2
Наступил один из самых драматичных дней в жизни Евгения Васильевича - 30 апреля, к которому он готовился спокойно и безразлично, как Печорин к дуэли.
"Куда и к кому она могла поехать за день до регистрации брака, ведь раньше она от меня не убегала. Возможно, она просто манипулировала, специально выбирала дни, когда встречалась со мной, а когда со своим Костей или Жорой, физруком пионерского лагеря? Возможно, она уже беременная и я стану отцом чужого ребенка? Вот почему она так торопиться выйти замуж. Дудки, в загс я не поеду".
Он уже отгладил брюки, принялся за рубашку, потом почистил туфли, облачился во все свежее, отглаженное и нашел, что недурно выглядит.
"Все сокурсники уехали на занятия и хорошо, что уехали потому, что ничего не будет, Зоя сама не приедет. Если она накануне свадьбы позволила себе уехать на машине, значит, она колебалась, выбирала между мной и еще кем-то другим и этот другой, испугавшись, что ее потеряет, буквально в последний момент решился, приехал за ней, похитил ее. Да, это похищение невесты. Ее похитили. А похищенного человека спасают, и я должен спасти Зою, это мой долг. Как же я так, а?
Он стал водить утюгом еще быстрее, теперь уже по носовому платку, и обжег кисть руки горячим утюгом в наказание за то, что плохо подумал о порядочной девушке, идущий под венец. И это сегодня, о Боже мой, который час, а? Не барахлят ли мои часы? У кого бы спросить который час? Он бросил горячий утюг включенным, а сам выскочил в коридор, где его встретила мертвая тишина. Гм, она, бедняжка, ничего не могла сделать, ей, видимо, угрожали. Эх, меня там не было, я бы им накостылял. ...Зоя, прелестная девочка, где ты сейчас, что с тобой происходит? Наверное, ты ищешь предлога, чтобы выйти за дверь, спуститься в магазин купить соку, а потом, ты будешь бежать к загсу, чтобы там, увидев меня, пасть в мои объятия. А я...я спасу тебя, я схвачу тебя за руку и прорвусь в зал регистрации, и мы оба потребуем, чтобы нас немедленного обвенчали, чтобы нам уже ничего и никто не угрожал".
Это не он думал: мысли сами лезли в дурную голову. Не он ими управлял, они им управляли. Быть может, в самые критические минуты жизни человека, спасительные или губительные мысли управляют им. Вот и сейчас, подталкиваемый дурными мыслями, он выскочил из комнаты, не захлопнув за собой дверь, и помчался к трамвайной остановке, вскочил в вагон уже на ходу, но в загс все равно немного опоздал.
"Ее точно нет: похитили. Надо искать милицию, где тут милиция?"
- Милиция! вы не знаете, где здесь милиция?
- Что сучилось? - спросил Эдик, его сокурсник, приглашенный им в качестве свидетеля. Он возник как из-под земли. - Ты, почему опаздываешь? Я уже подумал: молодец, не приедет. Так и надо было сделать.
- Зоя! где она? Ее вчера похитили, она, бедняжка, где-нибудь лежит со связанными руками и ногами, - лепетал Женя в страшном возбуждении.
- Да вот она стоит, покусанная вся. Два синяка под глазами, влепили ей, должно быть. Успокойся. Видать, ее всю ночь пороли и отпустили только под утро, чтоб успела съездить домой, переодеться. Мне жалко тебя. Вляпался ты, вот что. Может, тебе лучше драпануть, пока не поздно?
Зоя стояла у входа в белой, немного помятой фате, сонная, с опухшими, покрасневшими веками. Шея ниже мочек ушей в синяках, следы укусов и в районе нижних челюстей, а это никак скрыть было невозможно. Женя впервые почувствовал к ней горячую ненависть и жалость. Сопротивлялась, должно быть, бедняжка.
- Ты, почему опаздываешь, мой дорогой козлик, вернее, козел? Я уже нервничаю, стою. Может, думаю, машина его сбила, либо руку сломал, или, чем черт не шутит, перед свадьбой решил, в последний раз гульнуть, и какая-нибудь сучка... Ну-ка, признавайся, муженек мой ненаглядный. Я...кастрирую тебя!
- Это ты сучка. Сколько мужиков тебя пороло всю ночь, что ты такая сонная и такая покусанная? - спросил он ее тихонько, приложив губы к самому уху.
- А ты - сук, кобель, козел мой ненаглядный, я тобой сегодня наслажусь по полной программе.
- Сучка, давай прямо здесь, перед входом в загс. Если цела - все прощаю, если нет - катись колбасой, дочь милицейская.
- Да у тебя там ничего нет, я по штанам вижу. Плоские штаны. Глупый ты, я еще девушка, - шепнула она, как ни в чем не бывало. - Ты в этом убедишься сам.
- Я сейчас повернусь и сбегу от тебя, ты просто сука паршивая, и бл...- сказал Женя со злостью.
- Только попробуй, мой папочка всю полицию поднимет на ноги. Ты сможешь прожить каких-то два-три дня, но никак не дольше, учти. Я вполне серьезно.
- Гражданин Славский, гражданка Сковордкина! Вас просят в зал регистрации брака! Уже вторично. Жених появился или запылился?
- Он здесь, - сказала Зоя, крепко уцепившись за руку Жени, и волоча его в зал. Он робко упирался, но она была довольно сильная кобылка, крепко запустила пальцы в подреберье, очевидно прием самбо, он немного взвыл и покорился.
Там происходила какая-то церемония с поздравлениями, с шампанским и даже с жирным противным поцелуем, которым наградила Женю его, покусанная невеста.
- Согласны ли вы...?
Зоя умудрилась запустить когти в ребра с правой стороны, еще глубже, это было так больно, при этом она наклонилась к уху жениха и повторяла одно и то же: да, да, ну, скажи: да, если ты мужчина, не то...
- Да-а, - выдавил из себя Женя и уронил голову на плечо невесты, как перед казнью, когда сообщают, что в помиловании отказано.
- Поздравляю вас...
Что было дальше, он помнил слабо. В час дня все было кончено. Эдик махнул рукой, первый выскочил из зала и растворился в уличной толпе.
- Ну, муженек, теперь ты мой! - заскрипела она зубами. - Я тебя получила в свою собственность. Радуйся, что ты обрел такую красавицу. А теперь топай к себе в общежитие. Ты мне больше не нужен. Вернее, пока не нужен. Приедешь к нам к десяти часам вечера. На этот час назначена свадьба. Ты, конечно, гол как сокол, даже букет цветов не принесешь. Но я уж смирилась. Смотри не появись в трусах, а то теща тебя не пустит в фатиру. Отец, в знак протеста, еще несколько дней тому драпанул на курорт, чтоб дома не расплакаться. К нам дипломаты ринулись, да я всем отказала, и все ради тебя, голяка неприкаянного. А папа..., ему что-то опять в голову стукнуло про этих дупломатов. Он мне накануне позвонил и говорит: дочка, не выходи за этого голяка замуж. Он козел. С такой красотой за дипломата надо выходить. Если ты меня не послушаешь, меня на твоей свадьбе не будет. А я вот, решилась. Цени. Ты всю жизнь должен быть мне благодарен. Я - мужественная женщина, как жена декабриста. Давай дуй. Эй, такси!
Женя отправился в общежитие трамваем, а она на такси.
" Что произошло, - думал он по дороге, - неужели я женился? Какая ерунда. Этого быть не может. У меня есть Лида, я должен держаться ее, она умнее, практичнее меня, я буду ее слушаться, я буду подчиняться ей, как своему командиру в армии, а эту покусанную суку, я просто не желаю видеть. Не может быть, чтоб она была моей женой. Все это только сон и не более того. Я сейчас просыпаюсь. Боже! Какое страшное пробуждение!"
Женя проехал общежитие и вышел на конечной остановке у транспортного института. Рядом - ботанический сад. Райский уголок. Как пахнут роскошные цветы! Сколько зелени. Завтра май - завтра же свадьба, день траура по загубленной молодости и независимости. Как хорошо одному: иди, куда хочешь, делай, что хочешь. Цветы приветствуют тебя, ни в чем не упрекают, не корят, не фальшивят. Вот они растут рядом, независимо друг от друга, поэтому они и прекрасны, целомудренны. Только люди грязные, они злы и лживы, они не мыслят себе жизни без того, чтобы кому-то не делать зла, им без этого скучно; чувство какой-то ущербности не отступает от них. Надо все бросить, и уехать в Карпаты, в леса, там есть уголки, где можно спрятаться, отдохнуть, побыть с собой наедине.
3
Эдик заехал за Женей в общежитие, и они вдвоем отправились к десяти часам на свадьбу.
- Ты не принимай все это близко к сердцу, - утешал Эдик Женю по пути к теще. - Зоя дочь полковника, выросла в тепличных условиях, привыкла, что ей все можно. Ты теперь старайся, чтоб она при тебе, живом муже, не гуляла. Вот что важно. А то, что она уехала пороться накануне свадьбы, это, конечно, ее не украшает, но, может быть, она решилась на такое в последний раз.
- А ты как поступил бы в этом случае? - спросил Женя.
- Я? Трудно сказать. Я посмотрел бы, что сказал Ленин по этому поводу. Наверно так же, как и ты: простил бы. Маркс говорит о слабости женщины, значит, она не может устоять перед сексом. У него, видать, жена была слабой и не могла устоять перед мужчиной. Любовь это, брат, очень сложная штука. Иногда она выше нас. Во всяком случае, на какое-то время. Ты вот не смог найти в себе мужества и убежать вчера от нее из загса. Значит, крепко любишь ее. Думаю, что крепкой любовью сможешь удержать ее, обуздаешь ее натуру. Ну а чтоб не было обидно, гульнешь, где-нибудь и сам, отомстишь ей, в долгу не останешься.
- Ты просто гений, Эдик, - обрадовался Женя и перед ним тут же встал образ Лиды. - Если даже у Маркса жена погуливала, то, что тогда говорить о Зое.
- Зоя тоже смахивает на еврейку, ты не находишь? - спросил Эдик.
- Нет, она не еврейка, это точно, - сказал Женя и в его мозгу снова возник образ Лиды.
"Завтра же побегу к ней, чтоб ее увидеть, чтоб насладиться ее чистым светлым образом. Я буду лелеять этот образ, он будет всегда со мной. Лида никогда не откажет мне в том, чтоб я иногда приходил к ней на работу поговорить, полюбоваться на нее".
Даже Эдик не знал, какие спасительные мысли бродили в голове Жени, когда они поднимались на второй этаж и стали нажимать на кнопку звонка в квартиру.
Зоя все в той же белой фате открыла дверь, бросилась мужу на шею, впилась ему в губы и сказала:
- Не злись на меня, муженек. Что бы ты ни думал обо мне, я все равно тебя люблю больше всех, и я доказала это. Теперь я -твоя и только твоя. К черту этих дипломатов, к черту горняков - инженеров, ты, нищий филолог, неудачный поэт, в рваных штанишках и не стираной рубашке и туфельках, которые просят каши, заменил мне всех остальных. Какие еще доказательства тебе нужны?
Это были страшные слова. Страшные оттого, что каждое слово - правда. Женя советский пролетарий, все имущество которого могло уместиться в маленький чемоданчик. И неудачник он, и совершенно бездарный поэт. Ему не удалось напечатать ни одной строчки из своих стихов. Он так дурно поступил с этим письмом в Раховский райком партии. Зачем было поднимать голос за правду в царстве тьмы? Ему надо было остаться в милиции и не соваться в этот обком. Он уже мог бы быть лейтенантом, разоблачать уголовных преступников, а преступники и их деяния иногда прекрасные темы для повестей и рассказов, а то и для романа. Он потерял самостоятельность и пошел на поводу у Зои, которая вполне искренне считает, что булочки растут на дереве.
- Да, Зоя, ты права. Я слишком преувеличиваю. Мне кажется, что тебя прошлой ночью пользовала целая рота солдат. Эти следы укусов. Может, они у тебя по всему телу. Мне так жалко тебя и за себя обидно. Я мог бы тебя тоже укусить...
- Дурачок ты мой ненаглядный! Да по мне никто не ползал, клянусь. Так, малость, выпили в честь праздника Первое мая и моя подруга, она с отклонением, представляешь? это она меня покусала. А я ей оплеуху дала. Такой смех был, ты представить себе не можешь. Ну, идем, миленький, уж все за столом сидят, нас дожидаются.
За столом действительно уже сидели гости. Человек восемь или девять.
- Горько-о! - закричали все хором.
Зоя впилась в губы Жене под бурные аплодисменты. Они были все такими же мягкими, страстными, парализующими волю. Зоя, как змея, прежде чем проглотить лягушку, парализует ее волю, лягушка сама лезет в открытую пасть. Точно так же и Женя растворялся в ее губах. Он обмяк, прилип к ней всем телом, глаза его стали теплыми влюбленными, и он нежно и незаметно стал поглаживать ее в районе бедра.
Выпили, закусили, опять было "горько", оно повторялось бессчетное количество раз, у него уже губы болели от поцелуев. Но теперь он ждал главного. Теперь он ждал, когда все разойдутся и они с Зоей, этой гордой, никогда ранее недоступной барыней, взойдут на брачное ложе, где, кроме них двоих, никого в мире существовать не будет. И он утонет в ней, растворится вместе со всеми своими бедами и невероятной неустроенностью в жизни.
Как медленно тянулось время, как медленно гости тянули водку, вино и шампанское и как противно кричали "горько". Под это "горько" можно было только целоваться, а ему хотелось большего. И кажется, ей этого тоже хочется.
Ну вот, слава Богу, уже четвертый час ночи, гости начали клевать носом. Теща начала убирать со стола посуду. Сокурсницы Зои, Таня, Маша и Саша одеваются в прихожей, собираются уходить. Трамваи еще не ходят. Идти им всем пешком около пятнадцати километров.