Утром Агапий решился идти к Евстафию-Плакиде, рассказать ему все и просить его содействия.
Он нашел Евстафия-Плакиду одного. Старик сидел, подперши голову руками, в глубокой нерадостной думе. Лицо его носило печать скорби и усталости.
Увидев входящего Агапия, он отвел руки от лица и сказал кротко:
— Что тебе надо?
Агапий в кратких словах принялся рассказывать ему свои приключения; Евстафий-Плакида с несвойственною его летам живостию вскочил с своего места и задыхаясь произнес:
— Агапий! Феопист! Медаль!.. Лев!.. О сын мой! Сын мой! Дети мои! Бог мой! Как мне благодарить Тебя.
И он упал на колена, обнимая сына и торжественно из глубины души сказал:
— Ты дал, Ты взял, Ты возвратил. Да будет благословенно святое имя Твое во веки веков!..
Через несколько времени после того в стане царствовало великое волнение. Из Рима прискакал вестник и возвестил о смерти Траяна и о восшествии на трон императорский Адриана. Плакиде и его армии пришло приказание возвратиться в Рим, и в армии все радовались, ибо двухлетний поход, опасности и труды истомили войско. В стане раздавались громкие крики всеобщего ликования. Вестник подъехал к палатке полководца и подал ему сверток. Вот что было в нем написано:
«Богам угодно было возвесть меня на трон императорский. Мы решили почтить триумфом храбрую армию и Плакиду, ею предводительствовавшего, и потому повелеваем ей и ему возвратиться немедленно в Рим. Адриан».
Евстафий-Плакида сидел, опустя голову, держал сверток в руках и, казалось, погрузился в глубокую думу. Наконец он поднял голову и сказал тихо.
— Триумф! Триумф! Я почти предвидел это.
Он встал и приказал собираться в путь и назначил к выступлению раннее утро следующего дня. Затем, оставшись один, он долго ходил взад и вперед в шатре своем. Казалось, что он боролся с собою, или собирал силы на новый подвиг, или готовился к чему-то необычайному. Его размышления были прерваны вошедшим слугой, который сказал ему, что старуха, хозяйка того садика, в котором стоял его шатер, желает быть к нему допущена.
Плакида, как все высокой души люди, не был горд и надменен; он считал чванство низостию и даже в те минуты, когда сам был удручен тяжкими мыслями и воспоминаниями, допускал к себе бедных и имевших нужду в его покровительстве. Он тотчас принял старуху.
Она была лет преклонных и несмотря на свою бедную одежду отличалась благородством движений и стана. Следы тяжкого горя лежали на ее поблекших щеках и несмотря на лета, в чертах ее можно было признать красоту, которою она была одарена в молодости.
Она упала на колена пред славным и могущественным полководцем.
— Великий начальник армии римской, сказала она, — умоляю тебя принять участие в моем несчастий. Я гражданка города Рима. Несколько лет тому назад я была разлучена с мужем и детьми и продана сюда в рабство. По смерти моих господ мне возвратили свободу, но я томлюсь здесь одиноко на чужбине. Я желаю возвратиться в Рим и заклинаю тебя именем твоей супруги и твоих детей…
Она взглянула на него и не была в состоянии произнести ни единого слова. Она уставилась на Плакиду и жадно вглядывалась в черты его и вдруг со внезапным, страшным криком бросилась к нему:
— Скажи, ты Плакида, Евстафий во крещении, да, да, ты супруг мой столь долго оплакиваемый! Я Феопистия, ужели ты не узнаешь меня?
От избытка чувств она упала в обморок к ногам своего супруга. Когда она пришла в себя, он нежно обнимал ее, а два ее сына стояли пред нею на коленах и прижимали ее руки к своему сердцу. Кто опишет сладкие чувства, наполнявшие сердца их, кто опишет восторги свидания, радость и волнение, с которыми они поверяли друг другу испытанные ими несчастия и длинную разлуку, стоившую всем им таких горьких слез. Радость матери и сыновей была безгранична, но Плакида сильнее прежнего задумывался, предугадывая и готовясь на новое, более тяжкое испытание. Он просил у Бога одного: не быть разлученным с семейством и Господь услышал эту молитву.
Армия с востока шла медленно на запад. Плакида не оставлял ни на одну минуту жену и сыновей своих, когда обязанности военачальника не отрывали его от них. Он провел с ними несколько счастливых недель, в продолжение которых мог наслаждаться зрелищем полнейшего счастия жены и сыновей, хотя сам порой впадал в грустные думы.
Римская империя в царствование Траяна благоденствовала, враги ее были побеждены и на востоке многие страны завоеваны и присоединены к ней. Христиане не подвергались в его царствование жестоким преследованиям, хотя многие из них были осуждены и казнены. Когда Адриан вступил на престол, положение их изменилось. Адриан был человек жестокий и коварный, но боялся проливать кровь, так как его предшественники не щадили ее и граждане города Рима были утомлены и чувствовали отвращение к жестоким и беспрерывным казням. Несмотря однако на эту осторожность Адриана, многие христиане погибли при нем мученическою смертию. Преследования не были безустанны, но начинались внезапно и также внезапно прекращались.
Адриан был страстный любитель архитектуры и строитель зданий, которые до сих пор, после стольких веков, грабежей и разорений Рима при нашествии варваров, уцелели и приводят в восторг своим изяществом и громадностию всех тех, кто посещал Рим. На пути к церкви св. Петра, за мостом, величаво подымается крепость св. Ангела; она построена при Адриане, но Ангел, трубящий в трубу на ее куполе, поставлен позднее во время торжества христианства над язычеством. Гипподромы, театры, храмы, дворцы, построенные Адрианом, занимали огромное пространство от Капитолия и Квиринала до Тибра. Кроме того, на берегах Дуная, на Рейне, в Британии можно до сих пор видеть дивные развалины мостов, замков, дворцов, укреплений и надгробных памятников, воздвигнутых при Адриане. Вообще Адриан любил постройки, зрелища и торжества. Воздав божеские почести императору Траяну, он устроил в честь его триумф, в котором сам представил умершего на войне императора, не успевшего окончить своей победоносной кампании. Триумф по его приказанию дарован был Плакиде и его армии. Римляне упивались зрелищем триумфа. Вот вкратце описание того, как он происходил обыкновенно.
Впереди шли музыканты; они играли и пели стихи, сочиненные в честь победителя. За ними следовали быки с раззолоченными рогами, с гирляндами на головах. Потом везли на колесницах добычу, взятую у неприятеля. Это была смесь всякого рода вещей: статуй, золотой и серебряной утвари, оружия, золота и серебра в слитках, драгоценных украшений и тканей, на которых были написаны имена покоренных народов и изображены страны, присоединенные к империи. Затем вели скованных царей и вождей покоренных народов, с их женами, детьми, придворными, друзьями и родственниками; музыканты и танцовщики следовали за ними; многие из них были одеты сатирами, другие украшены золотыми венками. Посреди них шут, одетый в женское платье, должен был во все время шествия насмехаться над побежденными. Длинная вереница рабов несла курильницы с ароматами, насыщавшими воздух благовонием. За ними стоя ехал на колеснице победитель, одетый в пурпур и золото, в лавровом венке, с лавровою ветвию в правой руке и со скипетром из слоновой кости, украшенным орлом, в левой. Он был нарумянен, как статуя Юпитера в праздничные дни: на шее его висел небольшой золотой шар-талисман, предохранявший от дурного глаза. Колесница, блистая золотом и украшенная резьбой из слоновой кости, медленно двигалась, запряженная четырьмя белыми конями, а иногда слонами и даже дикими, обученными зверями. За нею шли толпы родных, клиентов, граждан в белых тогах. Дети победителя обыкновенно ехали с ним на колеснице, разделяя триумф отца. Раб, державший в руках венец из золота с драгоценными камнями, был обязан постоянно шептать на ухо победителю: «Помни, что ты смертный». За колесницей шли пешком сенаторы и власти, а за ними вся победоносная армия. Конница и пехота в боевом порядке, все солдаты с лавровыми венками на головах, с добычей в руках, воспевали свои собственные подвиги и подвиги своего полководца и иногда громко прерывая свое пение вскрикивали: Io triumphe! (о триумф!) Народ Римский подхватывал этот крик и он громко несся по стогнам великого города.
Когда шествие достигало форума, победитель приказывал взять пленных царей и военачальников и умертвить их у подножия Капитолия в так называемых Gemoniae, на ступенях, ведших на Капитолий.
Когда шествие подходило к храму Юпитера, триумфатору докладывали, что приказание его исполнено; тогда он приказывал принести в жертву Юпитеру и другим богам белых быков, а их раззолоченные рога и зеленые венки положить к ногам священных статуй.
После триумфа несколько недель длились празднества, на которых погибало множество людей и животных. Но кто же помышлял о том? Народ Римский ликовал и жадно искал сильных впечатлений. Жизнь человеческая считалась ничем, христианство научило считать ее драгоценною; ибо предписывало людям любить один другого, как самого себя. Увы, этот высший закон христианского учения далеко не исполняется вполне, но по крайней мере часть его получила применение, и во всех обществах христианских законы государства и нравы воспрещают проливать кровь людскую и из терзания людей делать себе потеху.
Такой-то триумф был назначен для Плакиды и его войска. Когда оно подошло к Риму, день клонился к вечеру. Император Адриан выехал, повинуясь обычаю, навстречу победителю и заключил Плакиду в свои объятия. Он приказал войску провести ночь у ворот Рима и на другой день войти в триумфе в город. Евстафия-Плакиду и его семейство император увез с собою во дворец, где был приготовлен пышный ужин. Плакида, по желанию императора, подробно рассказал ему о своих походах, победах, о храбрости сыновей своих и о том, как чудесно он узнал их и отыскал свою жену.
На другой день, при свете яркого солнца, войско в триумфальной процессии вступило в Рим с обычною пышною обстановкой. Несметные толпы народа теснились около воинов, любуясь на необычное зрелище. Тут были и увенчанные лаврами солдаты, и тяжелые колесницы, везомые белыми конями и наполненные драгоценностями, с клетками диких зверей, привезенных из тех дальних стран; тут было множество разнородной добычи, взятой у побежденных. Плакида с женой и сыновьями стоял на золотой колеснице, везомой четырьмя белыми, редкой красоты конями и ехал впереди своей победоносной армии; но в его осанке, в выражении лица его не было и тени торжества победителя и надменной радости триумфатора. Напротив того, он был глубоко погружен в себя; черты лица его обличали ясность души, но души смиренной, а не ликующей и задумчивые глаза выражали страдание. Его два сына, строгие, спокойные, глядели решительно, но с кротким сожалением на несметные толпы народа, который приветствовал отца их. Жена Плакиды не спускала взоров с сыновей и казалось не могла наглядеться на них; она крепко сжимала руку супруга, как будто в его силе старалась почерпнуть и свою силу.
Шествие подвигалось медленно к Капитолию, а в толпах народа все больше и больше росло недоумение. Все спрашивали в толпе друг у друга: где же жертвы? Где пленные, которых должно было предать смерти? Где, наконец, белоснежные волы, увенчанные гирляндами, которых должно принести в жертву Юпитеру? Где рабы, которых скованных влачат за колесницей триумфатора? Но вот шествие подошло к форуму. Напрасно исполнители смертного приговора вышли из тюрьмы и искали глазами осужденных на смерть, неповинных ни в чем людей, защищавших свое отечество от неприятеля. В первый раз после стольких триумфов, в этом триумфе не было побежденных. Евстафий-Плакида даровал им вместо смерти свободу, а вместо того, чтобы предать их позорной казни, отпустил их домой, одарив их на дорогу значительною суммой денег. Ропот пробежал в толпе, смущенные и изумленные тюремщики удалились.
Но вот процессия остановилась у входа в храм Юпитера. Жрецы, одетые в белые одежды, ожидали белоснежных волов, увенчанных гирляндами, чтобы заклать их у алтарей богов. Громадный костер горел посреди храма, готовый пожрать часть жертвы; благовония курились в золотых курильницах. Плакида, жена его, сыновья его, сошли с колесницы не без торжественной медленности, но не вошли во храм, а стали у его преддверия. Жрецы приглашали их войти, поклониться богам и дать знак начать жертвоприношение.
Евстафий-Плакида отказался, отказались и сыновья его.
Храм сотрясся от яростного народного вопля. Негодование и гнев охватили мгновенно несметные толпы Римлян. Из славного победителя, внушавшего общее почтение и любовь, Евстафий-Плакида мгновенно в глазах толпы превратился в презренного христианина.
«Смерть христианам!» — завопили десятки тысяч голосов.
Ликторы схватили Евстафия-Плакиду и его семейство и сквозь ряды разъяренной черни, с трудом защищая, его от ее ярости, повлекли к императору. Император ожидал победителя во храме Аполлона. Увидев его, император изумился, но узнав, что случилось, сказал с суровым недоумением:
— Как? Ты позоришь свои седые волосы! Вместо триумфа ты заслуживаешь жестокую смерть!
— Я в твоей власти, — отвечал Евстафий-Плакида, — тело мое принадлежит тебе, но душа моя пойдет к создавшему меня Богу. Я не желал оскорбить тебя, но не могу поклоняться идолам.
— Так ты хочешь погибнуть и погубить сыновей своих во цвете лет, убить их несчастную мать! Опомнись, поклонись богам и ради прежних заслуг твоих я прощу тебя и отпущу с детьми и женой в отдаленную провинцию, где ты окончишь дни свои в мире.
— Не могу поклоняться идолам. Я христианин и исповедую единого Бога и Его Сына Христа Спасителя.
— Безумец, — сказал Адриан с неописанным презрением и приказал отдать Плакиду и все его семейство на растерзание зверям.
Плакида и его семейство были заключены в ту самую тюрьму, от которой он по христианскому милосердию избавил взятых им пленных.
Тюрьма эта была высечена в каменной скале, у подножия Капитолия и состояла из двух комнат, сделанных одна над другою. Войти в нее можно было через узкое отверстие, находившееся в потолке. Нижняя, совершенно темная и душная комната была назначена для лиц, приговоренных к смерти. Луч солнца и дыхание чистого воздуха никогда не могли туда проникнуть. Там погибли Югурта, Верцингеторикс, вождь Галлов, Катилина и многие другие. После этих знаменитых лиц язычества в ней же погибали тысячами христиане за веру свою.
На другой день амфитеатр наполнился зрителями, нетерпеливо ожидавшими смерти престарелого, покрытого и сединами, и лаврами Плакиды. Сам император должен был присутствовать в цирке и появился со всею своею свитой. Сенаторы встали и приветствовали его. Приветствовали его и весталки в своих белых туниках и белых покрывалах, венчанные белыми розами. Народ поднялся и вопил: «Великий! Великий! Бессмертный! Богоподобный!» Император вошел держа, в руках скипетр из слоновой кости, на верху которого блистал сделанный из золота орел; раб шел за ним и нес золотую, украшенную драгоценными камнями корону. Лишь только император сел, как раздался звук литавр и труб, возвещавший о начале представлений. На арену попарно вступили гладиаторы, обошли ее вокруг, но народ не хотел смотреть на их битву и громко требовал христиан. Император уступил его желанию и подал знак. Евстафия-Плакиду и его семейство закованных ввели на арену цирка. Им приказали поклониться изваянию Юпитера, стоявшего посреди арены. Они отказались. Гробовое молчание царило в громадном цирке. Евстафий-Плакида и сыновья его стояли недвижимо, не глядели ни на кого, и уста их шептали молитву. Жалость закралась в сердце многих при виде старика-отца и двух красавцев-юношей, сыновей его. Но вот, скрипя на огромных петлях, железные ворота отворились: два льва и четыре другие дикие зверя вторглись на арену. Они бросились к Плакиде: один из львов согнул свою голову и положил ее к ногам Плакиды, а другой спокойно улегся.
— Натравите зверя, — закричал император.
— Натравите зверя, колите его мечом, — завопили сенаторы, красавицы весталки, а за ними и вся толпа народа верхних ярусов цирка.
Зверей подняли пиками и мечами, но они, описав несколько кругов по арене, опять легли у ног Плакиды. Пустили других зверей — и напрасно: они не трогали ни старца, ни сыновей его. Тогда император в порыве гнева приказал сжечь их живыми; это тотчас было исполнено со страшною жестокостью. Но и тут совершилось новое чудо: Плакида и дети его отдали Богу свою чистую душу, но тела их остались нетленны; на них не было ни малейшего следа огня. На третий день по их смерти христиане втайне похоронили их и над могилой их впоследствии сооружена была церковь, она и теперь еще цела и в ней почивают мощи св. Евстафия-Плакиды. Наша православная церковь чтит также этих мучеников, и в Москве найдется не один придел во имя св. Евстафия-Плакиды.