Я видела, что ей не очень хочется меня пугать, но от ее слов внутри все похолодело. Я об этом даже не думала. Теперь мне полтора месяца жить в страхе, опасаясь долгосрочных последствий того ужасного вечера? Он мог чем-то заразить меня или… или во мне уже ребенок? Сейчас же захотелось в душ, тереться и тереться мочалкой, чтобы смыть с себя мерзость и грязь. Ребенок. Его ребенок!!! Наступят ли когда-нибудь забвение и покой? Прекратится ли этот ужас?
Я настолько долго молчала, что Тамара Александровна забеспокоилась, нет ли у меня шока. Заверив ее, что все в порядке, я поднялась на ватных ногах и попыталась сделать несколько шагов к ширме. Но пошатнувшись, чуть не повалила всю конструкцию, и женщина подхватила меня своими сильными руками.
– Так, милая, – пробормотала она, почти донеся меня до другой кушетки, застеленной белоснежной простыней. – Давай ты пока посидишь, и мы поговорим.
Она проворно сунула мне под нос ватку с дурно пахнущей жидкостью, это было до того отвратительно, что я отшатнулась, ударившись затылком об стену. После чего она растирала мои заледеневшие ладони и причитала, что своими руками убивала бы таких мерзавцев, которые… Она уверяла меня, что шанс на то, чтобы заболеть или забеременеть очень-очень маленький, но звенящая пустота внутри меня отражала эти слова, и они будто бусины бились о стенки моей полой сущности, позвякивая и падая на дно. Эта добрая женщина говорила много ободряющих и утешительных слов, но я была просто не в состоянии ответить. Мной овладело какое-то грубое отупение, я чувствовала себя куклой, которую дергают за ниточки. Пожалуйста, не плачь. Не плачу. Все пройдет. Да, конечно, все пройдет. Обращайся ко мне, если будет что-то нужно или беспокоить. Да, обязательно. Увидимся через месяц, милая. Да, спасибо. До свидания.
Очнулась я только на кресле в коридоре. На мне была куртка и ботинки, я даже не помнила, как надела их. Марины рядом не было, и я вздрогнула, будто очнувшись от сна, огляделась с беспокойством и тревогой. В коридоре было пусто и тихо, так тихо, что я без труда услышала разговор, который велся в кабинете, хотя говорить старались негромко.
– Что значит мы не должны вмешиваться, мам? – В голосе Марины сквозило возмущение. Я поняла, что пропустила начало разговора и не совсем поняла, что именно имеется в виду.
– Мариша, это вообще не твое дело, – мягко ответила ей Тамара Александровна. – Если девочка захочет и когда захочет, она расскажет все, что будет нужно.
– Но что-то же делать надо! – воскликнула девушка.
– Да, быть рядом и оказывать помощь и поддержку, в которой она нуждается, – подчеркнула женщина. – Я так понимаю, что она будет жить у мальчика?
– Да, Олег очень беспокоится по этому поводу. – Голос Марины тоже выражал беспокойство, и я вздрогнула. Я знала, что это плохая идея возвращаться к этим ребятам.
– Ох уж этот твой Олег, – в голосе Тамары Александровны послышалось неодобрение.
– Мама, не начинай… – предостерегла ее дочь.
– Оставьте этих детей в покое, – устало вздохнула мать. – Раз это лучшее, что у вас с Олегом получается делать.
Я чувствовала, что здесь есть какой-то давний спор и, несомненно, разгадка тайны Саши, но они больше не сказали ни слова. Через несколько минут Марина выскочила из кабинета, несколько впопыхах и даже не попрощавшись. Она наткнулась на меня взглядом и, скинув хмурое выражение лица, улыбнулась. Я поспешно встала, готовая идти, но вдруг дверь открылась, и вновь появилась Тамара Александровна.
– Милая, – она обращалась ко мне, не глядя на дочь, и протягивая небольшой прямоугольник бумаги. – Вот мой номер телефона, рабочий и домашний, еще написала мобильный. Позвони мне через недельку… или если будет что-то беспокоить, хорошо? – Она хотела погладить меня по плечу, но замерла в нерешительности.
– Да, большое спасибо. – Я постаралась вложить в короткие слова всю благодарность, которую ощущала к этой милой и такой уютной женщине.
Не сказав больше ни слова, Тамара Александровна скрылась в своем кабинете. Марина поджала губы и не окликнула мать, чтобы попрощаться. Мне хотелось сказать ей, что ни один конфликт не стоит того, чтобы не прощаться с мамой и расставаться недовольными друг другом, потому что жизнь коротка и шанса примириться может больше никогда не представиться. Но я держала свое мнение при себе, молча следуя за каблуками Марины к машине, ожидавшей нас у ступеней женской консультации. Сердитое цок-цок ее каблуков сказало мне, что Марина никого никогда не теряла. Ей будет сложно поверить мне на слово.
ЖЕНЯ
Дни плавно перетекали один в другой, привычная нам рутина вернулась. Синяки и ушибы Василисы постепенно исчезли, волосы немного отросли. Но ее внутреннее состояние вызывало тревогу. Она стала более открытой с нами, не вздрагивала при случайных касаниях и, казалось, что в нашей компании ей комфортно, но… Все было бы слишком просто без этого «но». Ее настроение, бывало, резко менялось, она то замолкала, уставившись в одну точку посреди разговора, то воодушевление внезапно сменялось апатией и безучастностью. Сашка слишком беспокоился по этому поводу, мне же казалось, что ей просто нужно время.
Конечно, они постоянно были вместе, а я не слышал еженощных криков во время ее кошмаров, возможно, поэтому проявлял некоторую беспечность. Но мне казалось, что ее внутренние травмы, которые никак не связаны с телесными, нуждаются в гораздо большем времени.
Комната Сашки преобразилась. Заваленная кровать была расчищена и придвинута к Сашкиной, теперь их разделяла лишь тумбочка. Думаю, так было проще, чем сидеть у кровати Василисы каждую ночь. Благодаря перестановке Сашка мог в любую минуту среди ночи прикоснуться к ней, лишь протянув руку.
Первое время я беспокоился, что между ними завяжутся более доверительные отношения из-за близкого соседства и его неоценимой поддержки. Но, казалось, что все с точностью до наоборот. Между ними установилась странная форма вежливости, будто при виде Сашки Василиса собиралась и держала лицо. Все это было похоже на неуклюжий танец, в котором каждый пытался подстроиться под партнера.
Мои отношения с Лисой, как стал я звать девушку про себя, текли просто и непринужденно. В моем присутствии, которое было довольно частым в этом доме, она была расслаблена и открыта. Нет, разговора по душам у нас так и не состоялось, но молчать вдвоем было на удивление комфортно, до этого я чувствовал такую степень родства и понимания только лишь с Сашкой.
Чем больше проходило времени, тем чаще произнося «мы» я имел в виду уже не нас с Сашкой, а всех троих.
Еще одно новшество состояло в том, что Мария перестала приходить. Ее услуги просто были больше не нужны, потому что Лиса была одержима уборкой. Сашка много раз начинал осторожные споры, настаивая на том, что Василиса не должна постоянно намывать квартиру. Но это было бесполезно. Лису было не остановить, и Сашка просто оставил ее в покое. Иногда у них случались недопонимания из-за денег. Василиса настаивала на том, чтобы присоединить свои накопления к Сашкиным, но второй был категорически против. До открытой конфронтации не дошло, потому что в кои то веки вспыльчивый Саня взял себя в руки и четко объяснил Лисе, откуда у него появляются деньги и почему. После этого она немного успокоилась. Сашка в свою очередь переживал, что Василиса постоянными уборками пытается отблагодарить его за кров над головой, а еще его беспокоило то, что она мало ест и стремительно теряет в весе. Она стала болезненно худой. Сашка тихо психовал и словно наседка бесконечно пытался накормить Василису, но мне казалось, что тут дело не в финансовой стороне вопроса.
В это время у Василисы было два состояния: деятельная Лиса, которая намывала и начищала трехкомнатную квартиру до блеска, и вялая тень, которая по неделе не вставала с кровати, не ела и почти не разговаривала. Казалось, Сашку угнетала первая и пугала вторая. Когда она днями напролет лежала в кровати, то Сашка, придя из школы, кидал встревоженные взгляды на фигуру под одеялом, после чего удалялся на кухню делать уроки, возмущенно пыхтя. Постороннему человеку могло бы показаться, что он крайне зол и раздражен. Но я-то знал, что он напуган и не понимает, что делать. В такие дни я брал книгу и садился на пол рядом с кроватью Василисы, читая до тех пор, пока не пора было идти домой.
В другие дни, когда мы возвращались из школы, то натыкались на ведра и тряпки, распахнутые окна, стирку штор. Сашка начинал бурчать вполголоса, что это все лишнее, что Лисе нужно больше отдыхать. Он ходил кругами вокруг нее и ворчал, как старый дед. Я просто брал тряпку и принимался за работу, чуть погодя он присоединялся к нам. Втроем работа шла быстрее, и вечера в такие дни мы обычно проводили на кухне за ужином, приготовленным мной, и осторожными разговорами. Все еще настороженный танец партнеров.
Они были похожи на два котла, которые тихо закипают, позвякивая крышками. Я опасался взрыва, поэтому начал неприятный для меня разговор, когда Василиса удалилась принять вечерний душ.
– Ты слишком давишь на нее, – я озвучил очевидную истину, которую он и так знал.
– Ну прости, чувак, я не такой терпеливый, как ты! – предсказуемо рявкнул Сашка полушепотом.
Чуть успокоившись, он помолчал, после чего продолжил уже другим тоном.
– Что-то не так, – его голос был по-настоящему взволнованным. – Внешне она как будто выздоровела, но это не так.
– Тебе нужно успокоиться, – постарался урезонить его я. – Ей просто нужно время, все будет хорошо.
– Чувак, раскрой глаза, – снова психанул он. – Она больше месяца не выходила из дома, не считая повторного визита к врачу, она моется по три раза в день, кричит каждую ночь, а днем либо летает с пропеллером в заду, либо лежит трупом. Насколько я знаю, это не совсем нормальное восстановление.
– Слушай, – я нахмурился. Про частые посещения ванной и нежелание выходить из дома я как-то упустил. – Не может же она просто отмахнуться от того, что с ней случилось. На это нужно время.
– Да знаю я, что нужно время. – Сашкины глаза впились меня, и я видел, что он хочет пнуть мою ногу под столом, но сдерживается. – Мне кажется, она сама не справляется, а говорить не хочет.
– Может, потому что ты чуть что рычишь на нее? – задал я очевидный вопрос. – Со мной она разговаривает.
– Да? Ну и что обсуждаете, дружелюбный ты наш? – с сарказмом спросил Сашка.
Я открыл рот, чтобы перечислить, и вдруг понял, что ни о чем особенном мы никогда не говорили. Фраза здесь, замечание там. Обсуждение обеда или каким моющим средством чистить ковер – это считается разговором? Пока я прокручивал все это в голове, друг насмешливо наблюдал за мной.
– И я не рычу на нее, – закончил он с самодовольным лицом. – Я беспокоюсь.
– Ты просто настолько нетерпеливый, что рычишь на все, что не поддается твоему контролю. – Я начал выходить из себя.
– А ты вечно летаешь в облаках, и все чики-пуки, пока не взорвется у тебя под самым носом, – ехидно заметил он. – И то не факт, что заметишь.
– А вот и не подеретесь, – раздался голос Василисы.
И мы с опозданием поняли, что вода в ванной давно не шумит, дверь распахнута, и хотя Лису не было видно, я был уверен, слышала она достаточно.
САША
Жеку иногда просто хотелось придушить. Иисус, ты испытываешь все мое терпение, заставляя объяснять что-то этому оленю. И вот теперь из-за него мы в заднице. Снова. Василиса показалась из ванной одетая в спортивный костюм и с тюрбаном из полотенца на голове. На фига тюрбан на короткой стрижке, я понять не мог. Выглядела она забавно, хоть под глазами и темнели круги. После душа настроение ее всегда было лучше, чем обычно. Но не сегодня. Впервые за последние полтора месяца я видел, как ее глаза негодующе блестели. Я реально беспокоился, что она подавляет свои эмоции, пряча где-то глубоко то, что по-настоящему ее волнует. Она всегда была безукоризненно вежлива, тиха и сдержана. Редкие полуулыбки для Жеки и осторожные взгляды и кивки для меня. Она никогда не повышала голос, не смеялась, хотя как раз в последнем не было ничего удивительного, и после вспышки ярости в первый день больше никогда не выражала какого-либо недовольства. Я пробовал бесить ее намеренно, я умею подмечать детали. Но она только поджимала губы и игнорировала подколки в свои периоды оживленности, либо безучастно смотрела на меня пустыми глазами в дни шавермы из одеяла. Плюс, стало казаться, что периоды одеяльной шавермы становились длиннее, поэтому когда я увидел раздражение на ее лице, то вздохнул почти радостно. Эт зря.
– Итак, у вас накопилось много вопросов ко мне, – начала Василиса, опять пытаясь подавить недовольство. – Которые вы почему-то обсуждаете между собой.
Она прошла на кухню и села на свое любимое место спиной к окну. И хотя мы проводили за столом немало вечеров за последнее время, именно сейчас у меня возникло чертово дежавю.
– Мне кажется, что у нас есть право задать некоторые вопросы. – Я не хотел, чтобы она снова спряталась в свою вежливую скорлупу, поэтому влетел в этот разговор с двух ног.
Жека пнул меня под столом, но попал по деревянной ножке и сдавленно охнул.
– Безусловно, – ответила Василиса. Я видел, что ее мотает от раздражения к чувству вины, которым она постоянно себя изводила. – Но лучше задать их мне, и я постараюсь ответить.
– Ну не надо было подслушивать разговор, и в свое время мы бы задали эти вопросы, – нагло заявил я.
Мне хотелось видеть злость, которую она прятала. Жека выпучил на меня глаза, наверное, думал, что я немного поехал головой.
– Не надо было орать на всю квартиру, если ты не хотел быть услышанным! – рявкнула Василиса, а я мысленно дал себе пять. Бинго!
– Прости, Лиса, – Жека попытался все уладить в своем стиле. От волнения он назвал ее сокращенным именем, которое сам же и придумал. – Саша ничего не имел в виду плохого, мы просто беспокоились.
Она сузила глаза и перевела взгляд на него. Ой дура-а-а-ак, сейчас отхватит.
– А ты что адвокат его? – насмешливо спросила Василиса сквозь зубы. – У него самого язык отсохнет ответить?
Теперь я видел перед собой живого человека, а не восковую куклу или заведенного болванчика, как в последние полтора месяца. От злости ее лицо покраснело, а дыхание стало прерывистым, я видел, что она сдерживает себя из последних сил, чтобы не закричать. Волна ярости уже накатила на Васу, и теперь ее было не остановить. Это было то, что нужно.
– Ой-ой, какие мы нежные, – язвительно продолжил я, вставая из-за стола и пытаясь уйти из кухни. – Два словечка про себя услышала и все-е-е-е…
Она подскочила со стула и, возмущенно пыхтя, понеслась за мной.
– Ты… ты…! – закричала она, задыхаясь, я заинтересованно поднял брови, с преувеличенно внимательным лицом оборачиваясь к ней. – Вечно всем недоволен. То не так, и это не эдак. Уборка – плохо, недоволен. Тишина в квартире – сопишь от злости за своими уроками. Тебя не поймешь! Ты просто невозможен! – Последние слова она уже вопила, красная от злости, тюрбан свалился с ее головы прямо на пол, но она даже не обратила на это внимания.
Жека замер в кухонном проеме, переводя взволнованный взгляд с меня на нее, наверное, вообще не понимая, как все вышло из-под контроля настолько быстро и почему. Я усмехнулся, и Василиса издала звук, похожий на рычание, крепко сжав кулаки.
– Кричать надо погромче, – посоветовал я.
– Что?.. – она разом растеряла весь свой боевой настрой, обе ее ладони захлопнули рот, вид стал испуганным.
– Говорю, – я постарался объяснить, – что испытывать злость и ярость – это нормально. Не надо притворяться здесь вежливой и сдержанной. Ты имеешь полное право злиться, ругаться, плакать и кричать, если тебе этого хочется.
– Зачем мне кричать? – Васа уже снова пыталась съежится, приняв жалкий вид, и я шагнул близко к ней, взял за плечи и легонько встряхнул. Она выглядела ошарашенной, я на секунду испугался, что сделал ей больно. Но она не пыталась отпрянуть и не была испуганной.
– Потому что если бы со мной случилось что-то похожее, – сказал я, – то мне бы хотелось кричать постоянно и, возможно, разбить что-нибудь.
– Почему? – прошептала она.
– Потому что с тобой случилось несправедливое дерьмо, – Жека никогда не ругался, поэтому услышав от него настолько грубое слово, мы оба вытаращили глаза по пять рублей, – а несправедливость всегда вызывает праведное возмущение, – закончил он как ни в чем не бывало, поднимая полотенце с пола и вешая на дверь ванной.