Утром он написал рапорт и через полгода пройдя кучу препонов уволился, пошёл работать в сельскую школу учителем труда. Нашёл тех, кто распространял те трактаты, стал изучать с ними Библию, потом крестился и стал одним из них. Теперь Виктор сам ходил по домам и нёс людям весть, которая спасла ему жизнь. На одном из конгрессов тех, кто желает жить по Библии, Виктор познакомился с Альбиной. Через два года они поженились, а ещё через два года были приглашены в библейскую школу, которую сейчас заканчивали. Они стояли улыбаясь перед фотографом, и думали, как жаль, что учёба подошла к концу. В то же время они радовались, что могут теперь ещё лучше помогать людям узнать Бога. Им не терпелось поскорее применить то, чему их здесь научили.
5. Родина
“Доколе, Господи, я буду взывать, и Ты не слышишь, буду вопиять к Тебе о насилии, и Ты не спасаешь?”(Аввакум 1:2)
Гражданская война рвала в клочья измученную голодом и людским горем страну. В Лебяжьем, как и в других, израненных жестокой междоусобицей, деревнях многострадальной России остались одни бабы, старики и детвора. Шла вторая весна страшного лихолетья. Земля парила, жадно впитывая последние проталины снега. Время пахоты и сева. Дед Силантий кряжистый мужик с пышной бородой земляного цвета, в потёртой, засаленной шубе, сплошь украшенной большими и малыми заплатами, поправлял упряжь на старом мерине Савраске. Единственный конь был на вес золота в такое страшное время. Подтянув подпругу и щёлкнув вожжами по ребристому боку животины Силантий присвистнул и крикнул:
– Но, родимый! – и пошёл рядом, потом повернул голову на огромную женщину, навалившуюся на деревянную соху, которую тащил Савраска. – Матрёна, ты не шибко то налягай, а то коняка вас с сохою двоих не сдюжит!
– Так я слеганца, диду, – пробасила Матрёна.
– Твоё слеганца у Савраски в паху грыжей вылезет! – под смех детворы, окруживших пахарей, рявкнул дед.
Митька Иванов подбежал к сохе и хохоча крикнул:
– Ты, тётка Мотя, смотри соху не сломай, а то пахать носом придётся.
– Пошёл прочь, чертёнок! Без тебя тошно, – пригрозив кулаком, крикнула Матрёна и опять налегла на соху.
Митька пнул потрёпанными лаптями мохнатую кочку и побежал домой. Мать с младшими сестричками сажала в огороде картошку. Увидев сына, она громко закричала:
– Ты где пропал, засранец! Опять в поле бегал? Вот я тебе сейчас зад надеру! А ну иди сюда! – она воткнула лопату в землю и направилась к, понурившему голову, Митьке.
Василиса, стройная женщина, тридцати лет отроду, быстро шла к сыну, вытирая руки подолом платья. По пути сорвала хворостину и, подойдя ближе, несколько раз сильно ударила Митьку ниже спины. Тот, стиснув зубы, выдержал уже привычное наказание.
– А ну марш картоху сажать! – уже менее строгим голосом, сказала Василиса и толкнула сына в спину.
В огороде они провозились до обеда. Потом наскоро похлебали щавельные щи с чёрным хлебом. Манька и Глашка – Митькины сестрёнки принялись мыть посуду. Мать прилегла отдохнуть на широкую полку возле окна. Солнце наполнило горницу ярким весенним сиянием, дразня задорными переливами на всём, что попадало под горячие лучи. Митька дождался, когда мать уснула, выскочил во двор и побежал к берегу пруда. Там у него шло строительство крепостной стены в виде плетня из ивовых веточек. Из камешков-голышей были построены сторожевые башни. Крючковатые ветки-рогатульки служили защитниками нехитрого укрепления. Вставив последний прутик, Митька почесал затылок, довольно осматривая игрушечную крепость. Потом отошёл на несколько шагов от неё к небольшой кучке камней, которую приготовил заранее для обстрела крепости.
– По врагам трудового народа огонь! – скомандовал сам себе и стал бросать камни, безжалостно разрушая итог двухдневного строительства.
Бросив в цель последний булыжник, Митька выхватил из-за пояса самодельную саблю из ветки клёна и побежал в атаку на оставшихся врагов. Он резко бил направо и налево в пух и прах разрушая уцелевшие укрепления. Когда от крепости осталось голое место, уставший завоеватель вытер пот со лба и довольно осмотрел поле боя. Враг был разбит, дело сделано. Под ногами валялся ивовый прутик и жёлудь, один из дюжины, что грозный завоеватель притащил из леса на прошлой неделе. Митька схватил жёлудь и зашвырнул его в соседний двор, а прутик воткнул на месте, где совсем недавно стояла вражеская крепость. Потом звонко сплюнул себе под ноги и насвистывая задорную песню пошёл к хате, засунув руки в карманы.
***
Дмитрий Трофимович Иванов стоял возле родного дома и не мог поверить, что всё закончилось. Не будет больше бомбёжек, ночных атак и караулов, не надо заставлять себя не бояться, не надо бояться, что эта атака или этот караул последнее, что будет в жизни. Война закончилась! Для него закончилась, но забыть её он уже не сможет, да и пустой рукав гимнастёрки никогда не позволит забыть, почему у него теперь только одна рука. Как жить? Как он будет столярничать и плотничать, чем зарабатывать на жизнь? Эти вопросы мучили демобилизованного солдата, но предвкушение встречи с семьёй волновало больше. Как часто он представлял себе это мгновение! Как часто лёжа на жёстких нарах в холодной землянке он видел свой дом, иву на берегу пруда, родителей, маму в красно-белом платье и огромном платке с невероятно красивыми цветами, обрамлёнными увесистой тёмно-синей бахромой.
Смеркалось. Ночи не терпелось взять бразды правления в свои руки. Она зажигала на быстро потускневшем небе одну за другой маленькие звёздочки. Серая хата засветилась небольшими окнами. Солдат подошёл к одному из них и заглянул внутрь. Сердце сжалось, слёзы навернулись на глаза. Он быстро вытер их рукавом и тихонько постучал.
Уже на следующий день, только солнце выползло из-за соседнего леса, как в дверь постучали. На пороге перед заспанным Дмитрием стоял вечно старый дед Силантий с ключами в руках.
– Здорово, Трофимыч! – задорно сказал дед и протянул руку хозяину. – С возвращеньицем! А я к тебе по делу. Вот ключи от конторы, принимай у меня колхоз, Трофимыч. А то меня бабы уже забодали! Старый я председателем быть, теперь ты руководи.
Дед Силантий сунул ключи в руку ничего не понимающего Дмитрия и не дождавшись ответа, развернулся и быстро поковылял к своему дому. Так у Иванова появилась новая работа. Он тогда и представить себе не мог, что эта работа станет делом всей его жизни. Сначала он отказывался, но на первом же колхозном собрании все единогласно проголосовали за нового председателя.
Дмитрий Трофимович очень любил свою деревню и старался во чтобы то ни стало сделать жизнь односельчан лучше. Бессонные ночи, отсутствие выходных и отпусков стало привычным делом для однорукого председателя. Не жалел он ни себя ни тех, кто работал в колхозе, порой забывая, что цель – сделать жизнь лучше, многих лишила простых радостей теперешней жизни. Сам Дмитрий Трофимович домой приходил только ночевать и то не всегда. Родные, видели его только по праздникам, чаще всего на трибуне или в президиуме очередного общеколхозного собрания. Иванов оправдывал себя, что всё это ради них, ради тех, кто так дорог. В конце концов, только не жалея себя в работе он может отблагодарить Родину за то, что она дала ему свободу. Тот, кому было предначертано всю жизнь батрачить на богатеев, теперь сам полноправный хозяин этих мест и может помогать людям строить их светлое будущее. Так думал Дмитрий Трофимович в те минуты, когда мысли: “А где же счастье? Когда оно придёт?” начинали подтачивать его веру в то, что долгожданное светлое будущее однажды наступит.
Всё рухнуло также неожиданно, как и началось. Ночью к его дому подъехало несколько машин, в дверь постучали. Заспанный председатель открыл дверь. В комнату вошло несколько человек в форме. Старший предъявил удостоверение и ордер на арест. Потом был закрытый суд и суровый приговор за антисоветскую деятельность, как сказал судья: “За намеренный срыв посевной кампании и саботирование постановления районного комитета партии”. За былые заслуги Иванова расстрел заменили на двадцать пять лет лагерей.
***
Холодным ноябрьским днём 1953 года Дмитрий Трофимович Иванов опять возвращался в родное Лебяжье. Подойдя к родному дому он остановился, достал кисет, свернул цигарку и закурил. Потом подошёл к иве и заплакал. Он вспомнил детство, вражескую крепость на этом месте и то, как лихо он её разрушил. Сейчас такая же пустота была в его сердце, как на месте той крепости. Как жить дальше? Как смотреть людям в глаза, ради которых он не жалел себя? Ведь по доносу одного из односельчан шесть лет жизни были вычеркнуты навсегда. Бывший председатель стоял и плакал, а Ива старалась погладить его своими ветвями и успокоить. Ведь несмотря ни на что жизнь продолжалась и она прекрасна!
6. Работа
“Итак, лучшее, что я видел,– и оно прекрасно! – это есть и пить и наслаждаться добрыми плодами всего своего труда, которым человек занимается под солнцем все дни своей жизни, данные ему истинным Богом, потому что это его награда”(Екклезиаст 5:18)
В мастерской пахло свежей дубовой стружкой и олифой. Богдан Стефанович Сидорчук седовласый старик в кожаном фартуке и потёртой серой робе аккуратно устанавливал только что законченную бочку. Последнюю свою бочку, которую он делал с особым старанием и прилежностью. Впрочем, старый бондарь всегда добросовестно относился к любимому делу. С тех пор, как увидел рубанок в руках своего деда и вьющеюся из него стружку, словно белый дым в зимний морозный вечер, поднимающийся над заснеженными хатками родного села. А этот запах! Нет ничего лучше на свете запаха молодого дуба! Маленький Бодя с раннего детства целыми днями пропадал в столярной мастерской.
Дед Марьян любил внука. После смерти сына этот курносый сорванец был его главной утехой и надеждой. Ведь надо передать кому-то своё ремесло. Сына уже не вернуть, погиб на германском фронте за царя и отечество. Только этот пострел, на него вся надёжа, как бывало говаривал дед Марьян обсуждая будущее бондарного дела с мужиками. Без бочек ведь никак! Капустку засолить, огурчики и прочее: солонинку, например, или яблочек замочить на зиму. Как не крутись, без бочек никак не обойтись.
Богдан хватал всё налету. Дедова наука ему была в радость. Свою первую бочку он смастерил, когда ему не было ещё и десяти лет. До сих пор этот пятилитровый бочонок стоит здесь в мастерской, почерневший от времени и немного рассохшийся, как память о том судьбоносном дне, направившем всю жизнь Богдана Стефановича в счастливое плавание с любимым делом. Изготовление бочек стало для него всем. Здесь в мастерской он готов был дневать и ночевать, порою забывая о том, что за стенами мастерской течёт другая жизнь, не менее интересная и насыщенная. Старый Марьян и радовался за внука, но в тоже время переживал, что за бочками тот без семьи останется, поэтому порой просто выгонял Богдана на улицу.
– Досыть пылюку глотаты! Иды подыши трохи, никуды ци бочонки не динуться, – грозно говорил дед, когда за Бодей заходили дружки пригласить на какую-нибудь гулянку.
На следующий день хитрый старик незаметно выведывал у любимого внука, что да как: кто был на гулянке, что делали, были ли девчата, не приглянулась ли какая его внуку. Так старый мастер узнал, что внук влюбился в Любашку Хохлову, которая жила с бабкой Фёклой на краю села. Не долго думая, пока чувства внука не застудило любимое дело, Марьян снарядил сватов к Фёкле и уже в сентябре того же года сыграли скромную свадебку. Так Богдан стал семейным человеком. Вскоре у них родился первый мальчонка, потом второй и третий.
Но семейная жизнь была не для Боди. Бочки – вот где он чувствовал себя королём и повелителем. Во время войны его умение уберегло его от фронта. В глубоком тылу он был приписан к военным складам, где мастерил бочки для нужд фронта. Когда вернулся в родное село, опять от зари до зари пропадал в мастерской. После того, как дед состарился и умер, уже некому было его выгонять из неё. Богдановские бочки славились на всю округу, даже из соседних областей приезжали люди заказать его творение.
Сыновья росли без отцовской ласки. По-сути, Богдан Стефанович нашёл идеальный способ быть свободным от семьи. Зарабатывал он очень хорошо, почти всё отдавал жене и детям. Они не знали ни в чём себе отказа, покупали что хотели, жили в своё удовольствие и вскоре привыкли к такой жизни. Само собой ни к чему хорошему это привести не могло.
Жена очень скоро нашла себе тайного поклонника, потом второго, третьего и уже скоро всё село знало, что жена бондаря потаскуха. Сыновья, когда подросли последовали примеру матери, стали вести разгульную жизнь, поэтому новую беду ждать долго не пришлось. На одной из гулянок среднему сыну Ивану проломили в драке оглоблей голову. До больницы его не довезли, умер по дороге. Старший Глеб решил отомстить за брата и пырнул ножом его убийцу. Был суд, после которого Глеба увезли в далёкий Магадан отбывать срок. Срок был немалый – 15 лет. Через восемь лет пришло извещение, что его привалило деревом на лесоповале. Так Богдан Стефанович остался с гулящей женой и младшим сыном Фомой.
Фомка был равнодушен к отцовскому ремеслу, но в отличии от братьев умел копить деньги, а не тратить их попусту. Он первым в селе купил себе велосипед, потом мопед и мотоцикл. Потом выучился на шофёра и стал возить председателя колхоза на трофейном джипе.
Богдан Стефанович старался не обращать внимание на похождения своих домочадцев, запирался в мастерской и работал до изнеможения. Так пролетали дни, недели, месяца, года. Жизнь текла, как река, то бурная, то спокойная унося с собой и боль и радости. Вскоре и в жизни сильно постаревшего бондаря появился глубокий мутный омут. В соседнем районе построили огромный сталелитейный завод и множество смежных фабрик и заводиков по производству всякой металлической всячины. Стали на этих заводах делать и бочки. Поскольку, большинство односельчан Сидорчука работало на таких заводах, то очень скоро почти в каждом дворе стали появляться металлические бочки, а старые рассохшиеся кадушки пошли на списание. Не прошло и пяти лет, как старый бондарь остался без заказов, никому не нужны были его чудо-бочки. Лишь иногда краеведческий музей просил прислать новый экспонат для выставки. Богдан Стефанович остался без работы. Омут затянуло тиною и вскоре он превратился в болото.
Конец ознакомительного фрагмента.