Зоя, теперь уже законная жена, подошла к мужу и сказала:
- Поезжай-ка в общежитие досыпать. Я не хочу оставлять тебя здесь, чтоб ты лез ко мне. Первая ночь у нас будет там, на квартире, которую ты снял для нас. Мать не должна ничего видеть, ничего знать. Простыня должна быть в крови, а где я возьму эту кровь?
- А чего знать, чего видеть? - удивился Женя. - Ты же девушка и если будет простынь в крови, это ведь естественно. Так оно и бывает.
- Дурачок, ты ничего не понимаешь. Я же тебе уже сказала, я такая страстная, такая страстная, кричать начну, волосы на себе рвать, а, может, и тебя лысым сделаю, мы вдвоем начнем кричать от радости и боли, мать перепугается. Короче, иди, не нервируй меня. Я тоже тебя хочу. Сейчас, как ухвачусь, оторву, а ты, ни без чего, поедешь в свое общежитие. И будет тебе - грош цена. Уезжай, пока не поздно, слышишь, хорек невоспитанный? - она надвинулась на него грудью, теперь уже не женской, а грудью жены, милицейской дочки.
Женя перепугался, захлопал глазами, оделся и вместе со всеми гостями отправился в центр города, а оттуда еще пять километров до общежития.
Гости молчали, никто не спрашивал Женю, что случилось, почему он не остался. Только Таня взяла его под руку, тесно прижалась к нему и шепнула на ухо: мне жалко тебя.
- Если ты меня действительно жалеешь, останься со мной, я брошу все, и мы уедем на край света, - шепнул он ей на ухо.
- Чудак, так это не делается. Ты мог бы раньше мне сказать эти слова, но ты не мог сказать мне этих слов. А теперь ты говоришь так, от отчаяния. Я не знаю, чтобы я сделала, если бы мой муж выставил меня в первую же брачную ночь?
- Все, я больше к ней не вернусь. Никогда.
- Вернешься. Она сама за тобой завтра приедет. Ты любишь Зою. Ты и сейчас любишь ее. Она хорошая сучка. У нас на курсе никто не любит ее. Ты сам по собственной воле попал к ней в зубы. Теперь будешь расхлебывать. Много кровушки она тебе попортит. Все еще впереди.
- Таня, не говори никому ничего, хорошо?
- Можешь спать спокойно. Я бы так никогда не поступила, как она. Зоя - героиня твоего романа двадцатого века, в девятнадцатом таких не было. Правду ты говорил: любовь слепа...
4
Он добрался до своего общежития с восходом солнца. Сна, как ни бывало. Куда идти? В Ботанический сад. В Ботаническом саду - ни души. Все граждане, от мала до велика, находились сейчас на первомайской демонстрации, в центре города, проспекте Маркса. С плакатами и транспарантами в руках выражали поддержку политике КПСС и советского правительства, кричали "ура" и покупали газированную воду в палатках специально расставленных вдоль всего маршрута грандиозной демонстрации.
Женя зашел в буфет Транспортного института, съел бутерброд с колбасой и направился в общежитие. Он впервые испытал радость от той свободы, которая у него была сейчас.
"Нет, я эту свободу уже не променяю ни на что, я лучше останусь один, как-нибудь проживу. Я больше никогда-никогда не женюсь. Женитьба это дурное дело: она не может принести счастье".
Но у входа в общежитие его уже ждала Зоя во всей своей распутной красе.
- Ну что ж, муженек! Я знаю, как ты тоскуешь по мне, и поэтому приехала за тобой. Я вся уже горю, я так тебя хочу, места себе не нахожу. Я уже пожалела, что отправила тебя досыпать в общежитие. Мать сразу заснула, да так крепко, хоть стреляй. Мы могли любить до потери пульса, я могла кричать от боли при потере девственности, сколько угодно, - мать ни за что бы ни услышала. Ты не обиделся, мой золотой, что я тебя, может, несколько грубовато вытолкала из дому, хоть ты уже имел на меня полное право? Я теперь - твоя, а ты мой до гробовой доски, ты понимаешь это? Ты должен не ходить, а летать от счастья. Но я думаю, что ты, после первой брачной ночи, будешь летать, счастливчик. Лишь бы мне не было очень больно. А это отдельная комната у хозяев, а то мало ли, как может получиться: хозяева могут подумать, что ты меня душишь, и еще прибегут, а мы в это время...ну, ты сам понимаешь.
На Зое было платье с высоким воротником, чтобы спрятать следы укусов, а лицо она порядочно оштукатурила различными мазями, да еще улыбка до ушей, - все это завораживающее действовало на молодого мужа, у которого раньше не было элементарного уюта, не то чтобы такое роскошное тело. А сколько обещаний, сколько восторгов! Может, это действительно некий рай земной. Бог с ней! Покусали ее, но не съели. Видать, она вошла во вкус. Ее одарили, она одарила тех, кто увозил ее, а теперь она одарит и Женю, несчастного, неприкаянного студента. Женя уже знал, что женщина - это и дьявол и Божество одновременно. Он испытал это с Олей, которая сначала унесла в неведомую даль, а потом бросила его.
- Я сейчас, - сказал он Зое, - я поднимусь в свою комнату, соберу учебники, подожди немного.
Когда он спустился с чемоданом в руках, Зоя уже сидела в такси.
- Сначала домой, - сказала она. - Захватим с собой все, что мать наготовила, а потом поедем в этот поселок, как он называется...Клочко? Значит в Клочко и пусть для нас никого в мире, кроме нас, не существует.
Вечером они приехали в поселок Клочко на квартиру. Зоя, после солидной дозы спиртного, легла в кровать в одежде. Женя выкурил очередную папиросу, а потом спросил:
- Ты так и будешь лежать в одежде?
- Я предоставляю тебе уникальную возможность освободить меня от всего, что на мне надето. Ты этого так долго добивался, мой, непризнанный поэт, мой козлик, или как сказал бы папа, козел. Так что давай действуй. Приступай к делу, не пожирай меня голодными глазами. Ой, больно. Мама! Я умираю!
- Ты что кричишь, я даже не раздел тебя, а тебе уже больно. Ты хорошая артистка, нет, аферистка, вот кто ты есть.
- Ну, миленький, я вся горю.
Она лежала, запрокинув голову с закрытыми глазами, очевидно представляя Костю или Жору, но никак не своего мужа.
"Если она как Оля, что провела со мной ночь на острове, когда я сдавал экзамены в университет, я прощу ей все" - думал Женя, лихорадочно стаскивая платье с Зои, теперь уже своей законной супруги. Но Зоя лежала, не шевелясь, как в глубоком сне. Пружинная кровать прогнулась под ней, она куда-то ушла вниз, и то, куда он с трудом добрался, было холодным, слизким, без единой мышцы, как у коровы, родивший десять телят. Но даже здесь, на брачном ложе, она вела себя так, будто она королева и делала великую милость рабу, позволяя ему прикоснуться к ее нечистому телу, излучающему флюиды распутства и морального разложения. Жене все еще казалось, что он на вершине блаженства. Но когда он погрузился в лужу, в которой не было ни одной гнилой палки, он быстро соскочил с кровати и побежал в ванную.
- Ну, как крови много. Я-то девушка.
- Как моя тетя, родившая шестерых детей. Ты мне скажи, разве твоя подружка после массажа не сокращается, не приходит в первоначальное состояние? Тебя что- порол весь город, папина дочка?
- Не обижай, а то поднимусь и уйду. Костя меня примет в любое время.
Женя налил себе стакан спиртного, выпил залпом и заплакал.
- Ну что ты плачешь, мой козлик? Я лишилась девственности, и то не плачу. Мне для тебя ничегошеньки не жалко.
- Я плачу от своей наивности. Я действительно дурак, романтик и дурак, всегда принимал желаемое за действительно. И тебя, грязную, похотливую сучку- воспринимал, как нечто светлое, желанное, способное принести радость. А ты...не лги мне. Ты лишилась девственности примерно в четырнадцать лет, а потом все годы распутничала и, видимо, делала аборты, потому что там у тебя, как у семидесятилетней старухи. Сколько абортов ты сделала? А потом отдаваться во время менструации..., какая грязь! Ты грязная, противная баба. Я ненавижу тебя. Твоя подружка, которую ты якобы так берегла, похожа на половой орган ...дохлой коровы. Никогда больше... У нас есть мыло? хозяйственное мыло, вода и полотенце? я пойду отмываться...
- Дурак ты и наглец. Я все делаю для того, чтоб у нас была крепкая семья. Ради этого женщины идут даже на обман. И я вынуждена была это сделать, ради... нас двоих. А что касается потери девственности, мне было шестнадцать лет, я неудачно присела в лесу, когда папа повел меня на сбор грибов, и мне штырь туда вошел, девственная плева порвалась. Меня даже в больницу возили. А ты говоришь. Впрочем, давай спать. Теперь ты мой, а я - твоя...до гробовой доски. Принимай меня такую, какая есть, - я ведь у тебя тоже не первая, правда? Так что обижаться нечего: у нас равноправие. Ты гулял, и я где-то гульнула, один разок.
- А перед свадьбой у тебя была групповуха, так что ли?
- Не говори ерунду. Лучше давай...не вспоминать об этом. Что было, то прошло.
- Если у тебя будет ребенок, то это будет коллективный, не так ли?
- Замолчи, плебей! Радовался бы, что отхватил дочь полковника, а не копался в грязи, как муха в навозе.
Вскоре мать уехала на Кубань к сестре, а Никандр Иванович - в Сочи на курорт.
- Ну, мой лыцарь, мой слуга, собирай чемодан. Родители нам уступают свои хоромы на период отпуска. Ты сможешь меня любить круглые сутки и день и ночь, а я буду кричать от восторга так, что стекла станут дрожать.
- Давай стань рядом перед зеркалом. Из тебя выйдет три таких, как я. Это все от пирожков. Перестань есть пирожки с утра до вечера.
Молодые переехали в поселок Фрунзе на квартиру родителей. Здесь, руководствуясь тезисом равноправия женщины и мужчины, Женя ходил по магазинам, покупал картошку, мясо, дома готовил, убирал квартиру, а Зоя спала до 12 часов дня. И так каждый день.
- Надо бы нам служанку найти, - сказал как-то Женя, когда Зоя соизволила выставить ножку из-под одеяла и сладко потянулась. - Я просто не успеваю. Весеннюю сессию надо сдавать и тебе, кстати тоже. Исключат ведь тебя из университета.
- Ничего подобного. У меня будет ребенок, а беременную студентку никто не имеет право отчислять.
- Ребенок? И кто же отец ребенка?
- Ты - подлец, вот что я тебе скажу. Мы с тобой спим уже больше месяца, и ты еще спрашиваешь, кто отец ребенка.
- Значит, он - коллективный.
- Я не знала, что ты такой противный, - сказала она и повернулась к стенке. Женя думал, что она плачет, но вскоре послышалось со пенье, и он понял, что Зоя опять заснула.
5
Когда мы что-то приобретаем, мы автоматически что-то теряем. Иногда больше, иногда меньше. Женя приобрел право на баловство с телом Зои уже весивший к этому времени 120 килограмм и ее дурной непредсказуемый характер. Этот характер стал проявляться сразу же после того, как они переступили порог загса, и могли, рука об руку, направиться к ее дому, где мать готовила голубцы с применением кислой капусты на свадьбу дочери.
Зоя без особого труда уверовала, что отныне Женя ее собственность и она может с ним делать все, что хочет, как со старым изношенным сапогом. Отныне Женя - ее приложение, ее хвостик, чуть-чуть надорванный в часы свиданий, задолго до загса.
Относительно того, что он попал в семью бывшего тупорылого пролетария Никандра, ставшего полковником внутренних войск, и воспитал дочь в духе марксистских догм, он узнал позже, будучи повязанный грязными нитями антиморальных законов мракобесия. Что было делать, как и где найти выход, чтобы глотнуть глоток свободы?
Зоя запаниковала и взяла на вооружение грязные методы вернуть мужа в свою полную и окончательную собственность.
Как будто сам, на добровольной основе попал в болото мещанства с милицейским уклоном. Никто его не принуждал, так ему и надо.
Спустя месяц после так называемой свадьбы сам Никандр решил вернуться домой и сообщил, что такого-то дня, в таком-то часу будет в аэропорту. Зоя стала нервничать. Котлеты приготовить не может, картошку почистить - пальчики может обрезать, а как включается газовая плита - не знает.