Пендюрин подъехал к станции и, не выходя из машины, на вздохе задумчиво запел в ключе лишения привычного:
Но тут в оконце меж облаками усмехнулось солнце.
В этом Пендюрин увидел вещий знак.
«А может, ещё рано разбрасываться?» – подумал стареющий тимуровец и подошёл к крикливой, суматошной очереди у кассы на Гнилушу.
Лучи солнца опахнули его теплом ещё недавнего лета, и жизнерадостный южный мотивчик завертелся у него в голове:
Он тихонько пел, и его усталый взгляд похотливо ползал с коленки на коленку стоявших в очереди молодок.
Наконец Пендюрин наткнулся на пару очаровашек коленок да ещё в комплекте с роскошным «конференц-задом», и Пендюрин примёр взглядом на месте, оцепенел. При этом, однако, не забыл с бескомпромиссной партийной прямотой обсудить накоротке с самим собой злободневный вопроселли: а как эти ножки этой козеба́ки[46] будут смотреться на фоне моих плеч?
Пендюрин склонился к тому, что такое соседство будет лучшим букетом в его жизни, и он державно подошёл и отпустил от себя на волю дежурную запатентованную глупость:
– Барышня! Мне глубоко кажется, у вас ножка отклеилась!
Это донесение было адресовано Лике.
Цыпа гордо хмыкнула, окинув кислым взором обшарпанного и потрёпанного тимуровца, бывшего когда-то юным и при барабане:
– А что, у вас есть клей покрепче?
– Есть такой клей! – готовно выкрикнул Пендюрин.
– А если я сомневаюсь?
– А если я уверен?
– Подарите себе свою уверенность и до свидания.
– Когда свидание?
– Никогда!
– А я назначаю сегодня. Сейчас!.. Побудете третьей?
И, не давая девуле разразиться гневной тирадой на тему «Да за кого вы меня принимаете!?», живо доложил:
– Двое уже есть. Я и машина, – и показал на неприступную чёрную «Волгу» в сторонке. – Мы с нею ищем…
«Волга» всегда производила неотразимое впечатление.
Лика не была исключением.
Не дав договорить Пендюрину, кинула:
– Можете не продолжать. Вашей тачанке повезло!
7
Они едва выжались из городской окраины, как в Пендюрине что-то серьёзно сломалось.
Он сперва держал себя в рамках приличия, попеременно с цепким интересом посматривал то на дорогу, то на девичьи колени.
Раздвоение никогда до добра не доводит, и его интерес принял ярко выраженную однобокость. Он сосредоточил свой глубокий и принципиальный интерес на её божественных коленочках.
– Так мы можем куда-нибудь не туда заехать, – осторожно уведомила она.
Он знающе улыбнулся и духоподъёмно запел в треть голоса:
– Вот именно! – довольно подкрикнула Лика.
– Нах! – усмехнулся Пендюрин и пустил свою чёрную тележку ещё круче.
– Вы не слышите? – забеспокоилась Лика. – Так мы можем куда-нибудь не туда ж залететь!
– Мне глубоко кажется, мы летим только туда! – ералашно выкрикнул Пендюрин, не отрывая хваткого взгляда от её коленей. – И чем быстрей, тем лучшей! У нас нет времени на медленный танец!
– А я вот сомневаюсь… Ещё вляпаетесь в аварию с железом[47]. Для вежливого разнообразия вы хоть бы изредка поглядывали и на дорогу.
– Много чести этой дороге! Что, я её не видел? Лично мне дороже этот волшебный Млечный путь! – и он накрыл потной ладонью её коленку, так сжал, что где-то что-то, кажется, тревожно хрустнуло.
– Извините, у вас домик не поехал?
– Было б странно, если б при встрече с вами не поехал…
– Будьте благоразумны… Возьмите себя в руки…
– Не могу. У меня и так все руки заняты.
– Да перестаньте вы тайфунить! Распустили цапалки…. Вы что, со мной в одном танке горели?
– Это упущение исправимо. За честь сочту сгореть вместе с вами!
– Хорошо говорите… Не хватает вам только броневика… Ой, ну… Не притесняйте, пожалуйста, мою коленку. Она вам ничего плохого не сделала… Ну не жмите же так! Неандерталец! Как вы смеете? Да что вы делаете?
– Мне глубоко кажется, я ничего не делаю…
– Но вы держите меня за коленку. И больно ведь!
«Живот на живот и всё заживёт!» – хотел успокоить он, но слова почему-то выбежали другие:
– Я тоже так думаю… Да, держу… Тут двух мнений быть не может… Но я, извините, ничего не могу поделать. Заклинило… Это у меня от столкновения с прекрасным… Я не могу разжать пальцы. Проклятый радик![48].. Знаете, есть такие свиноподобные собаки… Как схватит и не отпустит мерзавка, пока кость не перекусит!
– Я слыхала про разных собак. Но на таких не нарывалась… Ой, тише!.. Да вы что, махнутый? Вы сейчас станцуете леньку-еньку![49] Куда вы так летите, не глядя на дорогу?
Он сделал вид, что не слышал её и угрозливо загудел в пенье сквозь зубы:
– Гаи, гаи, м…моя звезда…
– У вас же машина для перехода с одного света в другой! – сердито прокричала она. – Куда вы так несётесь?
– Действительно, куда… – меланхолично бормотнул Пендюрин и на скучном вздохе пояснил: – Куда послал нас великий Ильич, туда и летим. Он ведь ясно сказал: «В области брака и половых отношений близится революция, созвучная пролетарской революции». Летим к созвучной…
– К-куда-а?
– К созвучной… – ещё меланхоличней проговорил Пендюрин и на полном скаку крутанул руль влево.
Машина сорвалась с трассы на тоненький рукавчик, отбегавший сквозь сталинскую лесополосу на открытое поле.
Через какое-то мгновение «Волга» воткнулась в соломенную гору и приглохла.
– Вот мы, радость моя всенародная, и приехали к родимой револ-люции! – прохрипел Пендюрин, судорожно подпихивая под себя хрусткое молодое тело и ласково в пенье грозя:
– Я, как умная Маша, доверилась вам! А вы? Что вы делаете с беззащитной девушкой? Орангутангел! Что ж вы вытворяете напару со своим руководящим органом? – кричала снизу Лика, круче сжимая скрещённые ноги. – Оба ух и наглюхи!.. Полканы!.. Тарзаны!.. Муджахеды!..
Кричала Лика без энтузиазма, просто для приличия. Высокий момент обязывал. Негоже приличной женщине без боя в первые же минуты знакомства сдавать в бесплатную аренду дорогие родные достопримечательности. А потому кричала не слишком громко, чтоб не привлечь внимание проезжающих и не отпугнуть своей невоспитанностью и грубостью орденоносного вождя краснокожих. Пусть знает, что и мы можем за себя и постоять, и полежать!
Пендюрин это прекрасно чувствовал и твёрдо ломил свою выстраданную в жестоких муках партлинию:
– Дрожит бедро…[51] М-моя красавушка… Витаминушка Цэ… Да кончай ты этот брыкастый дрожемент…[52] Эх! Замы́каться б с тобой, марьяжушка, куда-нибудь на Канарики!.. Будут и Канарики с ненаглядными Багамиками!.. Будут!.. А пока… Не бойся, дуроська… Не бойся, святая моя первочка…[53] Закон абрека Болта-Мариотта… Честное партийное! Не трону! Ей-богу! Ёкс-мопс! Да ей же Богу! Да честное ж партийное!!.. Да!!!..
– Да знаю я ваше честное и особенно партийное! Какой-то махновец!.. Бельмандюк!.. Ну-ка!.. Ну!.. Дуболомное парткомарьё!.. С чужой коняги среди грязи ды-ыл-лой!
Лика осторожно попробовала скинуть его с себя – напрасные хлопоты. Энцефалитным клещом впился!
Это ей нравилось.
Но надо и не забывать подавать признаки борьбы. Этикет обязывает. Иначе что он после подумает о ней? Что она ударница лёгкого поведения?.. Сдаваться надо с гордым достоинством. Оптимистически! С верой в свою победу!
– Ужастик!.. Кузнец счастья!.. Я кому сказала, джигит? Ды-ыл-лой! В квадрате!
– Ах, леди, как вы запели[54]… Мне глубоко кажется, вы недобросовестно информируете общественность, муси-лямпампуси… Лежите вы не в грязи, а на бархате откидного кресла. Пятизвёздный лепрозорий![55] Ленин с нами![56] Чего ещё надо для полного счастья!? И потом… Какая ж вы чужая? Была чужая – стала родная!
– И когда ж вы породнились со мной?
– Не помню… С незапамятных времён!
– Ну… Если по-родственному… Где уж нам уж выйтить замуж, я уж так уж вам уж… – и мысленно: – «дам уж»…
С баловливым зовущим смешком она чуть развела ноги.
«Сейчас я ей впендюрю ужа!» – хорохористо подумал Пендюрин и широко посветлел лицом, но скоро стал кисло морщиться.
– У вас что, там кактусы?
– Зашлите партгосконтроль. Проверьте…
Он привстал и увидел, что радостно курчавые золотистые врата рая были прикрыты кукишем. Выходит, что он, Пендюрин, всё своё красноголовое счастье со всей партийной принципиальной ответственностью впихивал в синеватый острющий коготок её большого пальца? Так жестоко посмеяться над первым лицом в районе?! Над самим генеральным чабаном?![57]
Он онемело уставился на неё и не мог ни слова сказать.
Вот так дебютик! Вот так мочиловка! Вот так бенц!
Она ядовито засмеялась и с ласковой укоризной попеняла:
– Шофёры! Не вам ли сказано: «Бойтесь тех мест, откуда выбегают дети!»
Она не стала больше делать вид, что не знает, кто с нею, и дурашливо выкрикнула:
– Ну что, дорогой партайгеноссе неувядаемый Владлен Карлович! Вы убедились, что если низы не захотят, то верхи ни фигушки не смогут!?
Он тоже кинул открытые карты на стол:
– Ты права, Лика. Диалектика!
На радостях Лика уважительно взяла за уши Пендюрина, наклонила к себе и вскользь поцеловала в щёку:
– Вот мы и познакомились!
– Поступило предложение обмыть наше знакомство, – сказал Пендюрин.
– Обмыть! Обмыть! – захлопала в худые ладошки Лика – Чтоб чистенькое было!
И побежала за скирд.
8
Бежать ей пришлось долго. Потому что скирд горбился на полстадиона. И пока забежала за него, было чуть не пролила сахарок.
Но всё обошлось, и к Пендюрину она возвращалась в добром расположении духа.
Она весело обошла машину.
Однако Пендюрин почему-то так и не попался ей на этом ответственном отрезке жизненного пути.
– Глуп Глупыч! Ау-у-у-у!!! – повыла она на все стороны.
Но и это не помогло.
От её воя Пендюрин не появился.
– Глу-у-упов! – строго позвала она.
– На своём боевом посту! – послышался откуда-то сверху его торжественный голос.
Она подняла голову и увидела Пендюрина на краю скирда. Пендюрин увешал себя венком домашней колбасы, как портупеей. С плеча на бок, наискосок. В одной руке бутылка грузинского коньяка, а другая кончиками пальцев касалась виска. Служу Даме!
– Как вы туда взлетели?! – изумилась она.
– На крыльях ваших чар! – не опуская руку от виска, торжественно отрапортовал Пендюрин.
Он подал ей конец слеги, что была прислонена к скирду.
– Пожалуйте, ледя, отмечать наше знакомство на соломенных небесах! Предлагаю такое вот муроприятие.
Лика уцепилась за слегу, и он быстренько встащил её наверх к себе.
Они вырыли глубокое и широкое гнёздышко, весело плюхнулись в него и заворковали голубками.
– Пьём за знакомство! – Пендюрин поднял воображаемый бокал. – Говорят, каждая женщина должна быть Евой, умеющей создавать свой маленький рай вокруг себя. Пожелаем молодой хозяйке создать, – он обвёл взглядом соломенное, духовитое гнёздышко, – создать в новом доме рай: уют, тепло, покой, атмосферу любви, дружелюбия и жизнерадостности. Женщина – хранительница домашнего очага, и это её прямая забота. За хозяйку, за её тёплые, заботливые руки, за то, чтобы этот дом радовал наши сердца!
Лика не осталась внакладе.
– Сдвинем наши бокалы за дорогого Владлена Карловича, за того волшебника, который старается изо всех сил делать нашу жизнь из так себе и не по себе в ничего себе и даже в о-го-го себе. За здоровье милого друга! Ура!
Они чокнулись, и Пендюрин галантно подал ей бутылку коньяка:
– Играй горниста!
Не чинясь, она отпила прямо из горлышка несколько затяжных, колымских глотков и уже трудно подала бутылку назад.
Пендюрин не мог обойти себя, соснул пару глотков и повелел:
– А закусывать будем мной! – и потряс на себе портупейную колбасу. – Экзотики будет полный чувал! Только, чур, к портупее руками не прикасаться. И насквозь не прогрызать. Чтоб домашний венок не упал с плеча.
Они с хохотом рвали вкусную портупею, не забывая потесней прижиматься друг к другу. Коньяк добросовестно делал своё хулиганкино дело.
Пендюрину же казалось слишком долгим это предисловие. Он в нетерпении подторапливал:
– Всё! Кончаем грызть меня! Надо чего-нибудь оставить и на потом. Наливаем! Радостинка, ваш бокал!
Лика поднесла воображаемый бокал.
– Держим ровней, сударушка… Та-ак… Слушаем новый тост… Гарем султана находился в пяти километрах от дворца. Каждый день султан посылал своего слугу за девушкой. Султан дожил до ста лет, а слуга умер в тридцать. Мораль… Не женщины убивают нас, а беготня за ними! Так выпьем же за то, чтобы не мы бегали за женщинами, а они за нами! Ведь женщины, как считает наука, гораздо выносливее мужчин и живут значительно дольше!
Лика радостно покивала:
– Всё верно. Было сказано когда-то мудрецом: берегись козла спереди, лошади сзади, а женщину сверху. Ибо, если зазеваешься, она сядет к тебе на шею. Мужчины, если у вас остеохондроз шеи, не запускайте его, лечите. А самое главное, всё же берегите зрение. Ваша зоркость на страже границ личного суверенитета!.. Дорогой! Я поднимаю бокал за то, чтобы тебя посадили в сто твоих лет – за изнасилование с извращением!
– Спасибо! Спасибо, родимушка! Буду стараться! Честное… партийное…
Он протянул ей бутылку, но она как-то вяло махнула ручкой, мол, я мимо.
– Я тоже мимо, – осоловело качнулся он, всё же помня, что лез он на скирд не напиваться. – Армянский тост. Мне глубоко кажется, было это очень давно, когда горы Армении были ещё выше, чем сейчас. У скалы стоял обнажённый Ашот. На его голове была шляпа. К Ашоту подошла первобытная обнажённая женщина. Ашот прикрыл шляпой низ живота. Женщина сначала убрала одну руку Ашота, потом другую. Шляпа продолжала прикрывать низ живота. Так выпьем же за силу, которая удерживала шляпу!
Они чокнулись, но выпить не успели.
Нетерпение подожгло Пендюрина и понесло.
– Не бойся… не трону… Честное ж… партийное ж… – по инерции занудно заскулил он, вероломно подгребая её под себя.
– Не верю! – по-станиславски прочно крикнула она. – Тост за что был? Вы-пьем!.. Сначала надо выпить. А ты что делаешь?
– Ну?.. Чего ты?.. Неужели я не по-русски говорю? Ну не трону ж… Да ну ей-богушки!
– И глупо! – вдруг засмеялась она, инстинктивно обхватывая и прижимая к себе просторные пендюринские плечи.
Когда они проснулись, была уже ночь.