Я перевожу на разрешённый язык: «Хочу похвалиться своими успехами в учёбе. За эти дни я узнал много нового и интересного, научился писать, считать, складывать и вычитать. С удовольствием читаю рассказы и сказки, особенно про дедушку Ленина, как он жандармов обманул, а ещё учу стихи Александра Сергеевича Пушкина. Учительница меня хвалит и ставит хорошие отметки. А я и дальше буду учиться как следует, потому что всё это пригодится мне во взрослой жизни».
Мой одноклассник продолжает диктовать: «Я, мамка, постараюсь передать это письмецо или с Володькой Пряниковым, который живёт на нашей улице и собирается пойти домой, потому что весь от голода распух, или с соседкой тётей Леной, которая свою Машку обещалась на днях забрать. Лучше было бы, конечно, с тётей Леной, потому как она взрослая и умная; ежели на неё волки по дороге нападут, она придумает, как от них спастись. А на Володьку надежды мало: у него и зубы шатаются, и ноги отекли, и в глазах двоится – короче говоря, на ладан парнишка дышит, и мне кажется, что не жилец он на этом свете. Но если ты всё же эту весточку получишь, то отпиши в ответ, как ты поживаешь, как твоё здоровье, как дела у всех наших. Жив ли мой пёс Пират, а то ж его в тот раз на огороде кабан клыками сильно просиборил, и когда я уходил в школу, у него на ране в животе опарыши появились… А дяде Пете и тёте Клаве, которые через три дома от нас живут, передай, что у их Даньки всё в полном порядке, только ему ребята из четвёртого класса ногу сломали, и он сейчас в спортзале в раздевалке лежит – там у нас лазарет. Он уж скоро, наверное, поправится, если только вчера не помер: там плитка со стены обрушилась, и нам говорили, что какого-то мальчика напрочь задавило. Но, может быть, это был и не Даня».
Я пишу: «Милая моя мама, после того, как ты получишь это письмо, обязательно напиши ответ, в котором подробно расскажи о своём житье-бытье. Передай привет от моего приятеля Дани его родителям. У него всё в порядке, он бодр, здоров, весел, а учится так же прилежно, как и я, твой любящий сын Алексей».
Послание готово; Алёша забирает ручку и исписанный листок, который аккуратно складывает и убирает в левый нагрудный карман форменной курточки. Из правого кармана он достаёт потёртую двухкопеечную монету и протягивает мне: это плата за работу.
Получить за письмо деньги было для меня большой удачей. Вообще раз и навсегда установленной таксы не существовало, в расчёт брались в первую очередь финансовые возможности заказчика. Так, хулиганы, беззастенчиво обиравшие тех, кто не мог постоять за себя, расхаживали по коридорам королями и звенели полными карманами мелочи; такие безо всякого ущерба для себя могли заплатить за выполненную работу пять копеек. А вот тихони, систематически подвергавшиеся побоям и издевательствам как со стороны более сильных и удачливых сверстников, так и, само собой разумеется, со стороны старших ребят, были не в состоянии порой найти и копеечку. И всё же чаще всего со мной расплачивались продуктами – одной-двумя варёными картофелинами в мундире, варёным же яйцом, горсткой маленьких круглых печенюшек, парой карамелек, морковкой, кружком копчёной колбасы или куском чёрного хлеба с солью.
Глава 3. Фонд помощи голодающим
Все деньги (в хороший день набегало до пятнадцати копеек, в среднем же улов составлял копеек семь) я оставлял себе, а вот продуктами щедро делился с однокашниками. Я понимал, что по сравнению с большинством из них нахожусь в более чем хорошем положении, ведь меня каждый день забирали из школы родители либо дедушка, и я не знал, что это такое – коротать длинный вечер в тёмной школе (свет на первом этаже после шести часов вечера оставляли только в двух местах в коридоре), а потом ночевать в грязном душном кабинете номер восемь, расположенном между двумя туалетами. Он и ещё один кабинет, четырнадцатый, играли роль спален – там рядами, вплотную друг к другу, лежали страшные серые матрасы, штук по сорок в каждом, а в углу стоял снабжённый двумя ручками двадцатилитровый бак для отправления естественных потребностей. Дежурные хоть его и выносили каждое утро в школьный парк, но всё равно амбре в спальнях и коридорах рядом с ними стояло такое, что у многих к горлу подкатывала дурнота.
Не знал я и о том, каково это – получать в столовой жалкий полдник (стакан ржавой подогретой воды, выдаваемой за чай, полкуска рафинада и тонкий, почти просвечивающий кусочек самого дешёвого хлеба) и скудный ужин (ложку перловой размазни на воде, горстку варёного риса либо тёртую сырую брюкву всё с той же тёпленькой мутной водицей в придачу). Не знал, но по измождённому виду мальчиков и девочек, вынужденных круглые сутки находиться в школе, догадывался, что им живётся ой как не сладко… Вот потому-то мы со старостой класса Валентиной Ждановой заключили договор, за соблюдением которого строго следила наша учительница Наталья Михайловна: все продукты складывать в ящик в одном из шкафов, запирающемся на ключ, и выдавать особо страждущим ученикам. Ключ от ящика постоянно находился у старосты.
Благодаря этому продовольственному фонду, пополнявшемуся не только за счёт моих ежедневных вкладов, но и за счёт пожертвований некоторых не очень жадных детей из благополучных семей, которые были не в состоянии съесть все лакомства, нагружаемые им в портфели и ранцы родителями, удалось спасти много детей.
Среди них была, в частности, Марина Абрамова, девочка из бедной семьи. Я уже упоминал о том, что во время устроенного Лыковым взрыва она оказалась одной из тех, кто был легко ранен осколками: ей оцарапало щёку и шею. У здорового ребёнка, полного сил и пышущего энергией, эти царапинки затянулись бы за два дня, но у Марины, ослабленной постоянным недоеданием, они воспалились и через неделю превратились в безобразные гноящиеся язвы. Девочка крепилась изо всех сил, потому что знала: если она не сможет сидеть на уроках, её отправят в лазарет, а оттуда (и это было известно всем без исключения детям) лежала прямая дорога на школьное кладбище, располагавшееся на спортивной площадке, там, где прежде было футбольное поле. По статистике, которую вела заместитель директора по начальным классам Тамара Ивановна Богачёва, только трое учеников из десяти, попавших в лазарет, возвращались в свои классы. Для остальных учитель труда Степан Васильевич Старшинин делал в школьной мастерской маленькие гробики…
Участь этих несчастных ребят разделила бы и Марина Абрамова, если бы не мы с нашим продовольственным фондом. Оттуда она стала систематически получать продуктовые пайки – картошку, хлеб, яблоки и конфеты, что позволило ей через несколько дней оклематься.
Несмотря ни на какие трудности (а они возникали то и дело), фонд ни на один день не прекращал своей деятельности. В ряде случаев он мог бы перестать существовать, но этого не произошло. О двух из них я не могу не рассказать. Первый произошёл в двадцатых числах октября. Трое учеников – Геннадий Бородин, Борис Козлов и Максим Моргунов – долгое время не были дома и совсем оголодали. Первый жил далеко от школы, на улице Набережной, поэтому домой ему ходить было проблематично, а вот второй и третий, обитавшие поблизости, просто-напросто боялись показываться на глаза родителям: они проиграли в карты ученикам из 2 «б» класса Георгию Носову и Алексею Белякову свои куртки.
Хотя староста класса Жданова систематически выделяла им некоторое количество пищи, да и в столовой они постоянно околачивались, получая кое-какие объедки, мальчишкам захотелось большего. После уроков они подстерегли Жданову в школьной раздевалке, связали, угрожая перочинным ножом, забрали ключ от ящика с продуктами и пошли в класс, чтобы наесться, что называется, от пуза. Какое же их ждало жестокое разочарование, когда в ящике ничего не оказалось! Это Жданова, которую несколько дней не отпускали смутные предчувствия, что что-то должно произойти, отдала еду на хранение своей сестре, ученице 7 «а» класса.
Злоумышленники были примерно наказаны: их включили в состав штрафной бригады, куда определили всех тех, кто на протяжении первой четверти систематически нарушал дисциплину. Их лишили возможности отправиться на каникулах по домам и заставили вычищать всю школу под руководством пьяницы-завхоза Рыбкина и больного на голову, а оттого совсем дурного учителя физической культуры Грачёва. А поскольку наши одноклассники в этой бригаде оказались по возрасту самыми маленькими, то подверглись издевательствам со стороны других «штрафников», которые заставляли их работать вместо себя. В итоге все трое «орлов» к началу второй четверти были так измучены физически и морально, что были определены на лечение; но если Бородин и Козлов смогли выкарабкаться, то Моргунов умер после десяти дней пребывания в лазарете.
Второй случай был по-настоящему страшным. Я до сих пор с содроганием вспоминаю тот хмурый день в самом начале ноября, когда осенние каникулы были уже на пороге. В класс влетел запыхавшийся Юра Костров и сообщил, что группа шестиклассников, прознавших о наших запасах, уже спускается к нам с третьего этажа. «Мне старший брат сказал, – говорил Юра, судорожно хватая воздух ртом. – Он их отговаривал, но они мало того, что не послушались, так ещё и дали ему по морде. Что делать будем?»
Одни заголосили, что надо всё отдать грабителям. Тон у пораженцев задавала противная белёсая девочка, которую звали Вероника Чинёнова. Но другие – и, что отрадно, их было намного больше – заявили, что дадут отпор. Тем, кто боится, предложили покинуть помещение; Чинёнова и с ней ещё четыре человека так и сделали, остальные же стали деятельно готовиться к обороне.
Нам повезло, что Наталья Михайловна, точившая лясы с другими учителями начальных классов где-то в другом крыле первого этажа, оставила ключ от кабинета на столе. Мы заперлись изнутри, вооружились подручными средствами – металлическими линейками, увесистыми деревянными пеналами, шваброй, совком и учительской указкой – и стали ждать.
Долго ждать не пришлось. Уже через минуту в коридоре послышался топот ног; кто-то дёрнул дверь и, убедившись в том, что она закрыта, разразился страшной руганью. На дверь обрушился град сильных ударов, но она выдержала натиск. Некоторые из нас уже облегчённо вздохнули, но не тут-то было: шестиклассники грянули тяжёлой банкеткой в стену класса, на метр от пола сделанную из ДСП, а выше – из толстых окрашенных с обеих сторон стёкол в деревянных рамах. Одно из стёкол разлетелось на куски, и в образовавшемся отверстии тотчас же нарисовалась красная потная физиономия ученика по фамилии Тимохин. Но тут не растерялся Юра Костров, вовремя предупредивший нас о готовящемся нападении, а теперь без содрогания лицом к лицу встретивший чудовищную опасность: он вонзил в глаз врагу полуметровую деревянную указку, да так сильно, что она прошла через всю полость черепа и остановилась только тогда, когда натолкнулась на затылочную кость.
Тимохин дико вскрикнул и дёрнулся в одну сторону, Юра тоже пошатнулся, но в противоположном направлении; указка хрустнула, и окровавленный шестиклассник упал навзничь со страшным обломком в глазу. Жуткий рёв друзей поверженного противника красноречиво дал нам понять, что в случае падения нашего оборонительного пункта пощады не получит никто. Вновь на дверь посыпались удары, одновременно с этим разлетелось ещё одно стекло. Сразу двое разъярённых и пышущих жаждой мести гадёнышей полезли внутрь.
И опять натиск окончился полным провалом. Первый нападающий, известный сорвиголова и баламут Кондратьев, просунув руку внутрь, схватил Костю Ерёмина за полу форменного пиджачка и потянул к себе, но стоявшая рядом Настя Кирюшина подхватила с пола большой острый осколок стекла и полоснула им негодяя по запястью. Фонтан крови оросил всё вокруг – это девочка так ловко ударила малолетнего бандита, что перерезала вену. Кондратьев заорал дурниной и тотчас же отпрянул, пытаясь зажать глубокую рану.
Вторым из тех, кто попытался прорваться внутрь, был мерзкий малый по фамилии Степанов. Ударами ноги он вышиб из рамы осколки стекла, которые могли его поранить, и только после этого полез в класс, причём не головой вперёд, а сначала закинув правую ногу. Конечно, он не получил указкой в глаз, как Тимохин (да у нас и указки-то больше не было), но избежать повреждений не смог: тихий и мирный ученик Виталик Обухов, в непосредственной близости от которого оказалась нога Степанова, деловито наклонился и взятыми с учительского стола ножницами перехватил супостату ахиллово сухожилие.
У меня в ушах до сих пор стоит истошный вопль, не вопль даже, а какой-то поросячий визг, который издал Степанов. Он свалился на пол, но не в коридоре, где был бы в безопасности, а в нашем классе. Само собой разумеется, его стали бить чем ни попадя по чему ни попадя, и этот отвратительный тип узнал, что рассерженный первоклассник, защищающий своё добро, – суровый и беспощадный противник. Степанова пинали ногами, хлестали грязной половой тряпкой, царапали ногтями, кусали и, скорее всего, растерзали бы на части, не раздайся за дверью грозный голос Натальи Михайловны: «Открывайте, открывайте!».
Вот так мы ответили на вызов, брошенный старшими учениками. Это была победа. И хотя позже всех нас затаскали на допросы, это не могло уменьшить значения эпохального события. А завершилось всё, к счастью, благополучно: следователи из милиции, опросив участников и свидетелей кровавого побоища, получили неопровержимые доказательства того, что вся вина в этом деле лежит на шестиклассниках.
Заводил хотели привлечь к уголовной ответственности, но не стали, ибо все они волею судьбы получили по заслугам, ведь это были Тимохин, Кондратьев и Степанов. Первого врачи районной больницы спасти не смогли – он скончался в хирургическом отделении на четвёртый день после схватки, а вот второго и третьего поставили на ноги, хотя Степанов совсем охромел и отныне был обречён ходить с палочкой. Когда они вернулись в школу, их встретило всеобщее презрение – как же, быть битыми, да ещё кем – первоклассниками! – и с тех пор они превратились в изгоев. В них словно бы что-то надломилось…
Глава 4. Лекари
Вспоминаются мне не только победы и удачи, но и поражения. Очень было обидно, когда не удалось спасти самого забитого мальчика в классе – Дмитрия Минаева. Если 1 сентября он пришёл в школу совершенно здоровым и в меру упитанным ребёнком, то к концу первой четверти словно бы стал тенью прежнего себя. Несмотря на то, что ему ежедневно перепадала кое-какая пища из нашего фонда, и на то, что Наталья Михайловна лично следила, чтобы его не вышвыривали из столовой и не съедали его порцию, он день ото дня становился всё слабее и слабее.
Мы с Костей Ерёминым и Виталием Обуховым относились к Диме хорошо, поэтому и решили во что бы то ни стало помочь. Обухов выдвинул предположение, что Минаев исхудал из-за глистов, и мы с этой версией согласились. Решено было достать лекарство от этой хвори, для чего требовалось посетить медицинский кабинет на втором этаже (он находился рядом со столовой).
Мы планировали попросить школьную медсестру дать нам либо микстуру, либо таблетки, либо – на крайний случай – средство для инъекций, но, когда пришли, её на месте не оказалось, хотя кабинет и был открыт. Пользуясь случаем, мы тихонько туда заскочили (болтавшиеся по коридору старшеклассники не обратили никакого внимания на такую мелюзгу), вытащили из шкафчика со стеклянными дверцами два приглянувшихся нам пузырька, а со стола взяли большой шприц с толстой иглой.
Вернувшись, мы обнаружили, что Минаеву совсем худо; он побледнел, покрылся мелкими каплями пота, громко икал и всё стремился сползти с парты на пол. Стало ясно, что действовать надо быстро. Подхватив товарища под руки, мы оттащили его в тамбур под лестницей, где был запасной выход на улицу, и принялись лечить.
Из трёх докторов грамоте обучен был только я, потому мне пришлось читать надписи на пузырьках. В первом была желтоватая прозрачная жидкость; называлось лекарство «Ивермеквет». Все очень обрадовались, когда я сообщил, что это противопаразитарный препарат – именно то, что нужно. Правда, предназначался он для сельскохозяйственных животных, в первую очередь для крупного рогатого скота и свиней, но на данный аспект никто внимания не обратил.
На этикетке было написано, что инъекцию коровам надо делать из расчёта 1 миллилитр на 50 килограммов живой массы, и я предложил вколоть Минаеву полмиллилитра. Но Костя и Виталик не согласились со мной и заявили, что мы имеем дело с запущенным случаем, поэтому такой маленькой дозой никак не обойтись. Если уж колоть, то весь пузырёк, то есть десять миллилитров. Доводы показались мне убедительными, и я согласился.
Опыта проведения подобных процедур ни у кого из нас не было, но всё прошло на удивление хорошо: Константин зажал Минаеву рот, я скрутил ему сзади руки, а Обухов набрал лекарство в шприц и вкатил пациенту укол прямо через штаны. Вслед за этим Обухов наполнил шприц тёмно-красным содержимым второго пузырька (это был «Ферровет», использующийся для профилактики и лечения железодефицитных анемий у сельскохозяйственных и домашних животных) и сразу же сделал ещё одну инъекцию, объяснив свои действия необходимостью закрепления результата.