А очень скоро команда «Усердия» отличилась в Наваринском сражении. Матросы брига сражались бесстрашно, самоотверженно, с высоким боевым искусством. Видимо, поэтому резолюция Николая I на рапорте о бунте команды была «весьма мягкой»: «Надо будет взять строжайшие меры, чтобы подобное сему не повторялось. Дело страмовское, и видно, что начальники поступили, как дураки, не расстреляв подлецов. Определение меры наказания бунтовщикам поручаю командующему Средиземноморской эскадрой адмиралу Гейдену». А тот нашел возможным дело «предать забвению», приписав бунт «невежеству матросов и незнанию ими своих обязанностей».
Трехдечный стодвадцатипушечный корабль «Александр Невский». Художник вывел его на передний план картины, а кажется, он сам вырвался вперед, слегка накренившись подветренным бортом и развевая усы белой пены под острым носом. От всего облика корабля, от изящных обводов его корпуса, от туго наполненных ветром белоснежных парусов, в четыре яруса поднятых на высоких, чуть подавшихся назад мачтах, веет романтикой моря, поэзией ушедшей эпохи парусного флота.
…20 декабря 1827 года. Валеттский рейд на острове Мальта. На рейде русская эскадра, разгромившая два месяца назад у Наварина турецко-египетский флот.
Глухая ночь. На кораблях пробили две двойные склянки. Два часа пополуночи. Самая трудная и неприятная для моряка «собачья вахта». Эскадра спит, охраняемая вахтенными.
Вдруг между спящими судами несется стрелой легкая шлюпка-двойка. От разгона сердито журчит под носом вода.
Лишь у флагманского линейного корабля «Азов» двойка затормозила и стала приваливать к левому борту.
— Кто гребет? — встрепенулись вахтенные на флагмане.
— Офицер с корабля «Александр Невский»! К адмиралу!
Поднявшись на палубу, прибывший офицер взволнованно доложил вахтенному начальнику:
— Господин лейтенант, я мичман Стуга с «Александра Невского»! У нас на борту бунт. Разбудите адмирала!..
Когда встревоженный, полусонный вице-адмирал Гейден вошел в кают-кампанию, там уже расспрашивал Стугу начальник штаба эскадры контр-адмирал Михаил Петрович Лазарев.
— Причина бунта вам известна?
— Никак нет! Казалось бы, должны быть всем довольны. Прекрасно кормим команду, обращение офицеров с нижними чинами тоже… прекрасное.
«Врешь, мичман! — думал Лазарев. — Ни с того ни с сего матросы не взбунтуются».
Ночь связывала адмиралу Гейдену руки. И только рано утром, еще до подъема флага, адмирал со всем своим штабом отправился на «Александр Невский». Мятежный корабль внешне ничем не отличался от других кораблей эскадры. Во всем виден порядок: убранные паруса вытянуты на реях по ниточке, выбрана слабина на вантах, штагах и брасах, не провисает якорная цепь, блестит на солнце надраенная медь. Но что за странные звуки несутся с корабля? Адмирал приказал: «Суши весла!» — и в наступившей тишине тревожно прислушался. На мятежном корабле пели хором. С торжественной медлительностью выводили басы:
Песню подхватили с отчаянной удалью подголоски:
По знаку адмирала гребцы снова опустили весла в воду. С корабля заметили адмиральский вельбот, и песня оборвалась на полуслове.
Команда корабля сбилась около баковой пушки и, как стая затравленных зверей, угрюмо и зло смотрела на поднимавшегося по трапу адмирала и его блестящий штаб. Старый моряк, Гейден понял, что эти доведенные до отчаяния люди готовы на все. Здесь нужны осторожность, мягкость, даже уступчивость и обещания, а потом… Потом можно будет говорить другим, военным языком!
Матросы послушно выполнили команду офицеров — выстроились на шканцах и дружно ответили адмиралу на его: «Здорово, братцы!» Затем офицеры корабля были удалены с палубы, и начался опрос претензий. Адмиралу отвечали, не выходя из строя и только из задних рядов, явно не доверяя его беспристрастности. Неслись раздраженные, злые выкрики:
— Голодом заморили! Щи не щи, а разлука какая-то!
— Господа офицеры на расправу скоры!..
— Особенно мичман Стуга!.. Посчитайте, сколько он зубов повыбивал!
Лазарев вспомнил пошловато-красивенькое лицо Стуги и, закипая злобой, подумал: «Молодой начинающий подлец! Спаси нас, господи, от кадьянов и стуг, погубят они флот!»
После долгих расспросов, наконец, все стало ясным. Брожение в команде началось тотчас же по выходе корабля из Кронштадта. Причиной был не только мордобой. Продукты из матросского камбуза растаскивались для офицерской кают-кампании. Делалось это бесстыдно, откровенно, на глазах матросов. Ничего не изменилось и после Наваринского сражения. Героям-матросам по-прежнему выбивали зубы и кормили впроголодь. И выведенная из терпения команда взбунтовалась. Вечером 20 декабря 1827 года, как обычно, просвистали на молитву, а затем, после спуска флага, раздалась команда: «Подвахтенным койки брать!» Но матросы не пошли к коечным сеткам, а собрались на баке. Боцман Астафьев взял было койку, но ее вырвали у него из рук и выбросили за борт. Не подействовали на матросов и угрозы офицеров…
Ласково лилась речь адмирала. Он обещал сейчас же, не сходя с корабля, наказать виновных офицеров.
— Спускайтесь спокойно в свои жилые палубы, — ворковал адмирал, — будьте уверены, что я накажу ваших обидчиков!
Запуганные, издерганные, измученные тревожной бессонной ночью, матросы заколебались. Не было у них крепких вожаков, не было четкого плана действий. И Гейден, почувствовав перелом в настроении матросов, скомандовал:
— Подвахтенные, вниз!
Матросы, поколебавшись, пошли к люкам. Но лишь только они спустились вниз, выходы были заняты офицерскими караулами. И тотчас командир корабля подал адмиралу список на четырнадцать человек, «подозреваемых быть зачинщиками». Когда перечисленных в списке вывели наверх и посадили на гребные суда, остальная команда, все пятьсот человек, стремительно бросились к выходам:
— Не отпустим!.. Вместе плавали, вместе тонули, вместе сохли!.. Все одинаково виноваты!.. Вместе погибать!.. — кричали и рвались к трапам матросы. Но, натолкнувшись на дула офицерских пистолетов, попятились. В результате этого второго возмущения наверх вывели еще шесть человек.
Вся эскадра, затаив дыхание, следила за шлюпками, увозившими мятежников на корабль «Азов». Матросы, не обращая внимания на брань и зуботычины офицеров, не отходили от люков и пушечных портов. Прощально трепетали на ветру шейные платки и матросские шапки…
1 апреля 1828 года по Валеттскому рейду раскатился пушечный выстрел. Это начали читать приговор по делу бунтовщиков с «Александра Невского». Тысячи глаз устремились на флагманский «Азов», ожидая следующих сигналов. Потекли томительные минуты, и тысячи людей вздрогнули, услышав на флагмане зловещую дробь барабанов и унылое пение горна. Дробь — тревога! По этому сигналу на всех кораблях реи были отоплены: один конец задран, другой опущен. Траурный знак смерти капитана или готовящейся смертной казни.
Приговор был таков:
«Наказать смертью двадцать зачинщиков и каждого десятого по именному списку нижних чинов команды корабля „Александр Невский“.
Но смертников спасло опять-таки Наваринское сражение. Казнить вчерашних героев морской баталии, слава о которой прогремела на весь мир, не решился даже Николай I. А команда „Александра Невского“ отличилась в этом бою, захватив турецкий флаг. Каждый десятый из команды мятежного корабля был беспощадно избит, и уже не линьками, а шпицрутенами. Двадцати зачинщикам смертная казнь была заменена ссылкой в Нерчинск, на вечную каторгу.
Из офицеров „Александра Невского“ никто не был наказан или даже смещен.
Бунтом на „Александре Невском“ можно закончить историю матросских мятежей на русском парусном флоте. Это были мятежи, стихийные бунты. Во флот приходил» крепостные крестьяне из глухих углов России, и они еще не доросли до сознания необходимости организованной революционной борьбы. Матросы бунтовали только против своих командиров, шкуродеров и воров; они даже и в бунтах оставались верноподданными царя-батюшки. Царь за эту верность награждал их зверской поркой и ссылкой на каторгу.
На смену парусным фрегатам, бригам, клиперам и корветам пришли стальные броненосцы, крейсеры, миноносцы с их высокой для того времени техникой. Флоту понадобился другой матрос, грамотный, матрос-специалист — гальванер, минер, радиотелеграфист, машинист, артиллерист. На флот пришли рабочие, с немалым уже опытом революционной борьбы, с высокоразвитым классовым сознанием. Теперь матрос твердо знал, за что, против кого и как ему нужно бороться. Теперь на флоте вспыхивают не безоружные бунты, а вооруженные революционные восстания, с четким планом, с ясной целью восстания, руководимые мудрыми, бесстрашными вожаками, членами революционной партии большевиков. Теперь на смену кораблям-бунтарям пришли…
Корабли-революционеры
Кончился 1905 год, трагический и славный год первой русской революции. Адмирал Чухнин, кровью заливший восстание черноморских моряков, в начале 1906 года телеграфировал царю Николаю II: «Революционная буря в войсках и на флоте затихла».
Адмиралу казалось, что в России снова мертвая тишина, как на кладбище. Разгромлено Декабрьское вооруженное восстание в Москве; артиллерийским огнем сметены баррикады в Новороссийске, Харькове, Горловке, Красноярске; карательные экспедиции царских войск гасили кровью последние революционные искры под Москвой, в Прибалтике и Сибири. Ушел в Румынию «Потемкин», первый корабль революции, «стальная легенда свободы». Сотни тяжелых снарядов обрушились на революционный крейсер «Очаков».
Но адмирал оказался плохим предсказателем.
6 марта 1906 года на острове Березань были расстреляны лейтенант П. П. Шмидт, один из руководителей Севастопольского восстания, и три матроса с «Очакова». А всего через четыре месяца, в июле того же года, снова загремели грозовые раскаты революции.
Петербургская военная организация большевиков заранее готовила восстание Кронштадтской и Свеаборгской крепостей на островах. По примеру своего родного брата — Черноморского флота — должны были восстать корабли Балтийского флота: в Кронштадте броненосцы «Слава» и «Цесаревич», отряд миноносцев в Гельсингфорсе[15] и учебно-артиллерийский отряд в Ревеле[16]. Обе крепости и все корабли должны были восстать в один день и час по сигналу. Этим революционный удар приобретал неотразимую мощь.
В революционных событиях 1906 года на Балтике особенной доблестью отличалась команда флагмана учебно-артиллерийского отряда крейсера «Память Азова». Недаром его называли потом «балтийским „Потемкиным“».
Как это часто бывает на Балтике даже в июле, погода неожиданно испортилась. С севера налетел шторм. Он бушевал всю ночь, а когда к концу следующего дня море стихло, в устье реки Пирита, возле Ревеля, волны выбросили на берег утопленника. Казалось бы, дело самое обычное: понесло какого-то чудака-горожанина на ночь глядя в море кататься — вот и докатался. Для такого происшествия достаточно и околоточного. Но труп утопленника почему-то огородили от зевак цепью городовых и жандармов, приехал пристав, потом сам полицмейстер и два жандармских офицера. Труп был отправлен в морг, но и там осматривать его никому не разрешили. Ревельская газета «Эстляндские губернские новости» напечатала в отделе происшествий заметку под интригующим названием «Тайна моря», в которой сообщала, что утопленник, видимо, из простонародья, одет по-рабочему, но личность его не установлена. К трупу не подпустили даже репортеров, поэтому они не могли сообщить читателям, что на трупе обнаружено пять огнестрельных револьверных ран, все в грудь и все в упор.
Об этих ранах и шел серьезный разговор в кабинете начальника Ревельского жандармского управления полковника Мезенцева.
— Никакой тайны нет, — сказал, откладывая газету, глава политического сыска в Эстляндии. — Все ясно! Убит наш осведомитель. А он последнее время давал очень ценные сведения о связи ревельских рабочих с матросами.
— Особенно с крейсером «Память Азова», — согласно кивнул заместитель Мезенцева подполковник Никишин. — Имеем подозрения, что на крейсере есть большевистский комитет, связанный с берегом. На днях к крейсеру подплыла лодка, и сидевшая в ней барышня перебросила на палубу сверток. Конечно, нелегальщина!
— Усильте наблюдение за крейсером.
— У нас там есть опытные осведомители. Среди них судовой священник отец Клавдий.
— Геройский поп! А в городской организации РСДРП есть наши люди?
— Теперь нет, — виновато ответил Никишин. — С гибелью агента связь оборвалась.
— Прошляпили, черт возьми! — Мезенцев крепко потер ладонью стриженную под бобрик голову. — Хорошо хоть то, что крейсер «Память Азова» со всем учебным отрядом ушел из Ревеля в Папон-Вик[17] на учебные стрельбы. Нам меньше хлопот. Постойте-ка!.. — Он замолчал и, озаренный какой-то неожиданной догадкой, закусил палец. — Когда отряд ушел из Ревеля?
— В среду, то есть вчера на рассвете.
— А сегодня, в четверг к вечеру, мы получили свеженький труп нашего агента. Нет ли тут какой-то связи?
— Возможно, — в раздумье погладил усы подполковник. — Но какая?
— Значит, все-таки «тайна моря»? — раздраженно, со стуком переставил Мезенцев на столе тяжелое пресс-папье. — Вы не находите, господин подполковник, что в Ревеле с недавних пор, примерно этак с конца мая, действует чья-то опытная направляющая рука? Надо предупредить начальника отряда капитана Дабича, чтобы офицеры усилили надзор за командами всех кораблей, особенно крейсера «Память Азова». Распорядитесь, господин подполковник!
В тот же рассветный час, когда учебно-артиллерийский отряд снялся с ревельского рейда, на пустынном берегу Папон-Викского залива, на вершине дюны, в кустах можжевельника затаились четыре человека. Это были рабочие ревельского завода «Вольта» — эстонцы Тамберг и Эдуард Отто, третий тоже рабочий — с Балтийской мануфактуры. У третьего заметная внешность: большие оттопыренные уши. Вышло так, что архивы не донесли до нас ни его имени, ни фамилии. Все трое — члены штаба дружины. Их обязанностью было охранять четвертого, высокого худощавого человека с волосами светлыми, длинными и слегка вьющимися, одетого в суконные флотские брюки, потертый пиджак и косоворотку с вышитым воротом. Трудно было определить, кто он: по одежде — не то рабочий, не то переодетый матрос, по тонкому умному лицу и стальному пенсне — несомненно, интеллигент. Это был партийный работник, направленный в Ревель петербургской военной организацией большевиков. По паспорту он значился тамбовским мещанином Степаном Никифоровичем Петровым, а в ревельских партийных кругах его называли Оскаром Минесом. Это и был тот, чью опытную направляющую руку почувствовал жандарм Мезенцев.
Революционная гроза загремела неожиданно, спутав все планы. Раньше намеченного срока стихийно восстали на Свеаборгских островах пехотинцы и крепостные артиллеристы. Захватив форты на четырех островах, они начали бомбардировать Центральную крепость. Верные революционному долгу, в поддержку Свеаборга восстали и кронштадтцы, захватили береговое укрепление Литке и форт Константин.