Вот так и выглядит в этой конторе гнездо самого главного путаника.
Много я повидал таких во время своих блужданий по конторам. У одного в шкафах были выставлены челюсти убитых им где-то в далеких морях акул, косвенно указывая всем на свою неприкосновенность и одновременно вольность, а с лица никогда не сходил ровный южный загар. Другой постоянно гремел посудой – как не войдешь к нему, видишь лишь спину и оттопыренный зад, а все остальное прячется за открытой дверцей шкафа, слышишь звон стекла, глубокий вздох, причмокивание, и затем уже не твердой походкой он идет к своему креслу, куда падает с довольной улыбкой и облизывает полные губы. Еще один был такой элегантный, всегда в хорошем костюме, усы пострижены аккуратно, по коридорам не ходил, а шествовал, ступал неторопливо, со всеми разговаривал ровно, никогда не повышал голос, не суетился, на губах играла снисходительно-высокомерная улыбка, и попасть к нему в кабинет получалось не всегда, очень часто дверь была заперта изнутри, а оттуда доносились женское хихиканье, постанывание и ахи… Еще один…
Да черт с ними со всеми. Все они, разнясь внешне, исполняли лишь функцию присутствия, надзора и принуждения, а функции управления и совершенствования в их понимании сводились к трем предыдущим.
А теперь я в этой комнате… За одним столом, лицом ко мне сидел сам Михаил Сергеевич, но лица его не было видно, видна лишь плешь не макушке, смотрит в какие-то бумаги. За вторым столом боком ко мне сидела незнакомая мне грузная женщина и тоже перебирала листы бумаги. Когда я вошел, оба на мгновение оторвали взгляд от бумаг, посмотрели на меня и опять погрузились в чтение, только юный «полководец», взмахнув рукой, произнес:
– Проходите, садитесь.
Я прошел и сел напротив тучной дамы. Она улеглась на стол всей своей массивной грудью, опустила плечи и, нагнув голову, скользила взглядом по строчкам, не обращая на меня никакого внимания. Я сравнил ее с бугорком из жира и курчавых волос, из которого торчали короткие руки с толстыми пальцами в золотых кольцах и перстнях, одно кольцо даже было обручальным. Поскольку оба продолжали молчать и читать, я покрутил головой из стороны в сторону, заметил в шкафу, стоящему вдоль боковой стены, ряд фужеров и рюмок, а рядом с дверью притаился кожаный диван – похоже, обязательный атрибут всех начальников, подбирающихся к должности заместителя директора.
– Мы вас пригласили, Александр…
Я сразу же обернулся на голос и, с выражением готовности исполнить любой приказ на лице, замер.
– Мы вас пригласили… – начал опять юный руководитель, не поднимая глаз. – Татьяна Марковна, а тут, кажется, ошибочка… Здесь должно быть семнадцать тонн, а у вас все двадцать…
Оба уставились друг на друга. Один смотрел через свои круглые очки в металлической оправе, другая выглядывала из под нахмуренных, выщипанных в тонкую линию бровей.
– Нет, Михал Сергеич, – уверенно заявила она голосом густым, немного с хрипотцой, голосом заядлой курильщицы, – я все пересчитала и девочки тоже… получается именно двадцать тонн.
Тот недовольно поджал губы, поводил пальцами по строчкам и кивнул головой, потому что пересчитывать самому, наверняка, совсем не хотелось.
– Хорошо, раз вы считали, то пусть будет двадцать, – и, не останавливаясь, сразу же обратился ко мне, словно я был продолжением этих таинственных «двадцати тонн». – Александр мы приняли решение перевести вас в отдел Татьяны Марковны. Богдан Осипович сказал, что вы недостаточно заняты у него.
«Вот, сволочь «дед», сдал… Избавиться решил, старый хмырь», – подумал я, а вслух сказал, голосом ровным, без напряжения:
– Ну, загрузка моя определяется им самим, так что с него и спрашивайте.
– Ну, это мы с него и спросим, – с хищными интонациями в голосе заметил Михаил Сергеевич, – а вам нужно будет перейти в отдел Татьяны Марковны. У нее много работы, нужно помочь девочкам.
Сидел я в этом отделе, когда стола у меня не было. Эти «девочки», которые не справляются и заняты дальше некуда, все предпенсионного возраста, гоняют бумаги между своими столами, как кот мышей, я так и не понял тогда чем они были заняты, а тут сама судьба посылает мне возможность разобраться в хитросплетении деловых отношений в этом отделе… Но… мне туда не хочется…
Подобные отделы с женским коллективом для таких, как я, хуже могилы. Лично я не понимаю собравшихся там женщин, что каждый день прибегают в эту контору, чтобы спрятаться от белого света в четырех стенах и убивать свое драгоценное время, перебирая бумаги, составляя таблицы, добывая какие-то цифры, раскладывая их, сводя и разводя их по таблицам… Похоже что дома их совсем не ждут… Либо очень ждут, но они спрятались за конторскими делами от домашних дел, что повсеместно считаются занятием однообразным, скучным, о которых говорят, что это рутина. И дома, следовательно, не кормлено, не готовлено, не убрано, и это вызывает у домашних постоянное раздражение, от чего тоже хочется сбежать – вот они и убегают.
Хотя, может, и нужда заставила кого-то из них пренебречь делами семейными и подзаработать, прислуживая в конторе, но тогда положение еще хуже.
А «вождь» девочек так и вообще деспот. Достаточно взглянуть на ее мясистое лицо, с тонкими, вздернутыми бровями, словно она пребывает в состоянии постоянного возмущения, с маленькими кабаньими глазками, под тяжелыми веками с толстым слоем грима, с губами, что превращаются в нитку, когда ей что-то не нравится или, наоборот, распускаются, как мясистый цветок.
Такой человек привык властвовать в своем отделе с деспотической самоуверенностью, он не допускает и намека на неповиновение, там все делается в соответствии с ее распоряжениями, желаниями, понятиями и капризами. Перед всем, что не исходит от нее лично, дверь закрыта. Распоряжения руководства для нее святы и обязательны к исполнению, дальше она разбивает все эти приказы, распоряжения и указания на составные части, и части эти раздает своим «девочкам».
Все эти «девочки» изучены ею вдоль и поперек, кружатся над бумагами, как маленькие винтики и шестеренки в ее собственном механизме, и к определенному сроку каждая возвращает свой маленький результат, все это затем собирается в единое целое и отправляется наверх.
Прекрасно, скажете вы! Так и надо… Но я не хочу быть там ни маленьким винтиком, ни шестеренкой. Вот беда – не помещаюсь в «гнездо» отведенное ей под винтик или под шестеренку. Создала для себя царство внутри другого королевства, и сама же поверила в эту иллюзию, и никого даже близко не подпускает. Смотрит на свое творение изнутри, а как оно выглядит снаружи – ей до этого и дела нет. Плевать, что выглядит оно убого и серо.
Однако, жизнь имеет одно свойство – она постоянно меняется, хочешь этого или нет. А любое новшество – для нее опасность, потому что сама она уже давно перестала учиться, и человека, приносящего с собой новые идеи, новые решения, разные усовершенствования, воспринимает, как разрушителя своей системы и претендента на свое место, а, следовательно, как врага. Вся ее система управления основана на простом правиле – подавляй любую инициативу, если она не исходит от нее самой и не приносит для нее лично никакой пользы. Сохранить свое начальственное место в отделе, а если и повезет, то подняться повыше – вот цель ее существования.
Но у нее на пальце широкое обручальное кольцо, которое она давно уже не снимает – кольцо по краям слегка закрыто кожей, оно как бы вросло в плоть… Вообще-то я не понимаю тех мужиков, что умудряются сосуществовать с такими женщинами. Может быть в семейном кругу, у домашнего очага, так сказать, что по нынешним временам имеет форму кухонной плиты, она превращается в ангела, существо любящее, нежное, послушное, но… лично я сомневаюсь. У меня-то подобные представительницы противоположного пола ничего, кроме отвращения, не вызывают, и скрывать я это не собирался, а она мои негативные флюиды уловила, и поэтому антипатия была взаимной.
Я немного знаком с женской натурой, поскольку был женат два раза, и один из них продолжается до сих пор, и могу сказать, что в основе такого поведения, как правило, лежат две черты человеческого характера: лень и практичность. Да, вот такое странное, на первый взгляд, сочетание лени и практичности, что соединяясь в разных пропорциях лежит в основе поведения, называемого «женской логикой», над которым некоторые, примитивно мыслящие граждане, имеют обыкновение посмеиваться, а не следует, нужно наоборот приглядеться повнимательнее, поизучать поближе, может чему-нибудь и научатся.
И вот в это место хотят меня переложить, словно я вещь какая-нибудь, не поинтересовавшись ни что я умею делать, ни чему я обучен, ни чем бы хотел заняться – просто перебрасывают с одного участка фронта на другой, словно идет война. Ну, про «фронт» – это я погорячился, но все равно неприятно.
И что меня там может ожидать, исходя из моей теории про лень и практичность? А то, что все мелкие дела, что звучит несколько странно, если принять во внимание чем они там вообще заняты, будут переложены на меня, как на «элемент с невысокой загрузкой», и мне придется заниматься черт знает чем. И стоило ли для этого учиться, сдавать экзамены, хоть это и было так давно, что и вспоминать тяжело, делать какую-то карьеру, стараться, надрываться, чтобы вот так, попав между этими двумя типами, превратиться в веник, которым будут выметать всякий мусор? Для меня ответ ясен.
И еще там будут следить за каждым моим движением, за каждым шагом, поскольку я единственный представитель противоположного пола, раздражающего своей непокорностью. Будут за моей спиной обсуждать в чем я пришел, как и с кем говорил, как выгляжу, как пахну, как ботинки шнурую, почему под глазами мешки или синяки, почему лицо опухшее – пьет, наверное, стервец, почему здороваюсь не так или совсем не здороваюсь… и это не один день или неделю, что можно перетерпеть, это день за днем, месяц за месяцем, а если Петр Степанович не примет никакого решения, то я вынужден буду сидеть там год за годом, и начальником, распоряжающимся мной, словно вещью, и моей жизнью заодно, будет вот эта бабища, от которой меня уже тошнит – тиран в юбке.
А хуже всего – это когда они, ее «девочки», вдруг ни с того ни с сего захотят взять надо мной шефство, начнут любезничать, обхаживать, как единственного представителя слабой и не долго живущей половины рода человеческого – вот тогда мой удел – импотенция. А мне оно надо?
По сравнению с ней Богдан Осипович и Аграфена Фроловна просто ангелы, старосветские помещики, добрейшей души люди, сонные либералы, за чьей спиной можно спокойно заниматься своими делами и не переживать особенно, что за это последует наказание.
А этот… хлыщ плешивый – ему что семнадцать тонн, что двадцать – на все наплевать, у него, наверняка, все мысли в голове сейчас вьются как бы в постель к какой-нибудь девке нырнуть или какого цвета панталоны взять с собой, когда в очередной раз «сорвется» и убежит на юга.
Нет! Мне такого не надо. Придется отбиваться. А как от них отобьешься? Это же не высокообразованные, тонко чувствующие собеседника интеллигентные люди, это хамоватые, упрямые, жадные, наглые представители рода человеческого, уверенные в том, что их положение в этой конторе позволяет им распоряжаться чужим временем, а значит и жизнью, по собственному усмотрению, и что они там присмотрели для меня, мне даже и знать не хочется. Придется бороться с ними их же оружием – наглостью и хамством – тут главное заветную черту не перейти и не опуститься до рукоприкладства…
– А чем, позвольте узнать, мне предстоит там заниматься? – спросил я голосом мягким, но внутренне уже напрягся и большой палец правой ноги сжал изо всей силы – это простой и проверенный способ перенаправить волны раздражения и злости с лица на ту часть тела, которую не видно.
– Нужно заняться обзвоном филиалов, собирать данные о продажах и поставках.
– Не понял… Каким-таким обзвоном? – удивленно переспросил я.
– Нужно будет звонить в филиалы в отделы поставок, – уверенно ответил Михаил Сергеевич, успокоив меня, а то я подумал было, что слышать стал плохо.
– Да, ладно, – хмыкнул я. – Шутите!
– Нам не до шуток, – мрачно добавила Татьяна Марковна.
– Я это заметил… Но таким способом информацию собирали, насколько я помню, лет сто назад, когда, кроме телефона, никаких других средств связи не было.
– И что? – с вызовом в голосе спросил Михаил, который Сергеевич. Недаром я не люблю людей с таким именем – у них в голове кроме путаницы ничего нет.
– Нет… Ну, если вы промышляете здесь такими древними способами сбора информации, то, может быть, и тайно абортами занимаетесь?
– Что? – в один голос взвизгнули они.
– Вы глухие или пьяные? – продолжил давить я.
– Что? – опять завизжали они.
– Да, похоже, что глухие. Нет, – твердым голосом произнес я, – меня это не устраивает. Поищите кого-нибудь другого. Секретаря себе наймите, пусть он и звонит, – и, с деланным безразличием, задрав глаза, начал изучать потолок.
А там две мухи бегают, одна вокруг другой, и так ловко у них это получается, да еще и вверх ногами, что залюбуешься, ну я и смотрю туда, глаз не опускаю. Но вот одна муха сорвалась и полетела куда-то. Вторая остановилась, посчитала, наверное, что в одиночку бегать скучно, оставила пару бурых точек, с довольным видом потерла лапки и тоже полетела. Ну, как мухи разлетелись, я и опустил глаза, чтобы увидеть, как у моего молодого начальничка от злости оправа на очках чуть не дымится. Татьяна Марковна тоже перестала шуршать бумажками и вытаращилась на меня с таким же злым видом, улеглась на стол всей своей грудью и толстую шею свою вытянула настолько, насколько это у нее получилось.
– Это вы что же, отказываетесь исполнять наши распоряжения? – прошипела она.
– Именно, – подтвердил я ее опасения.
– Так мы можем и заставить, – змеиным голосом поддержал свою сотрудницу юный руководитель.
– А и пробуйте на здоровье, – небрежно махнул я рукой, хотя было сильное желание размахнуться пошире.
– И потом… там у них в отделе шесть человек, не считая вот этой гражданки, – я небрежно кивнул головой в сторону тетки, а у той даже кудряшки на голове встали дыбом от такой наглости. – Если вы вдвоем, – я вначале взглянул на молодого руководителя, ставшего почти бурым от еле сдерживаемой злости, а потом на его подчиненную, что также напоминала перезревший помидор, готовый лопнуть, и продолжил свою мысль, – не умеете организовать своих людей, в таком количестве, чтобы отдел справлялся со своими обязанностями, то вам лучше уволиться, обоим и сразу. Все равно уберут за неисполнительность и низкую квалификацию.
И еще раз обвел их многозначительным взглядом, а те сидели напротив, словно замороженные, и не знали как на все это реагировать – бунт на корабле для них, по-видимому, явление новое – один кривил рот в какой-то зверской усмешке, а вторая сжала губы так, что их не стало видно совсем. И кто это у них бунтует? Какой-то…
И вот тут-то у этих двух типов и сработал инстинкт самосохранения.
А и в самом деле, кто? Кто это такой, что так нагло посылает их куда подальше? Откуда он здесь взялся. С улицы сюда не набирают, бродяг здесь не бывает. Появился откуда-то – откуда неизвестно. Никто про него ничего не знает, не ведает. Сидит себе у Богдана тихо, смирно, копошится потихоньку, и кто знает что за люди стоят за ним, если он так ведет себя? Может не стоит теребить его. Не тронь и вонять не будет…
Оба они переглянулись и замолчали, а я посидел, посидел, вижу, что дело, вроде, решилось, а общество их меня не устраивает, тяготит, встал и спросив напоследок:
– Как я понял, абортами вы здесь не промышляете… А зря, говорят прибыльное дело… Ну, тогда, всего хорошего, – развернулся и пошел к двери. В ответ ни звука, а я даже оборачиваться не стал, чтобы кинуть прощальный взгляд на их физиономии.
Смешно?
В отдел я вернулся в отвратительном настроении. Молча шлепнулся на свой стул и с рассеянным видом стал перекладывать карты на экране компьютера и не заметил, как ко мне сзади подкрался Богдан Осипович.
– Что этот хотел-то? – спросил он, как будто и сам не знал.
– Кто? Этот… – переспросил я, затягивая паузу, чтобы придумать что-нибудь злое и ядовитое, но в голову ничего не лезло, и я сказал первое, что на ум пришло:
– А ничего не хотел. Поболтали, и на этом все закончилось.
Но на этом все не закончилось. Болтун очень скоро дал о себе знать.
От идеи засадить меня за телефон мои новые «друзья» не отказались, побежденными себя не признали и решили нанести удар с фланга, точнее сказать с угла, где «дед» сидел.