Вот, – сказал хозяин мрачно и решительно. Я ей писал, говорил, требовал. Опять письмо. Хуже прежних. Кончилось мое терпение. Жизнь мне рушит, старая карга, не слушает меня. Теперь надо дело кончать. Поеду и зарежу дуру.
Я посмотрел налицо хозяина и как-то поверил ему. Он не шутил, и нож точил вполне осмысленно. Тогда я посмотрел на часы – два с половиной часа у меня есть, потом надо мчаться в аэропорт, – и принялся с хозяином беседовать. Сначала он не хотел ничего слышать, но я настаивал. Хозяин взялся за нож поухватистее и сообщил, что которые будут ему зубы заговаривать, могут сильно пожалеть, он решил твердо и отступать не намерен.
Я достал бутылку (из запасов хозяина), водрузил на стол и сказал, что отговаривать его никоим образом не собираюсь, но дело серьезное и надо всё хорошенько разобрать. Хозяин посмотрел на водку, внял моим аргументам, и мы сели обсуждать убийство его матери. Беседа длилась уже больше двух часов. Я исчерпал все аргументы. Мать была хорошая, растила его, хоть была очень бедна, отдавала последнее, не била, не издевалась. Но ее несомненная вина состояла в том, что она вдарилась в религию, портила сыну биографию с анкетой, и препятствовала своим существованием дальнейшим карьерным планам. Точка. Надо резать.
Времени у меня было в обрез. Я уже опаздывал на автобус до аэропорта. Если я опоздаю, я буду сидеть на этом острове неопределенное время. Свободных билетов тут практически нет, я мог улететь только по забронированному билету, который тихо таял во внутреннем кармане. Хозяин сказал, что мы хорошо поговорили, он здраво всё обдумал, укрепился в правильности своего решения, и полез закрывать чемодан. Его ждал рейс на Красноярск. Я думал, каковы у него шансы не упиться в свинью, не попасть в вытрезвитель, не забыть о планах и добраться до матери. Прикинул так и сяк – у него были хорошие шансы.
Я плюнул на опоздание, вытащил еще бутылку и предложил по последней. Хозяин покосился, подумал и сел со мной к столу. Во время предыдущего раунда переговоров он вскользь упомянул, что у него был брат. Я начал развивать эту тему. Мне повезло – пошла карта. Брат был старший. Жил во Владивостоке. Вроде не пил – по меркам хозяина. Работал.
Я начал решающую атаку. Воззвал к законам божеским и человеческим, обсудил структуру патриархальной семьи и выдвинул решительный аргумент: «Как же так, брат-то старший. Ты, конечно, имеешь полное право зарезать мать – не хватайся за нож, я тебя не отговариваю. Но как ты потом посмотришь в глаза брату?» Хозяин уверенно сказал, что брат одобрит его поступок, как только он, хозяин, подробно расскажет, как старая дура портила ему жизнь. Я давил: «Он старший, он имеет право знать об этом заранее. Будет ли правильно, если ты сначала зарежешь, а потом скажешь? Закон старшинства, сам знаешь. Брат имеет право знать заранее, он имеет право решать, ты должен с ним поговорить до того. Поговори, убеди его – вот тогда… А без его согласия ты не имеешь права». Я давил на право совместного владения имуществом – мать у них общая. Она также является и матерью твоего брата, понимаешь? Ты своим решением лишаешь его матери, разве он не должен дать свое согласие?
Моя дипломатия увенчалась успехом. Хозяин выпил, подумал, выпил и согласился. Действительно, брат-то старший. В самом деле, ему может не понравиться, если младший, ни слова не говоря, убьет его мать. Да, надо сначала поехать к нему, объяснить все, и тогда уже ехать резать мать. Все, решено, он едет во Владивосток, к брату.
Я облегченно вздохнул. Рейс у меня был через 25 минут, я был на другом конце города, в котором не было такси и почти не ходил общественный транспорт. Я скоренько закинул рюкзак на плечо, попрощался с хозяином и, чувствуя, что уже не успеваю на самолет, ринулся к двери.
Хозяин сидел в задумчивости над бутылкой, вяло кивнул мне вслед. А потом медленно и раздумчиво, голосом, которым принимают решения, сообщил: «А если он не согласится со мной, я и его зарежу. Так будет правильно». Я поглядел на решительную физиономию хозяина, низкий нахмуренный лоб, тяжелый нож в руке. Вспомнил о времени, о самолете на материк. И закрыл за собой дверь.
Я успел на самолет. Задыхающийся, уже не соображающий ничего, еле прорвавшийся сквозь путаницу дверей, чинов, бумаг… Я вбегал на борт, передо мной шла пара с младенцем на руках. Еще шаг, и младенец взорвался, облевав длинной толстой струей три квадратных места тесного самолета. Долго ждали рейса, объяснила мамаша, нацеливаясь на чистые места. Возмущенные облеванные пытались оттереться платочками. Я добрался до своего места и рухнул туда. Рядом со мной сидел добродушный мужик лет сорока. Едва мы взлетели, он сообщил, что едет в Иваново – жениться. Там, говорят, баб много. Но у него проблема. Была тут у него одна, и все было хорошо. Вернулся во Владик, уже два раза на бабу лазил – ничего, а тут глянул, пошел к врачу – сифилис.
Вот мразь попалась. Баба егонная его выперла, так что теперь одна дорога – в Иваново. Как ты думаешь, москвич, правильно я решил? Давай, потолкуем.
Я бы назвал это взвешенным решением.
2004
Давным-давно, еще в дореволюционные времена, ехал я в автобусе Уссурийск-Владивосток. Дорога долгая, и рядом довольно громко рассуждали о жизни два молодых существа, лет 16–17.
Я уже не помню деталей, но вроде бы один из них залетал так далеко на Запад, что был чуть не в Новосибе, несомненно, городе передовой цивилизации и современных соблазнов. Его не отягченный социальным опытом собеседник жадно внимал последним порокам, выдуманным для себя человечеством.
Одним из пунктов было ошеломляющее сообщение – панки стали модными, теперь на Западе полно панков, одеваются они вот такочки и вот еще туточки такая хрень болтается, а на голове у них такая вот фигня с прибамбасами.
И тут дитя востока, не приобщенное к цивилизации, но лучше знающее глубину уссурийской жизни, презрительно фыркнуло и сказало: «Это всё ботва и полная хрень, куда западным панкам до наших, уссурийских. У нас – самые настоящие панки». Далее следовало детальное описание того, какие именно отличия можно наблюдать у уссурийских панков.
Я называю это культурой.
2005
Истории фиолетовоалые, как фуксия, и слегка несуществующие
В озере около нашего дома живет жабонатр. Весь день он лежит на дне, так что о нем никто не знает. Люди гуляют вокруг озера, сидят на лавочках… Днем жабонатр спит. Иногда кто-нибудь удивляется пузырькам на поверхности или вдруг возникающим медленным водоворотам. Но ничего не будет – просыпается жабонатр только к вечеру.
Пока жабонатр мал, он обкусывает краюшки теней. Когда вечернее солнце создает множество длинных вкусных теней, а потом их же и заливает мраком, – жабонатр выползает и обкусывает полупрозрачные границы больших теневых форм. Самые тонкие теневые веточки, полупрозрачные окончания. Подрастая, жабонатр переходит на тени все более солидные, забирается в сердцевину, выедает тень насквозь, так что ничего не остается, одна только пустая видимость.
Вырастая, жабонатр становится все огромнее. Распускает вокруг свои неисповедимые окончания. Ночью выходит охотиться за тенями и снами. Сначала, пока молодой, вместо цветных снов оставляет только черно-белые, потом и они исчезают. Жабонатр глушит город на многие километры вокруг логовища. В местах его охоты все реже прорываются к людям сны, и люди все хуже видят в темноте. Неповрежденные жабонатром люди видят полумрак и множество налегающих теней, теневых форм. А жертвы жутких эпиплевр жабонатра ничего не видят. Они говорят – там темно, мрак, там просто ничего нет, пустая темнота. Это «ничего» они и называют мраком, хоть это всего лишь языковая привычка. На самом деле в настоящей, живой темноте видно множество теней, и только объеденные жабонатром в темноте совсем ничего не видят.
Отпор жабонатрам дают лишь отражники. Они используют естественную вражду ночных теней и дневных отражений. Чем большее количество различных вещей отражается в водоемах, где дремлют жабонатры, тем чудовища слабее. Жабонатры ненавидят облака, отражающиеся в их прудах, дома, деревья и людей, чьи силуэты дробятся и плывут в водах озер. И потому отражники пытаются создавать ландшафты, неблагоприятные для жабонатров – с камышом по берегам прудов, со склоненными к воде деревьями. Если же какой-то жабонатр все же вырос, они переходят к непосредственным боевым действиям и отражаются в его пруду изо всех сил. Проходя мимо пруда, иногда можно заметить эту безмолвную схватку. Пруд, затихнув, ожидает ночи, а пока – на берегу замерла фигура отражника, проводящая час за часом в работе отражения.
2009
Городская фауна весьма обильна, и кроме жабонатров в городах живут поли. Эти предпочитают день и яркое солнце – собственно, они обитают в лучах света, но ни в коем случае не в прямых лучах солнца или даже свете от ламп – а только в отраженном свете. Лучше всего они чувствуют себя в бликах от стекол и металла, но могут вполне выживать и среди сияющих стен, и среди отблесков асфальта. Мода на зеркальные панели вместо стен зданий – их работа, в таких условиях они чувствуют себя лучше всего.
Если отраженный и бликующий свет – местообитание поля, то пищей его являются повторяющиеся движения. Более всего поль ненавидит уникальность – собственную походку, свою пластику и разность обликов. Блаженствует поль в колоннах, марширующих в ногу, или – редкий деликатес – команде гимнастов или мимов, повторяющих одно движение. Но такие номера довольно редки – это ж только в цирке или там на каком-то представлении. И марширующие слоники тоже не чрезмерно часты – для поля это повседневная еда, чтоб не помереть, но никак не объедение. Парадно – только на особом карауле, а так-то зольдатики ходят не очень-то стройно.
И поль влияет на людей, стараясь их сдублировать. Иногда можно заметить, как в знойном мареве улицы плывет человек. Вроде бы вполне обычной, своеобразной походной – и вдруг отмашка руки или еще какое-то движение обращает на себя внимание и вдруг вы видите, что в квартале впереди идет другой – и точно так же отмахивает… Это – поль. Он соединил. Иногда можно поймать и самого себя – на неожиданном копировании. Самая известная вещь – коллективный чих, зевота и смех. Один кашлянет – все начинают, один усмехнется – все ржут. Это – поль.
В толпе поль – скрепляющее звено. Он висит над людским морем, колонны отраженного света вливаются в его отблескивающее туловище, а под ним единообразно сдвигаются людские пласты – там протестуют, голосуют, негодуют, выбирают, оплакивают, провожают, выражают… В общем, происходит этакое коллективное действие, где все вместе бегут, кричат, подаются одним телом вперед или назад. Это – поль.
Особенно сильно поль влияет на детей – те пока еще не привыкли к его воздействию, пытаются оттолкнуться и даже плачут, не в силах понять, отчего вдруг среди веселья становится жутко тоскливо и пакостно. Взрослые привычно не замечают полей, те управляются с ними выработанными приемами. Если взрослый заметит, что кто-то копирует его движения – или он сам копирует чьи-то – он попытается разорвать связь, обеспокоится. Потому копирующие пары или тетрады можно видеть, только специально приготовив место.
Охота на поля похожа на охоту на тигра. Точно так же надо найти махан – выбрать удобную площадку, откуда виден перекресток, длинная улица, площадь и т. п. – обычное местообитание поля. Далее охотник располагается сверху, и тянутся часы ожидания. Поль осторожен, может почуять и не прийти. Но в случае удачи – через полчаса-час ожидания с биноклем вы увидите: вон та девушка в широкой красной юбке делает абсолютно то же сложное движение рукой, что старуха на другом конце площади. И они не могут видеть друг друга, а за углом, независимо от них, то же движение – у молодого человека. Осмысляют они каждый свое – молодой человек бурно жестикулирует с приятелем, полагая, что что-то показывает, девушка вроде бы отказывается от какого-то предложения, старуха расправляет затекшее тело – но характернейший абрис движения выдает дублирующее действие.
Некоторые поли предпочитают специализироваться, питаясь за счет мод, привязываясь к характеристикам одежды, другие питаются вокафауной… А, да. Дело в том, что любое произнесенное слово образует уникальную фигуру звуковых волн – то есть произнесенное человеком слово вовне есть уникальная форма сжатий и разряжений воздуха, этакая вылепленная в воздухе фигура. Каждый вокабуляр отличается своей устойчивостью, иные живут очень недолго… Повторение вокабуляра – эхо – обычная игра полей, о которой знают все. Но это грубая заметная игра, для полей – нечто вроде пляжного волейбола, с воплями, разносящимися на километры. Так питались предки полей, жившие среди каменных стен – до того, как поли устроили себе человечьи города и размножились. Индивидуальное питание поля состоит в повторении клишированных слов. Что это будет – партийный лозунг, молодежный сленг или название модного авто – не важно, полю есть дело только до слаженности и частоты повторений.
Поли неразумны, но интеллектуальны. Их трудами происходят интеллектуальные заимствования. Когда человек нечто прочитывает, у него возникает специфическое дрожание мозга, приводящее к генерации похожих текстов. Почитал стихи – получаются стихи, философию почитал – начал философствовать. Каждый случай такой версификации – большое удовольствие для какого-нибудь поля.
Ограничивают распространение полей их природные враги, уны. Они обожают уничтожать находимое единство. Когда крик эхо становится невнятным уханьем – это сработали уны, совместными усилиями одолевшие поля. Когда отработавший свое штамп печати оставляет лишь сизое пятно, не несущее индивидуальных признаков – это форму выпили уны. Среди людей они непрерывно играют в испорченный телефон – образуют непонимание, недослышки, непонятки, переданные слова перевираются, показанное движение отдается грубым шаржем, а затем растворяется в неуклюжести. Затверженная мода перебивается всполохами «отличий от других», что тут же перенимается полями для образования новой моды, в отличие от полей, которые держатся поодиночке – каждый поль имеет собственную территорию и привычки питания, – уны всегда движутся стаями, уны множественны и неопределенносчетны. Знающие люди предпочитают держаться подальше и от тех, и от других – быть сожранным сплетенными унами ничуть не лучше, чем попасть на обед к огромному полю.
2009
Главное – не отпускать Кустомера. Привлечь и не отпускать. Скажем, показать ему – и тут же инструкцию, как этим вот надо сразу. А то ведь не туда, верно? Поэтому – вот красивая, с рисунком, инструкция, где прямо и показано – куда. Но не просто так. Это целое искусство – инструкция для Кустомера. Ди Кустомер – натура сложная, гибкая и непредсказуемая. Инструкции для него надо писать двоякие. Типа – вложите себе в, но не засовывайте. Поверните, Ди, не завинчивая. Проведите, не касаясь. Поднесите, не приближая.
Кустомер такие дела очень любит, сразу зависает и, отчаявшись, что-нибудь делает. А это главное – довести Кустомера, чтобы он хоть что-нибудь сделал. Ди, по ленивости, предпочитает исчезать. Идешь, смотришь – в ловушках пусто, никого. Ни одного Ди Кустомера, целый день бегаешь – не видел даже! И ветка не шелохнулась, и под корнями не истаял след, потому что не было его.
След – это важное свойство Кустомера. Так и говорят: главное свойство Кустомера – измеримость, за это его и ценят. Всегда можно сказать, сколько раз Кустомер на то поглядел, это выбрал или тем заинтересовался. Конечно, замечтавшись, Ди Кустомер может забыть помериться. Отвлекся, на ворон загляделся – и ушел, не выбрав и даже не взглянув. Потому надо привлечь его дырявое внимание каким-нибудь свистком. Оранжевое на него кинуть, мохнатое и чтобы верещало. Выпрыгнуть на него с криком «а у нас вот последняя модель того, что никто не берет!!»
За жопу укусить, наконец. Многие пользуются, зря вы не кусаете. Это очень привлекает внимание. И чтобы блестело. Кустомер, как натура сложная, обычно капризничает – я не люблю, чтобы блестело! оно маркое! на нем потом пятна! оно меня слепит! оно потом рвется! – не обращайте внимания. Блестящее Кустомер выберет всегда, это – праздник для него.
Еще Ди Кустомер отлично считает и всегда выбирает дорогое. Дешевое не предлагайте – его Ди презирает. Пусть будет дороже и чтобы совсем не надо. Если есть потребность – Кустомер может случайно задуматься: а стоит ли? А если точно незачем, он и не задумается, нипочем не задумается, так что вещь должна быть подчеркнуто-бесцельной. В случае сомнений лучше сразу написать: нет, забивать этим не получится. И засунуть тоже нельзя, не влезет. Нет, не жужжит, хотя с виду кажется что должна – не жужжит, и не звонит, то есть звонит, но так тихо, что вы не услышите, и – нет, не ловит этот диапазон, ну и что, что написано что ловит и даже предназначен для улова именно этого диапазона – это просто так написано, для красоты, вот я включаю – видите? Не ловит.