное дело», – попытался я ему напомнить всем известное выражение. Дядя Серёжа резко ко мне повернулся. «Я тебе дам «риск»! Риск бывает слепой…, а бывает взвешенный». – «Так я вроде всё продумал», – спорил я. «Продумал? А всё испытал? Мог тросик не выдержать или развязаться. Или ещё что могло случиться непредвиденное. Раз в инструкциях такое не рекомендуется, значит это не дозволено. А за это права отбирают. И привыкать к подобным вольностям я не позволю».
А я и не знал, что дядя Серёжа может быть таким строгим. Я попросил у него прощения и поклялся впредь недозволенного не творить. Я только виновато спросил: «А почему дядя Костя позаимствовал у меня недозволенное? Он же старше меня… Он опытный». – «Дядя Костя? Вот тебе пример. Дядя Костя перенял у тебя то, что не надо было перенимать. Слава богу, что он жив остался. Могло ведь и хуже получиться». – «А почему он перенял?» – повторил я вопрос. – «Да не должен он был перенимать! Но… – дядя Серёжа подумал. – Психология… Человеческая психология исковеркана жизнью. Мы семьдесят лет живём по указкам да по подсказкам. Нам запрещено самим думать и решать. Для нас сверху существуют указы, приказы, установки, директивы, всякие уставы да инструкции. А при запретах человеческая психология способна возмущаться. Вот дядя Костя и решил проявить себя поперёк запретам. Но он не сумел воспользоваться своим умом. Дядя Костя человек умный. Но он воспитан в духе иждивенчества. Он привык жить по указкам да по подсказкам. И твой пример перенял бездумно». – «Это как – бездумно? Человек ведь он потому и человек, что постоянно думает». – «Правильно. Так и должно быть. Но вот беда – можно думать, решать сложные задачи, а можно и заблуждаться. И ладно если бы кто-то заблуждался и страдал сам. А тут вот как получается – кто-то заблуждается, а страдают дяди Кости».
Я смотрел на дядю Серёжу, внимательно слушая и стараясь уловить его логику. А он давно уже укротил свой гнев и не отчитывал меня, а ушёл в свою логику, полную возмущения. «Мы – иждивенцы. Не потому, что нам думать не хочется, а потому что нас такими делают». – «А зачем?» – «Что – зачем?» – «Зачем нас иждивенцами делают?» – «А затем, чтоб мы были зависимыми, безропотными, послушными». – «А кому и для чего это надо?» – «Надо, Васька. Очень даже надо. Это надо для того, чтобы свободно, беспрепятственно паразитировать». – «Как это – паразитировать?» – «Ты что, не знаешь слова «паразитировать»?» – «Знаю. А человек тоже что ли паразит?» – «Человек, Васька, в высшей степени паразит». – «Ну это ты уж, дядя Серёжа, слишком… «Человек – это звучит гордо», сказал Горький». – «Горький в своё время был прав. Он это придумал во имя культуры. Культура, она прячет многие грешные стороны человека. По законам культуры мы не должны ни говорить, ни думать, что человек – паразит. Есть правила приличия, которые отвлекают наше внимание от многих дурных сторон. Ну, например – ты же с расстёгнутой ширинкой по улицам не ходишь?» – «Нет!» – рассмеялся я. – «А растрёпанный, не причесанный, в рваной рубахе в школу ходишь?» – «Нет. Но всё равно, дядя Серёжа, как-то не по себе слышать, что я – паразит». – «И одеваемся, Васька, мы не только ради тепла, а ещё и чтобы что-то спрятать. И нужду после обеда стараемся справить в тайне. И много чего мы прячем от людей и от себя. Ты, Васька, просто никогда не задумывался над этим. И это очень хорошо. На самом же деле, Васька, весь животный мир – рыбы, птицы, звери, насекомые задуманы генами так – все они за счёт друг друга живут – паразитируют». – «И корова паразитирует?» – удивился я. «И корова… Чем она питается?» – «Травой». – «А трава, она разве не живая? Трава тоже организм».
Удивлению моему не было конца. Я стоял, глядел на дядю Серёжу широко раскрытыми глазами и думал – какой нехороший получился разговор! Нет, не то, что нехороший, а просто неприятный. Мне страшно не хотелось признавать себя паразитом. «А почему человек «в высшей степени паразит»?» – спросил я. – «А потому, Васька, что ни одно животное не паразитирует за счёт своих сородичей, а человек паразитирует за счёт человека». – «Нам в школе такого не говорили», – пожаловался я. – «В школе много чего не говорят. Учителя тоже ведь работают по указкам да подсказкам. А по-настоящему мы жизнь познаём только после школы, когда носом ткнёмся в нужду да во всякую несправедливость. Я вот что сейчас подумал. А можно ли из паразитов создать коммунизм?»
От такого вопроса я рот разинул. Уставился на дядю Серёжу, не знаю что сказать. А он посмотрел на меня и ещё страшнее задал вопрос: «А когда паразиты сожрут друг друга по пути к коммунизму, чем при коммунизме питаться?» – «А ты, – спрашиваю, – дядя Серёжа, почему не коммунист?» – «Почему я не коммунист? Всем интересно, почему я не коммунист. Вот и ты заинтересовался. А в этом совсем ничего интересного нет. Не верю я в коммунизм, вот и всё. Коммунизм – это сказка. Детская выдумка». – «Детская?» – удивился я. – «Да, Васька. По-детски глупая выдумка. Идея, мягко говоря, до конца не продуманная, многое не учитывающая, и вообще по сути – абсурдная». – «И в чём она абсурдная?» – «Да можно сказать во всём. Вот главный её принцип – «от каждого по возможности, каждому по потребности». Сделать всех иждивенцами – просто, но от паразитизма человека отучить нельзя. Паразитизм в человеке, увы, заложен природой, генами. Природу не переделать. Её можно нарушать, но не переделывать. А за нарушения она мстит. И кроме того – потребности человеческие безграничны, их никогда не удовлетворить. Равноправие – невозможно». – «Почему потребности не удовлетворить?» – «А потому что потребности рождаются с развитием человеческого бытия. На заре человечества потребности сводились к куску жареного мяса для пропитания, шкуре животного в качестве одежды, пещере в качестве жилья. А теперь?.. К тому же, сначала рождаются потребности, потом появляется необходимость их удовлетворения. Сначала возникают задачи, а потом необходимость их решения, а не наоборот. Вот видишь, какой сам по себе замысел коммунизма глупый. Детская сказка да и только». – «А Ленин? А Маркс?» – «Что – Ленин, Маркс?» – «Разве они не умные люди?» – «А ты их читал?» – «Нет» – «А говоришь умные». – «Так везде же – и в газетах, и в книжках, и в кино, и в школе их выше Бога ставят». – «Не верь тому, что говорят и пишут, узнай сам, убедись, разберись. Так учит Чехов. Вот это умница». – «Ну-у-у-у-у… вот я и сам… не по инструкции… на трёх колёсах…»
Дядя Серёжа улыбнулся, потрепал меня за волосы. – «На слове меня ловишь? Поверь мне, Васька, нельзя этого делать – это очень опасно. Один раз получилось – слава богу! Но больше не повторяй».
Ну, я, конечно, дал слово, что подобное больше творить не буду.