Услышав этот крик, пастор поднялся и, схватившись за канат, с неожиданной ловкостью вскарабкался на палубу отходившего уже парусника.
— Синьор, спасайтесь! — закричал Модильяни. — Мы горим! Пожар!
Подбежав к борту «Дракона», итальянец на миг остановился: «Вифлеемская звезда» отошла уже на несколько ярдов. Затем прыгнул, подняв руки, и, кончиками пальцев поймав борт парусника, повис. Ноги Модильяни судорожно искали опоры. Кривой Пуфель подбежал к борту и опустил на руки итальянца кованый каблук своего тяжелого морского сапога. Модильяни, вскрикнув, разжал окровавленные пальцы и свалился в реку. Кильватерная струя уходящей «Вифлеемской звезды» подхватила его, закрутила, потянула вниз. Но он выплыл, выплюнул воду и крикнул только одно слово:
— Мерзавец!
…Папен, не снимая рук с кранов замолкшей машины, смотрел, как огонь змейками взбирался к верхушке мачты по просмоленным канатам оснастки. Канаты перегорели и огненными жгутами опали на палубу «Дракона». Папен нехотя отодвинулся, с болью в душе уступая пламени каждый шаг палубы. Огонь бросился в последнее наступление, с фырчанием и гудением тесня человека. Папен повернулся спиной к пламени и прыгнул за борт.
Глухой, негромкий звук прилетел с горящего судна. Папен понял: это взорвался котел.
«Погибло все! Стоит ли жить? Стоит ли жить дальше?»
И, взглянув в последний раз на горящий «Дракон», Папен сложил руки, отказываясь жить и бороться. Колыхающийся мутно-зеленый водяной покров сомкнулся над его головой, отнимая воздух и жизнь. И тотчас же кто-то схватил его за воротник камзола, выдернул на поверхность. Папен молчал, не сопротивляясь, но и не выказывая намерения плыть.
— Не дело вы задумали, синьор! — послышался бодрый голос Модильяни. — Утонуть-то не диво. Это любой щенок сумеет! А вы к берегу барахтайтесь! К берегу, синьор!
«Будем по-прежнему барахтаться. Чем тяжелее препятствия, тем бешеней напор!» — вспомнил Папен свой девиз.
С удаляющейся «Вифлеемской звезды» доносилось божественное песнопение. То пастор Вольф и Кривой Пуфель в два голоса орали победную Амвросиеву песнь: «Тебе бога хвалим».
Папена и Модильяни подобрала лодка мюнденской городской стражи, впоследствии цинично и откровенно хваставшаяся:
— Мы опоздали только на полчаса. Ауто-да-фе произошло без нас!
Ученый и его слуга остались в Мюндене. Но построить второй «Дракон» им так и не удалось по той простой причине, что у них не было на это средств. Мюнденский окружной суд, в который Папен подал жалобу, прося взыскать убытки с пастора Вольфа и Кривого Пуфеля, ответил насмешками и издевательством. А в приговоре постановили, что «судно француза Дени Папена сгорело не по чьей-либо вине, а потому, что оно приводилось в движение огнем».
Папен апеллировал к высшему суду ландграфства. Но квестор постановил: «Объявить апеллятору, что движение судов при помощи огня и воды — дело неслыханное. А потому запросить по сему поводу мнение церкви».
Папен знал уже по горькому опыту, что значит связаться с попами. Ничего не добившись, он с трудом перебрался в Англию. Но и там ему не удалось выстроить второе паровое судно. Состоятельные люди, к которым он обращался с просьбой о денежной поддержке, отвечали Папену насмешками.
Отчаявшийся, разочаровавшийся в людях Папен умер в Лондоне в 1714 году. Умер в крайней нищете, забытый, покинутый всеми, за исключением верного Модильяни.
О Папене и его первом пароходе забыли быстро. Вспомнили о нем лишь в 1859 году и поставили на его родине, в Блуа, памятник.
Но истинным памятником Дени Папену стал промышленный переворот на всем земном шаре — переворот, начало которому положил его паровой двигатель.
1929 г.
БЕССМЕРТИЕ
Кофе остыл, а достопочтенная «Таймс» респектабельно скучна на всех ста страницах. Прения в парламенте по бюджету. Конгресс консервативной партии. Забастовка горняков в Уэльсе. В зубах навязло! Скорее в середину номера, где биржа, спорт, светская хроника. Стоп! Это что-то интересное! Небольшая, но серьезная статья о твердой политике Великобритании в Азии. Так, так, так… Микробы коммунизма, ленинские разрушительные революционные идеи особенно опасны для горячего азиатского материка…
— Чепуха! — Уишборн отбросил газету. — Нигде так не врут, как на газетных столбцах и на могильных плитах. Опасные разрушительные идеи? Ха! Жиденькие идеи, слабой консистенции! Ленин умер, умрут и его идеи. На днях сообщалось о его смерти. — Уишборн придвинул настольный календарь и перелистал его. — В какой-то из этих недавних дней он умер. Впрочем, неинтересно, когда он умер! Цивилизованный мир, конечно, вздохнул с облегчением. Со смертью Ленина умрут и его идеи. Законсервируются в славянско-монгольской России, а за ее границами они бездейственны, неприемлемы, не внушают доверия и привлекают только неврастеников или авантюристов с их сомнительными целями. И в Азии тоже. Возьмем, например, Индию. Этот гигант зашевелился было, но после амритсарской кровавой бойни там снова тишина. Осела пыль — и тишина! Возьмем поближе. У нас здесь…
Уишборн почесал висок и задумался.
Здесь, правда, были на каучуковых плантациях случаи расправы с надсмотрщиками-хавилдарами, стражниками и белыми работниками администрации, боссами, как называют их туземцы. В порту вчера нашли убитым американского моряка с авизо. Он, говорят, бил палкой рикшу-малайца. А на прошлой неделе портовые кули изувечили трех русских, белогвардейских офицеров-штрейкбрехеров.
Уишборн нахмурился. Ему вспомнился вдруг вчерашний разговор с генералом Паркхерстом, старым колониальным волком. Генерал говорил мрачно, нервно поблескивая моноклем:
— Чувствую, что скоро и здесь начнется заваруха. Горячая страна! Воздух накален. До взрыва!.. Что? В столь просвещенный век не допустим дикарских мятежей? И здесь будем действовать методами генерала Даера? Повторим и здесь амритсарскую бойню? Но, сэр, вы же знаете нашу английскую поговорку: один и тот же фокус два раза не показывают. — Генерал бережно снял с орбиты монокль и опустил его в карманчик френча. — С меня довольно! Постараюсь как можно скорее удрать отсюда.
Вчера Уишборн ничего не ответил генералу, а сейчас жалеет об этом. Вот как надо было ответить Паркхерсту — Уишборн вскинул заносчиво голову:
— Если англичане падают в обморок от страха, что желтые съедят их вместе с потрохами, тогда, пожалуй, нам лучше убрать в жилетный карман монокль и бежать отсюда подобру-поздорову. О нет, мой генерал! Мужество, хладнокровие, уверенность, твердые принципы, несокрушимая вера в силу своей морали, своего мнения, своей полиции, своей империи наконец, — вот что такое британец! Мы признаем только наши правила игры. Да, в столь просвещенный век все обусловлено высокой организацией нашего цивилизованного общества, мой генерал. Горячая страна, вы говорите? Воздух накален до взрыва? Британцы к этому привыкли. Разве не весело танцевать на шаг впереди дьявола?
Он неожиданно увидел себя в зеркале и рассмеялся. Сидит под вентилятором голый, обернув вокруг бедер простыню, и вслух рассуждает о британских принципах. А разве он не прав? Конечно прав, тысячу раз прав! Вот что значит быть в прошлом старостой курса в Оксфорде! И капитаном университетской футбольной команды!..
Уишборн еще раз посмотрел на свое отражение в зеркале и поморщился. Он не слишком доволен своей внешностью: низенький рост, приятная округлость фигуры, румяное, упитанное лицо, представительная лысина — вылитый эсквайр Пикквик, как изображают его художники. Только глаза, решил Уишборн, не председателя Пикквикского клуба, а серые, холодные, строгие — глаза делового человека.
В приоткрытую дверь высунулась встревоженная физиономия секретаря и переводчика Фарли. В комнату он не вошел: от него за сотню шагов разило камфарой и нафталином одновременно. Фарли панически боялся тропических пауков, сороконожек, скорпионов и душился не одеколоном, а камфарой, и осыпал себя нафталином. Но шеф не выносил этих запахов.
— Звали, сэр? — спросил секретарь.
— Нет, я спорил с генералом Паркхерстом. Но вы кстати заглянули, Фарли. Я начну одеваться, а вы вызывайте машину. Шофер не нужен, править буду я. Поедете со мной вы, и пригласите сэра Крэга.
— Сегодня приходит «Куин-Мэри», — напомнил секретарь.
— Знаю, а на ней приплывет патрон. Его и поедем встречать.
Физиономия Фарли исчезла. Одеваясь, Уишборн весело засвистел. Патрон будет доволен. Он убедится, что Джемс Уишборн неплохо потрудился в этой горячей стране.
Проверив, хорошо ли завязан галстук двойным оксфордским узлом, он спустился вниз и вышел в дрожащий блеск вертикальных солнечных лучей. О да, горячая страна, но взрывов не будет, генерал! Империя всегда на страже.
У веранды стоял «роллс-ройс» последнего выпуска, модель «Серебряный призрак». Самый английский из всех английских автомобилей, элегантный, как катафалк с серебряными украшениями, и строгий, как готическая часовня. Фарли стоял у дверцы машины, а сэр Крэг, огромный датский дог, сидел, как обычно, на переднем сиденье, рядом с водительским. Теперь надо закурить трубку. За рулем такой элегантной машины джентльмен должен сидеть обязательно с трубкой в зубах. Совсем как на рекламной картинке. И не просто с трубкой, а с вересковым «Денхиллом», с белой точечкой на чашечке. Трубка истинного джентльмена!
Уишборн зажег трубку и включил стартер.
На улицах европейского квартала было мало движения. «Роллс-ройс» плавно и беззвучно плыл мимо вилл, бунгало и коттеджей, мимо зеленых газонов и площадок для гольфа, мимо теннисных кортов, мимо молодых людей в идеально отглаженных белых шортах и теннисках, мимо длинноногих мисс с ракетками на плече и мимо почтенных леди еще викторианской закваски, которые помнили фельдмаршала Китченера, солдат в красных мундирах, сражения при Ледисмите и Блюмфонтейне, а потому не признавали автомобиля и совершали прогулку перед пятичасовым чаем в пароконных ландо с кучером в цилиндре.
У него было чудесное настроение. Оно и должно быть у человека со здоровым аппетитом к жизни. Приятно, черт возьми, иметь такую машину: идет так, что слышно тиканье часов на панели управления. Приятно и смотреть на этих ловких длинноногих теннисистов и теннисисток, настоящих британцев, наследников великой империи, которую завоевали для них предки, и особенно приятно смотреть на старых леди в пароконных ландо. Это сама империя, ее великолепный порядок, законченность, незыблемость, вековые традиции!
«Роллс-ройс» поднялся на высокий мост через болотистую реку. Здесь была граница двух миров. Здесь стоял огромный щит с надписью на трех языках: «Вход цветным воспрещен». За мостом начинались малайский, китайский и индийский кварталы.
Машина влетела на широкую, шумную Велингтон-роод. Отсюда был хорошо виден весь остров, до желтой каймы пляжей на дальней оконечности и до хижин на сваях, рыбацких поселков на материке. А в проливе, отделяющем остров от материка, — могучие стрелы портовых кранов, цинковые крыши пакгаузов, гигантские ворота доков и корабли, корабли, корабли: юркие каботажники, морские бродяги трампы, огромные рейсовые транспорты, сухогрузы, лесовозы, зерновозы, танкеры, пассажирские лайнеры. Более ста морских линий связывают этот порт со всеми континентами мира. Дальше, мористее, тяжко давили воду серые громады дредноутов и крейсеров, верных стражей величия империи. Не пустело и небо над портом-проливом. Со стороны моря шли к нему тонкие, как осы, самолеты. Их зловещий вой, пронзительный и наглый, оповещал мир, что Британия царит не только на морях и на материках, она царит и в воздухе.
Три века назад в этот пролив, на этот остров, пришли первые корабли белых людей. Тугие паруса, деревянные борта, железные люди! Цветные широкие пояса на бедрах, платки на головах, узорные кафтаны, широкие ботфорты и «Веселый Роджер», пиратский флаг на гафеле. На быстролетных бригах и бригантинах они привозили на этот остров свою добычу — золотые распятия, массивные браслеты, церковные чаши, рукоятки шпаг, осыпанные бриллиантами, и бочки, набитые золотыми дублонами, гинеями и пиастрами. Они называли тогда этот остров Островом Сокровищ.
«Наивные люди! — подумал Уишборн. — Он стал действительно островом сокровищ, когда пришли сюда другие белые, не „джентльмены удачи“ в узорных кафтанах и ботфортах, а джентльмены бизнеса в пробковых шлемах и фланелевых костюмах, энергичные, деловые парни. Они нашли на острове груды черепов, а рядом с островом — олово, копру, лес, железо. Золотые распятия и ожерелья они сюда не привозили. Зачем грабить на морях, когда можно совершенно безопасно грабить на берегу? Они привезли сюда каучуковые деревья. Что было бы, если бы в мире исчезла вдруг резина? Катастрофа, гибель мировой цивилизации! Два миллиона тонн каучука поглощает мир ежегодно! И что значат жалкие бочки с гинеями, луидорами, пиастрами по сравнению с горами золота, что лежат под этими крышами?» — покосился Уишборн на небоскребы колониальных и имперских банков, крепостными башнями вставшие над городом, над бывшим вонючим, разгульным пиратским логовом.
Вот он весь перед глазами, этот сказочный остров, хищно изогнутый, как бумеранг, летящий в цель. «Городом льва» называют его туземцы. Хорошее название! Разумеется, британского льва. А весь мир называет остров воротами в Азию, но ворота эти открывает и закрывает Англия.
«Это лучшая карта в нашей английской колоде!» — гордо улыбнулся Уишборн.
По Велингтон-роод, рыча, воя, гудя, дымя, хлопая бичами, лился сплошной поток самых различных экипажей, от бесшумных авто до конных фаэтонов, вело-рикш и арб с гигантскими колесами, запряженных горбатыми быками. А по широким тротуарам мчалась пестрая, цветастая, разноликая и разноязыкая толпа малайцев, сингалезов, китайцев, яванцев, индийцев, негров, несущих свой особенный шум и свои особенные запахи. Сэр Крэг через открытое окно принюхивался к этим запахам, нервно облизывая губы.
— Не любите цветных, сэр?
Крэг брезгливо дернул губами и отрывисто тявкнул.
— Вы расист, сэр, — засмеялся Уишборн. — Но вы правы, народ довольно пахучий, это терзает ваши цивилизованные нервы. И все же они хорошие, сэр, они смирные, совсем ручные. Об этом заботятся наши храбрые «джоли»! — Уишборн кивнул в сторону левого берега, где в рощах из тонкоствольных пальм стояли бараки английской морской пехоты.
Неожиданно потянуло гнилью, кислой и сладкой одновременно. Это подул ветер с берега, с Батанских болотистых джунглей, а значит, и с каучуковых плантаций. Оттуда и плывет к порту-проливу вереница сампанов и джонок. Черные латаные паруса, вместо снастей — рваные, в узлах веревки, дряхлые борта из обрезков досок, на носу намалеван рыбий глаз. Первобытные, дикарские, нищенские суденышки, а в их трюмах мешки с каучуком, основой современной цивилизации. Черные суденышки плетутся по морю, как вереница рабов. Они идут не только от Батанских джунглей, они идут от всех побережий желтого материка, великой страны мрака и скорби, страны неукротимой и безрадостной энергии. Причалят они к складам и пакгаузам Островной Компании. А Джемс Уишборн, председатель Совета директоров этой Компании, не отправит их обратно пустыми. Нет, он соблюдает правила игры! Он прикажет нагрузить сампаны и джонки кричащими, но непрочными тканями, дрянными скобяными изделиями, никчемными, потерявшими силу патентованными лекарствами, губными гармошками, зеркальцами, всякой фабричной дрянью и, конечно, ботинками на каучуковой подошве. Пара этих ботинок стоит здесь столько же, сколько стоят тридцать фунтов каучука. Четыреста процентов чистой пробыли! Таковы правила большой игры, таков великолепный, вечный порядок империи. Замечательный порядок, где всяк за себя, а бог за остальных.
Уишборн развеселился, посвистел и, откинувшись на спинку сиденья, крикнул назад, секретарю:
— Хэллоу, Фарли! Скучаете?
— Иногда бывает, сэр.
— Не удивляюсь. Чтобы не скучать, надо иметь ум.
— И миллион фунтов, сэр!
Уишборн улыбнулся. Фарли прав. Но таков порядок, замечательный порядок!