– Тебе не нравится?! – в недоумении вопрошала я.
– А что тут может понравиться?! Я вообще на себя не похож!
– Но это же портрет, он…
– Да ладно! Нарисовала карикатуру, и довольна!
Практически все портреты возвращают, но на этом дело не заканчивается. После урока литературы, отпустив преподавателя, одноклассники запирают аудиторию с помощью стула. И, встав напротив художницы плотной толпой, наперебой бросают обвинения. Мол, она нарочно все это придумала, чтобы поиздеваться над ними! Специально карикатуры рисовала, потому что ненавидит всех! А если так – и мы тебя ненавидим! Более всех старается длинноногая блондинка, дирижируя судилищем, и в конце заявляет:
– Тебя нужно заставить съесть свои карикатуры! Но мы добрые – мы просто объявляем тебе бойкот!
Далее неделю со мной не разговаривают. Никто за мою парту не садится, все делают вид, что меня нет. Но хуже всего другое: я сама соглашаюсь с мыслью, что меня нет. Что я злобная тварь (так меня обзывали), что я дрянь, что не люблю людей, ну и так далее. Не может быть, чтобы я одна была права, а дружная компания – неправа, конечно, их мнение верно! И то, что Магдалена возражает, роли не играет.
– Господи, ну что ты вспоминаешь?! Это же Элька Романец-кая все сорганизовала! С детства была стервой, все время себя вперед выставляла! А тебе завидовала!
Но я не верю Магдалене. Невозможно завидовать вздернутому носу, тонким губам, массивной челюсти и фигуре типа «Освенцим». И, хотя я перешла на домашнее обучение (о, счастье!), а всю душу отдавала художественной школе на Каменном острове, счастья не обрела. Замечательная дача Шишмарева, дом с колоннами, утопающий в зелени, чудные и чуткие педагоги, обучающие основам графики и живописи, а душевного покоя нет как нет! В те дни казалось, будто в ясный солнечный день откуда-то наползает туманная дымка. Солнце постепенно заслоняет пелена тумана, она сгущается, и вот, когда светило полностью скрывается, веет холодом. Птицы перестают петь, все окутывает мгла, в которой не видно ни зги, и тебя охватывает жуткий страх. Ты не можешь понять, что произошло, как долго это продлится, но осознаешь: ты осталась совершенно одна, заблудилась в знакомом (вроде бы) городе и уже никогда не найдешь дороги домой!
Вот этот страх не найти обратной дороги запомнился более всего. И идти-то надо не сворачивая: мост, Каменноостровский проспект, потом еще мост, Марсово поле, а там и до дома рукой подать. Только мне этот прямой, как стрела, путь казался замысловатым и извилистым, будто попала в лабиринт Минотавра, о котором рассказывали в художественной школе. Но если для моих однокашников Минотавр был персонажем мифа, то для меня он обретал абсолютно реальные черты. Идешь через площадь Толстого, а в душе трясучка: ты абсолютно уверена, что из ближайшей подворотни сейчас выскочит гад с головой быка, сцапает тебя и утащит в неизвестном направлении! Слава богу, Толстой за спиной, опасность вроде миновала, но на Австрийской площади накатывает тот же ужас!
Сюр в башке, конечно, отразился в моих рисунках. Рисуем натюрморт, на столе ваза с пышными розовыми астрами, и у всех на холсте вариации розового, как иначе? Только у меня астры имеют фиолетовый цвет, точнее, темно-фиолетовый. Педагог озадачен, но качество рисунка все-таки хвалит, мол, художник волен в выборе цвета. Но в том-то и закавыка, что не я выбирала – цвет выбирал меня! Мрачные, темные тона сами собой возникали под моей кистью, рука автоматически находила их в разноцветной (выбирай не хочу!) палитре.
Свободные живописные фантазии еще больше пугали педагогов. Одна из преподавательниц, что прочила мне скорое поступление в Штиглица либо в Репинку, глядя на очередное мое творение, покачала головой:
– Что-то за гранью… Майя! Ты не Гойя! Если плохо спала, не надо ночные кошмары в рисунке выплескивать!
Она подтрунивала, поругивала, направляла куда надо, но тщетно. Некая незримая сила тащила меня за шиворот туда, где рекомендации и благие пожелания теряют силу. Когда я заявила, что края листа ограничивают мое воображение, и потребовала слева и справа подклеить еще листы, преподаватели уже серьезно всполошились. Вызвали Магдалену, та меня забрала и долго отчитывала по дороге, мол, хватит дурью маяться, тебе поступать через год, а ты педагогов против себя настраиваешь! Как ей расскажешь про пелену тумана ярким днем? Про Минотавра из подворотни? Про незримую силу, заставляющую выбирать мрачные цвета? Никак, это – мое, другие такого не поймут…
Отдельные фото в альбомах были обрезаны: когда аккуратно, когда грубо, то есть просто оторваны. Вот стоим на фото мы с Магдаленой, и справа должен находиться некто, я даже вижу его ладонь в моей ладони. Но ладонь есть, а человека нет! Так что рано или поздно задаю вопрос, от которого Магдалену буквально корежит.
– Не спрашивай о нем! – говорит резко. – Он нас предал!
– Ты имеешь в виду…
– Твоего отца! Этого негодяя, этого мерзавца, подонка…
Я сжимаюсь, уже жалея, что задала вопрос. У меня должен был быть отец, как иначе? Точнее, я предпочла бы обойтись без него, благо память о нем основательно вычищена, в доме не осталось ни одной вещи вроде бритвенного станка. Или мужских ботинок; или удочек, кажется, стоявших в кладовке. Такой обычай исповедовали древние египтяне: имена некоторых фараонов, провинившихся перед знатью и богами, вымарывали из папирусов, сбивали со стен храмов, наказывая их полным забвением. Или то были не египтяне, а шумеры? В художественной школе мы изучали искусство Древнего мира: фрески, скульптуры, мифы, обычаи, только знания забылись, почти умерли в моем мозгу…
Короче, все исчезает, остается только бессильная ярость Магдалены. Ни одного хорошего слова не прозвучит, ведь негодяй оказался еще и трусом! Он просто испугался, когда меня начали водить к психиатрам, в штаны напрудил! Еще и болезни-то не было, а мерзавец уже начал из дому исчезать, заранее строил планы, как лечь на крыло (до сих пор не понимаю смысла выражения). Какую-то тварь на стороне завел, деньги начал утаивать, а главное, во всем обвинял ее, Магдалену! Мол, надо было проверяться во время беременности, возможно, аборт сделать, а не рожать кого зря!
– Ты понимаешь, что он заявлял?! – трясут меня, взяв за грудки. – Сукин сын! Пьянствовать нужно было меньше, когда ребенка думал зачать!
А я сжимаюсь еще больше, представляя неосуществленный аборт. Я еще никто, ноль без палки, сгусток плоти, который безжалостные врачи выковыривают из чрева… Стоп – из чьего чрева?! Вот вопрос! Если поверю Магдалене, придется признать ее матерью; и отца придется признать, а этого совсем не хочется. Хочется быть подкидышем, чьи настоящие родители когда-нибудь найдутся, и жизнь волшебным образом изменится.
Сбросив наболевшее, Магдалена лезет в аптечку и тоже принимает препарат. Не такой атомный, как у меня, для снятия стресса (так она утверждает). Но расслабляет он тоже конкретно, до слез, которые текут неостановимо, водопадом. Расслабившись, забыв про злость, про обиды, Магдалена бросается меня обнимать, прижимать к себе, и ее слезы капают на мою футболку, оставляя на ней мокрые пятна.
В такие моменты во мне что-то сдвигается, вроде как пелена спадает с глаз, сердце частит, и, кажется, тоже вот-вот хлынут слезы. Становится предельно ясно: не такая уж я бездушная дебилка, помню и Марью Ефимовну, и подружек, и родственников, а главное, прекрасно понимаю: передо мной никакая не Магдалена, а мама, или, как я ее в детстве называла, мама Катя. Я даже того человека, чьи фотографии отрезаны, помню и вполне готова вклеить его изображения обратно в альбомы. Но что-то меня не пускает назад: тот мир, где все устаканено, разложено по полочкам и ясно как божий день, – меня отверг. Растоптал меня, изблевал из себя, как я могу в него вернуться?! Нет, не вернусь ни за что, буду жить в своем мире, и не фиг тут сопли распускать и говорить, что белое – это белое. Никакое не белое, а серо-буро-малиновое! Почему? Потому что так хочет «майя», которой нет, которая растворилась в небытии.
Еще один метод возвращения из небытия – подталкивание к бывшим знакомым. Я вначале не догадывалась, откуда появлялись голоса в телефонной трубке или кто-то возникал на пороге, предлагая погулять. Со мной и раньше нечасто гуляли; и звонили редко, а тут – здрасьте, не изволите составить компанию? В Петропавловке гуляния, почему бы не сходить туда вместе? Лишь потом стало ясно: это Магдалена выискивала тех, кто относился ко мне более-менее – в основном девчонок из художественной школы. Из общеобразовательной не звала: я ведь не забыла ни бойкот, ни жвачки в волосах, из-за чего приходилось целые пряди отстригать, ни кнопки на сиденьях, больно впивавшиеся в тощие ягодицы. При воспоминании о школе меня буквально трясти начинало, а тут вроде эстетически продвинутые девушки, воспитанные, ну и отзывчивые, само собой.
Вот только отзывчивость их куда-то улетучивалась, когда приближались на короткую дистанцию. Помнится, в той самой Петропавловке идем по центральной аллее с Дашкой, одетой в платье цвета морской волны. Я же в любимых мешковатых джинсах и в свободной розовой кофте, скрывающей худобу. Так вот приближаемся к шемякинскому памятнику, и Дашка говорит:
– Какой уродливый Петр! Мне лично памятник, сделанный Фальконе, больше нравится!
И хотя Медный всадник мне тоже больше по душе, соглашаться не спешу. Что-то родное видится в огромном туловище с присобаченной сверху крошечной головой. Царь какой-то нелепый, составленный наспех, абсурдный – ну чисто я сама! А своих сдавать негоже, и я на голубом глазу заявляю: этот Петр самый что ни на есть настоящий! Сумасшедший царь, построивший город для сумасшедших! Дашка пускается в спор, мол, Северная Венеция, красивейший город мира и прочая фигня, внушенная педагогами на даче Шишмарева. Но я стою на своем, благо на память пришли и Евгений, и Германн из «Пиковой дамы».
– Разве не поехала крыша у Евгения? Поехала! И у Германна поехала, потому что – такое место!
– Но это же литературные герои! – не сдается Дашка. – А в жизни по-другому!
– Ха-ха, по-другому! А помнишь, нам про Ксению Петербургскую рассказывали? Даже на кладбище Смоленское возили, в ее часовню? Она же псих натуральный! Себя мужчиной считала и называлась мужским именем!
Почему мне хочется об этом говорить? Не знаю, но хочется. Память моя прихотлива, в ней всплывает фамилия Поприщин, а вот кто он такой – не всплывает. Я пристаю к Дашке, чтобы вспомнила, но та отмахивается:
– Хватит об этом! Идем, сейчас на площади карильон будет играть!
Со звонницы собора уже доносится мелодичный перезвон колоколов. Карильон, объясняет по ходу Дашка, это специальный инструмент как раз для игры на колоколах. На этом инструменте какой-то голландец знаменитый будет свои произведения исполнять!
И вот наполненная народом площадь, сверху льются божественные звуки, и лица окружающих исполняются мечтательным светом. Только мое лицо светом не исполняется. Меня буквально перекручивает от страха, ведь в синем безоблачном небе вот-вот покажется дракон, какого я рисовала на стене. Он будет кружить вокруг шпиля собора, приближаясь к вознесенному на огромную высоту ангелу. А потом проглотит его! Потяжелев, дракон начнет спускаться все ниже, к людям, что застыли с открытыми ртами, как крысы, услышавшие дудочку Крысолова. Эй, олухи! Вы сейчас последуете за символом города, которого съели и не поперхнулись! Но олухи и ухом не ведут. Да и как вести ухом, если мой предостерегающий крик застрял в горле?! Голосовые связки будто перехватил спазм, я в лучше случае смогу что-нибудь просипеть, но не крикнуть…
«Что же делать?!» – бьется лихорадочная мысль, и вдруг получаю ответ: «Танцуй!» Совет дает тот самый хрипловатый голос, что в свое время спас от Степаныча. Я какое-то время сомневаюсь, все-таки не танцплощадка, а концертный зал под открытым небом. Но голос повторяет: «Танцуй!» – и, хочешь не хочешь, а подчиняешься. Выхожу из толпы слушателей, задравших головы вверх, хотя вверху, замечу, никого не видно – голландец где-то внутри устроился. И – в пляс! Танцовщица из меня еще та, но что-то подсказывает па, какие требуется проделать. Влево, вправо, два притопа, три прихлопа, затем оборот кругом. Пляши, Майя, пляши! Помнишь такой мультфильм – «Пчелка Майя»? Так вот ты – тоже пчела, каковая умеет в танце передать своим соплеменницам нужную информацию. И ты, если не можешь кричать, передай этим праздным зевакам информацию о нависшей над ними угрозе. Вот он, гад, уже буквально над головами кружит! Но вместо того, чтобы устроить людоедский пир, дракон внезапно скрывается в строении, где спрятан ботик Петра. Я в изнеможении останавливаюсь: слава богу, пусть подавится, бездушной лодки не жалко…
Лишь спустя минуту замечаю удивленные глаза, что скрестились на моей неказистой фигуре. Вместо того, чтобы поблагодарить (это ведь я отогнала летучего каннибала!), они пялятся на меня, как туристы на памятник! А более всех Дашка таращит глаза, того и гляди они из орбит выскочат! Пауза, затем Дашка подбегает и, схватив за руку, тащит меня за Монетный двор, к другому выходу.
– Ну даешь… – говорит, остановившись на мосту, – какая муха тебя укусила?!
Я задумываюсь. Во-первых, муха не может укусить пчелу, скорее наоборот. Во-вторых, она что – дура? Дракона не заметила?!
– У тебя такое лицо было…
– Какое лицо? – спрашиваю.
– Серьезное. Очень серьезное!
Еще бы! Но объяснять ничего не хочется, говорю, мол, просто захотелось продемонстрировать новое платье. У тебя вот, Даша, платье цвета морской волны, а у меня – черное! Зато посмотри, как классно сшито! Между прочим, в ателье заказано, а не куплено в секонд-хенде, как твое!
В Дашкиных глазах мелькает растерянность.
– Почему секонд-хенд? – бормочет. – Из-за границы, вообще-то, привезли… И потом… Какое черное платье?! На тебе джинсы! И кофта!
Только голос подсказывает, что платье, как тут ослушаешься? Мы спорим, но вяло – чувствую, Дашке не хочется продолжать общение. Улыбка становится резиновой, и на мое предложение поесть мороженого следует отказ.
– Не люблю мороженое! – мотает головой Дашка. Странно, по дороге из художественной школы та всегда норовила прикупить эскимо или вафельный рожок. Когда успела поменять привычку?
– И вообще, мне надо… Домой надо! Я вспомнила – у меня этюд не доделан! Давай, пока!
Уходит торопливо, оглядываясь, будто боится, что за ней припущу. А я опять чувствую страшное одиночество. Я в открытом космосе, хотя, казалось бы, сотни людей вокруг гуляют вдоль набережной, играют в волейбол на пляже перед крепостью…
А вскоре Магдалена ремонт задумала, подозреваю, тоже из-за меня. Говорит, надо твою комнату освежить, ты ведь обои безнадежно испортила, тут без переклейки не обойдешься. Заодно стены подровняем, потолок побелим, а тогда нужен специалист.
Спустя неделю в квартире появляется некий Кирилл с ведрами, мешками сухих смесей и рулонами обоев. Его нашли через фирму «Муж на час», отзывы хорошие, вроде работает быстро и качественно. Мои возражения не принимаются – я переселяюсь на кухню, а Кирилл начинает шуметь миксером для перемешивания шпаклевки и оставлять в коридоре белые следы.
Для начала стены освобождают от моих живописных фантазий, каковые вызывают нездоровый интерес ремонтника. Он ухмыляется, когда заходит на кухню за водой, затем интересуется: что за прикол? Испортить стену – два пальца об асфальт, а вот отремонтировать – это ж целое мероприятие, причем недешевое!
– А вас разве не предупредили? – спрашиваю.
– О чем?
– Что у меня не все дома.
Кирилл опять ухмыляется.
– Предупредили… Но не до такой же степени!
Выглядит ремонтник не ах: низкорослый, с цыплячьей шеей, веснушчатый. Такого мужа даже на час не захочешь, хотя сам Кирилл о себе явно другого мнения. Временами он задерживается на кухне, чтобы рассказать какой-нибудь анекдот, как правило, на женско-мужскую тему (типа «муж вернулся из командировки»). Смеется всегда первым, громко, я тоже из вежливости посмеиваюсь. Когда же приходится сворачиваться и переодеваться, тот делает это в ванной долго, демонстративно журча водой и почему-то всегда с открытой нараспашку дверью. Выйдет в джинсах и обтягивающей футболке с надписью Nike через всю хилую грудь и мокрые волосы перед зеркалом расчесывает! Похоже, видит в отражении Леонардо Ди Каприо, а может, Брюса Уиллиса, чему стоит позавидовать. Даже если использую весь запас воображения, не представлю себя Джоли, а этому – легко!