– Ну если нет…
– Как так нет?! Дальние поезда мотаются туда-сюда каждые десять минут… И нет одного билета до Ростова? Не забывайтесь! С первым же поездом товарищ должен уехать. Вы поняли?
– Поняли, Иван Харитонович…
– Ещё не хватало, чтоб сам Иван Харитонович вам звонил. Я всего лишь его помощник…
– Всё равно поняли.
– Вот и хорошо. Спасибо. Всего вам доброго.
Выхожу из будки, смотрю на кассиршу. Она звонит куда-то… Через минуту к ней подходит дежурный.
Я гордо прохожу медленно мимо касс.
Кассирша увидела меня, высунулась в окошко, ласково машет мне:
– Идите! Идите сюда!
И я уже с билетом.
Дежурный виновато:
– Плацкартный вагон. Без места. Вы уж, пожалуйста, не ругайтесь там, если сразу не окажется свободного места. Потерпите, пока поезд не тронется.
– Постараюсь.
Местечко присесть нашлось сразу.
Вот я и поеду теперь спокойно на сессию.
6 июля 1965
На эшафоте
Вызвали в обком.
Еле бредём в молчании всем редакционным базаром.
Уже у входа нас нагнал Малинин, первый секретарь.
Я показываю ему на уныло идущих позади. У всех опущенные головы. Едва переставляют ноги.
– Валерий Иванович! Ну чем не живая картинка «По пути на эшафот»?[51]
– Зато с эшафота все полетят радостными орлами. Идейно вас подпитаем!
Особенно на бюро несли по кочкам Конищева. Бывший директор сельской школы. Сейчас в «Молодом» генералит в идеологическом отделе «Юность». Второй Суслов![52]
Областная партийная газета никак «не нахвалится» им. Раз за разом докладывает читателям: Конищев украл статью у одного, у второго, у третьего. И всё сходит ему с рук.
А что нагородит от себя – без тоски не взглянешь.
Вот он разбежался порассуждать о неупорядочении зарплаты. И начинает статью с письма в редакцию Петрова (псевдоним Конищева). Пишет самому себе!
Говорят ему на бюро об этой чумной глупости, он в оправдание жалуется первому секретарю:
– Думаете, Валерий Иванович, легко написать статью? Сколько надо прочитать…
– Переписать, – с издёвкой подсказывает секретарь ему.
– Ну да!
– На восемьдесят процентов чужое переписываешь! И не говори.
Молчит, раз переписывает. Как возражать?
А вот ещё позанятней статейка «Четыре часа наедине со следователем».
Лучший друг-алкаш украл у Конищева пиджак и продал грузинам за три рубля. Пропил тот трояк вместе с Конищевым. Те грузины перепродали пиджак другим грузинам уже за семь рублей. Эти грузины увидели в кармане документы и звонят Коню:
– Приходи с пятью рублями, отдадим документы.
Конь пришёл с милицией.
Решение бюро было конкретное: морально нечистоплотен, идейно неустойчив; снять с должности заведующего отделом «Юность».
И эту «Юность» бухнули мне. Ведёшь успешно «Колос», бери в свои руки власть и в «Юности».
Уж так у нас. На ту лошадку, что везёт, и наваливают.
13 сентября 1965
Крутилкин
На смену детям капитана Гранта пришли дети лейтенанта Шмидта.
У грязных денег и сила нечистая.
Вернулся я сегодня из отпуска, и мой литраб Крутилкин, обращаясь ко мне, назвал меня по фамилии.
Я страшно удивился:
– Ты чего? Забыл, как меня по имени? Подсказать?
Он гордо засопел и, повыше задрав свой бледный испуганный нос, вышел.
Мало-помалу туманишко рассеивается.
Оказывается, пока меня не было, Северухина премировала Николашку 25 рублями.
И пошла гулять по редакции легенда.
Про то, что я затирал Крутилку, не давал ходу. Был он, дескать, при мне мучеником. И стоило мне отбыть – Крутилка зацвёл, расправил крылышки.
Гм…
И вот первый звоночек из Ленинского. Знакомый журналист из районной газеты Кусов говорит мне:
– В нашей газете был мой материал. Вы перепечатали. Гонорар не забудьте мне.
Проверяю.
Гонорар выписан Дюжеву из Киреевска.
Рою дальше.
Ещё вот. Ещё…
На разметных полосах Крутилин перечёркивал фамилии подлинных авторов и гонорар выписывал Дюжеву.
И тут я вспомнил странненький разговорчик Крутиликина с Дюжевым. Заикаясь и вождисто размахивая рукой, Крутилкин кричал:
– Что ты за дубак! Учу, учу, как делать шуршалки,[53] а ты ни с места!
Проверяю ещё. Автор один – гонорар выписывается другому дружку Крутилина. Ерофееву из Венёва.
Идея! Поставить на столе Крутилкина табличку
КОНСУЛЬТПУНКТ ИМЕНИ НИК. КРУТИЛИНА
Как делать деньги
Завпунктом Ник. Крутилин
С пунктом успеется. Полистаю ещё.
Листаю. Не хватает терпения. Спрашиваю Николайку:
– Вот почему ты за статью Чижова гонорар выписал персонально себе?
– Я над нею сидел!
– За это тебе идёт оклад.
И что в итоге?
В моё отсутствие Крутилин опубликовал девять статей авторов районных газет, а гонорар выписывал не им, а себе или своим дружкам, над которыми шефствовал.
В общей сложности у авторов украдены двести рублей пятьдесят одна копейка. Целое «состояние, награбленное непосильным трудом»!
Дошло до тихого ужаса. Материал Щеглова лично я готовил к публикации, а гонорар за этот материал Крутилин выписал себе!
Ну Крутилкин!
Ну внучок лейтенанта Шмидта!
Несолидно. Неинтеллигентно.
Да узнай сыновья лейтенанта Шмидта, что у них такие крохоборные ученики, они б его задушили.
Редколлегия срезала оклад Крутилина со ста рублей до восьмидесяти. Пришлёпнула ещё выговор.
Через два дня осерчавший внучок лейтенанта Шмидта закрыл свой консультпункт и удалился в отпуск.
13 октября
Жена напрокат
Браки заключаются на небесах, а исполняются по месту жительства.
«Любовный треугольник – это замкнутый круг».
В двадцать я мечтал о подруге. В двадцать пять женился. У меня, бывало, спросят: «Красивая жена?» – я отвечу: «Некрасивая – любима, а любимая – красивая!»
Засвидетельствовав симпатии к фольклору, Николай с мажорного тона переходит на минорный:
«До мая 1964 года мы жили как все смертные. Но (после этого но всегда ждёшь чего-то страшного) вот я узнаю, что моя любимая жёнушка изменяет мне в соавторстве с Горлашкиным. Это нахальный любовник и моей Ольги добрый начальник, то есть прораб. Ольга – маляр. Они вместе работают в быткомбинате. Спелись! При «беседе» она не отрицала факта. Что делать? Применить силу? Я руководствовался не только чувствами, но и умом, и выразил своё негодование, отшлёпав слегка её по щекам. Показал на дверь. Не буду же я вешать красный фонарь на воротах. Мне кажется, она с радостью ушуршала с сыном к любовнику. Но Серёжка? Мне его жаль. Кто ему заменит меня, отца? Горлашкин? Почему об этом не подумала жена? Если она хочет, то пусть превращается в стопроцентную гулящую женщину. Её дело. Но судьба сына скатывается в неизвестность. Я его люблю сердцем и рассудком. Как хотите люблю. В конечном счёте, и чувство ответственности родителя что-то значит. Она это выверила и бьёт меня сыном: не пускает к нему. Я знаю, семья исчезла, но сын есть и будет. Подскажите, как быть. Серёжка! Он любит меня больше, чем мать. Я не хочу его терять. Не желаю, чтобы наши родительские дрязги бросали на судьбу сына тёмные пятна. Не хочу, чтобы выходило по восточной пословице «Верблюд дерётся с лошадью, а достаётся ослу».
Жду от редакции ответа нравственного, вразумительного и правдивого.
Визит к женатому холостяку расстроил меня.
Прежде я не ставил под сомнение святое назначение любви. Помните? «Любовь – это факел, который должен светить вам на высших путях».
Должен?
Свети, дружок!
Но сейчас, когда я с тоской смотрю на стол с объедками месячной давности, на всклокоченную постель, на хозяина в пальто, – трон любви заколебался передо мной.
Я ясно видел, что Николаю совсем не светит.
Он смотрел мне в глаза и настырно требовал ответа на программный вопрос, украденный у Шоу:
– «Скажи, почему женщины всегда хотят иметь мужей других женщин?»
Мне ничего не оставалось, как наивно признаться, что я не женат и что проблемы столь высокого свойства не стучались ко мне за разрешением.
Ольга пожаловала из Москвы на отдых в Дрёмов.
Отпуск улыбнулся.
Она снова влюбилась и, кажется, намертво.
Бог весть какой ждать развязки, если б не репродуктор, который бесшабашно хрипел со столба:
Идея! Надо срочно пожениться!
Указание было одновременно спущено из двух высоких инстанций. С небес и со столба.
Её отпуск ещё не кончился, как они вместо кинухи на минутку забежали в загс.
Дым медовых ночей рассеялся, и Ольга узрела, что супружник до сблёва нерентабельный.
– У других мужья как мужья. Получка – денег приволокут! Хоть в подушку вместо соломы набивай! А этот половой демократ[55] таскает каждый божий день одни грязные рубахи!
– Я ж не министрюга. Экскаваторщик, едри-копалки!
– Другой на твоём месте ковшом бы золото загребал, а не глину, любчик.
Уроки жизни случались по стечению обстоятельств.
А потому во все прочие времена Колючкин был доволен судьбой и, наверное, счастлив.
Будь журнал «Идеальный супруг», о Николае писали бы передовые и печатали его неподвижную личность на открытках. Как артиста.
Он мыл полы, топил печку, варил завтраки, обеды, ужины, сушил пелёнки, нянчил мальчишку и читал книжки.
Столь широкий диапазон импонировал Ольге.
Но и тут она покровительственно укоряла:
– Книжки ты брось. Не занимайся онанизмом головного мозга. Лучше поспи. Ослепнешь – водить не стану.
Николай робко лез в пузырь.
Ольга ошарашивала жестоким доводом, как дубинкой:
– У меня пять классов. Больше ни в книгу, ни в газету ни разку не заглянула. Не померла. И тебя до срока не вынесут вперёд пятками!
Кот Васька слушал и молча кушал.
Жизнь у него была как у седьмой жены в гареме. Тусклой. Тихой сапой Николай переползал в вечёрке из восьмого в девятый, из девятого в десятый.
Потом начал слесарничать в цехе контрольно-измерительных приборов и автоматики.
Это на заводе синтетического каучука.
Курсы.
Вечерняя учеба котировалась у Колючкина не ниже высокого подвига во имя несказанной любви к собственной жене.
Грезилось…
Заочный юридический институт…
Следователь Колючкин несётся за матёрым преступником и запросто кладёт на лопатки.
Первое задание! Каково?
Он спешит в родные пенаты обрадовать Гулюшку…
Опередила женщина в чёрном.
Почти в полночь, когда он, голодный и усталый, брёл с занятий, она ласково взяла его под локоть:
– Твоя лютоедица и мой бесхвостый кобелино…
«Сорвалась налевяк! Соавторство!»
Реакция была слишком бурной.
Он понял, в лучшую сторону надежда не просматривается.
Долг платежом красен.
Ольга кликнула его на рандеву в отделение.
В ментхаузе он вёл себя, как истинный джентльмен, и галантно подарил ей расписку:
«Дана в том, что я, Колючкин Н. П., никаких хулиганских действий в физическом выражении не буду предпринимать против своей жены Колючкиной О. Ив.».
Она взяла эту бумажку и съехала с любовником на частный сектор, не подумав даже развестись.
Через месяц забежала на старый огонёшек.
Колючкин зарадовался. Думал, насовсем вернулась, устроит день межполового примирения. А она, бесхвостая макака, всего-то и притаранила лишь кой-какие вещички назад. Бросила Николаю, как сторожу, и снова исчезла.
Вынырнула в суде.
Полквартиры вздумала отсечь.
«Чтобы не скитаться с сыном по частникам».
Не выгорело!
Соседи так охарактеризовали Николая:
«Колючкин не пьёт. Мы очень им были довольны и радовались как хорошим человеком и добрым отцом. Жену не бил. Работал, по вечерам учился. Она стала дружить с другим. Всё равно он не запивал и вёл себя тактично. Жена бросила и ушла. Опять он всегда у нас на глазах трезв и немного печален».
Снова куда-то запропастилась жена!
Нету месяц. Нету два.
Прокурор Кочко чего-то липнет:
– Колючкин, где ваша прищепка?
– А я почёмушки знаю.
– Она расписана с вами. Что случится – вам отвечать. Не ребёнок. Включайте голову. Думайте!
Николай скребёт затылок.
Ребята в курилке подыгрывают:
– Многоборку твою аннексировал клизмоид напрокатки, а срока так и не указал. Уже три месяца… Ебилей!
– Пора б и честь знать… Да… «Что у женщины на уме – мужчине не по зубам»!
– Но ты особо не унывай. Семеро мужиков из десяти несчастливы в браке. А остальные трое – холостяки.
– Только это и бодрит меня…
У Николая последняя услада – Серёжка трёхлетний.
Пока Ольга на работе, Николай тайком прибегал к нему в сад с конфетами, играл, гулял, и оба со слезами расходились.
Ольга выкинула последнее коленце.
В «книге движения детей по детскому саду № 1» появилось её заявление:
«Прошу не отдавать моего ребёнка Колючкину Н. П., т. к. мы с ним не живём. Прошу не отказать мою просьбу».
Всё это во имя прораба!
Не слишком ли много приношений одному чубрику? Кто он?
Клещ в последнем приступе молодости.
О перипетиях судьбы судит, как о гвоздях:
– Все мы искатели. Ищем Счастье. Ищем повсюду. Дома. На работе. На улице. Я нашёл на работе. Я устроил свою жизнь.
Он оставил жену, с которой разделил десять лет и этаким фертом ринулся на сближение с Ольгой.
В нём Ольга ценит две давно лелеянные штучки: должность и оклад.
Чем-то эти артисты напоминают тоскливый треугольник. Колючкин мучается чёрной изменой жены, готов в любую минуту заманить в родные пенаты и бойко разлучить с вероломным любовником. Но у Ольги, «старой волчицы» с ведьминым весом (меньше сорока килограммов), губа не дурка. Она знает цену обоих воздыхателей. А потому без колебаний тяготеет к Горлашкину.
Как всё это старо.
Эстафету неверных жён Ольга зло и величаво понесла дальше. И просто уходить со сцены она не желает.
– Да я затюкаю его на судах! На каком-нибудь десятом или двадцатом судебном процессе этот сундук с клопами[56] откинет кривые сандалики! А сколько я попорчу ему кровушки по прочим каналам и канальчикам! – с маниакальной жестокостью рисовала она далеко не прекрасное будущее своего бывшего милого.
От такой перспективы стало жутко, и я замолвил словечко за Николая:
– Опыта не занимать… По глазам видно.
Каким благородным гневом вспыхнул Горлашкин:
– Да честнее Ольги нет женщины на свете! В её глазах ты ничего дурного не можешь увидеть. В них только нежность и верность.
Я оставил за собой право возразить. Со стороны виднее.
И многое.
Пусть не разбазаривает восторги Горлашкин.
У Ольги он не первый. А третий.
Может, последний?
Судя по её жестокому влечению к «разнообразию мужчин», вопрос широко открыт.
С последним звонком удалось раскусить Николая.
Рыльце и у него в пушку.