Круглыми черными пуговицами блестели вырубленные во льду лунки. Рыбаки, сидящие около них, издалека были похожи на толстые знаки вопроса. Метрах в трехстах темнела небольшая прорубь.
«Рыбаков оставлю, а эта дырень явно лишняя», – Альбина прищурилась и закрыла ее пальцем.
Определившись с местом, вытащила этюдник, выдвинула складные ножки и поглубже воткнула в снег. На металлических крючках закрепила половинку кассетника с картоном. Сложив из пальцев прямоугольник, вытянула руки и, вглядываясь вдаль через окошко, прикинула композицию. И деревня, и церковь, и размытые очертания села на горизонте вошли в кадр. Достала из кармана мобильник. Фотографии готовы. Растерла замерзший нос и сняла митенки: набросок удобнее без них делать.
Провела остро заточенным карандашом еле заметные линии, разделив картон на три плана. На заднем сгруппировала домики и церковь, добавила щеточку леса, контурно накидала облака. Одно, похожее на рваное очертание кошки в прыжке, и цепь наслаивающихся друг на друга кучевых. Самое большое облако чуть касалось прибрежного холма. Средний план заполнили проруби с фигурками рыбаков. Цокнула языком, довольная тем, как нанесла легкой штриховкой сухой камыш, обрамляющий озеро, и набросала тени.
Рука закоченела. Альбина подула на нее и надела митенки.
«Поехали. Подмалевок».3
Улыбнулась, вспомнив Ксюху. На днях она, наблюдая, с каким упоением Альбина смешивала краски, проговорила:
«Того и гляди сожрешь свои масляные деликатесы».
Для Альбины краски жили, дышали. Часто подсказывали, как их лучше смешать, чтобы получить необычный цвет. Поделилась с Ксюхой своими ощущениями, а у той глаза на лоб полезли.
Солнце съехало вниз.
«Хорошо, что тени зафиксировала в карандаше», – Альбина привычным движением набрала палитру, мастихином добавила к ультрамарину краплак розовый. Разделила на три части, подмешала в каждую белил по нарастающей, осветляя тон. Сиренево голубоватые цвета готовы.
«Начнем с самого светлого, почти прозрачного, – короткими легкими мазками она покрывала подмалевок, быстро переводя взгляд с картины на небо. – Здорово получается!»
Прошлась более темным колером по углам, и небо сразу стало объемнее. Оттенки перекликались между собой, как певчие птицы на разных ветках, давая друг другу понять, что они рядом, близко, отчего их голоса звучали радостно, с надеждой.
От удовольствия Альбина вытащила кончик языка. Холод не ощущался. Вдруг нос уловил намек на аромат кофе. Рыбаки? Точно: у ближней лунки собрались фигурки, похожие на маленьких солдатиков, а над ними стоял чуть заметный дымок. Альбина покосилась на термос, сиротливо торчащий из рюкзака.
«Потерплю», – аккуратными поверхностными мазками чуть выше линии горизонта наметила облака.
Блекло на первый взгляд, но усилить контраст можно потом, добавив ультрамарин. Чуть засветлим верхнюю часть, оставив нижнюю более тягучей, и вон того пушистого барашка надо обязательно запечатлеть. Теперь объединим слои, растушевав границу между ними легкими крестообразными мазками.
«Основа готова!» – Альбина взяла большую плоскую кисть и еще раз прошлась размашистыми движениями по всему полотну, чуть касаясь его.
Ближе к горизонту небо приобрело сиреневый оттенок с вкраплениями розового. Проступила едва заметная монетка луны. Сумерки тихо подкрадывались к озеру, и оно приглушило белизну, уступая поверхность светло фиолетовым тонам.
Альбина отложила кисть и взяла термос. Прислонилась к стволу ивы. Какое блаженство – на морозе, маленькими глотками пить горячий сладкий чай с лимоном.
«И приходят хорошие мысли, и мечты у тебя широки…
В небе первые звезды повисли, в окнах тоже горят огоньки.
Постепенно все больше темнеет, лишь вдали, где на взгорке село,
Так полоска зари пламенеет, словно там еще день и светло…»4
«Через час стемнеет. Пастозим5 и сворачиваемся. На трассе автобус или попутку поймаю», – выдавила остатки белил, немного кобальта и кадмия красного. Для домиков смешала охру с каплей черного.
Мастихин уверенно оставлял на картине густые рельефные мазки.
«Уф! На сегодня все. Я – молодец!», – Альбина аккуратно соединила половины кассетника, спрятав картину внутри, закрепила резинками. Накрыла пленкой заляпанную красками палитру, собрала этюдник и засунула в рюкзак. Взвалила его на плечи, подхватила кассетник и пошла. Живот заурчал, намекая на обед, а валенки показались намного тяжелей, чем были утром.
Над озером разнесся знакомый заливистый лай.
«Дружок? Что он тут делает?» – Альбина приостановилась, осторожно спустилась к сухим кустам и прищурилась.
Картина маслом: Дружок катает Симеона! Мальчик скользил по льду на попе, держась за один конец кумачового шарфа. Другой, похоже, привязал к ошейнику Дружка.
«Маленький каюр в упряжке!» – Альбине тут же пришла мысль запечатлеть эту сладкую парочку на картине.
Дружок разогнался и упустил шарф. Симеон, хохоча, завалился на спину, а пес, не останавливаясь, помчался к проруби, ловко перемахнул через нее и закружился волчком. Вот дуралей! Симеон вскочил, обмотал шарф вокруг шеи. Дружок вернулся к мальчику, и они вместе побежали к полынье.
Сердце екнуло. Альбина запрыгала на месте и замахала руками:
– Туда нельзя!
Но лай Дружка перекрыл крик. Альбина плотнее прижала кассетник и рванула к проруби. За день газета в валенках утрамбовалась, и они болтались на ногах.
– Стойте! Ну, стойте же! – ей казалось, что голос слышно за горизонтом.
Ноги пудовые. Спина взмокла. Рюкзак оттягивал плечи и хлопал по спине. Сердце колотилось, а в живот саморезами вкручивался страх. Валенки зацепились друг за друга, и Альбина растянулась на льду. Шапка съехала на глаза. Кассетник отлетел в сторону.
Поднявшись, словно в замедленной съемке, она увидела, как Дружок оттолкнулся задними лапами и завис над прорубью. Симеон прыгнул вслед за ним. Руки взметнулись вверх. Рот исказился в немом крике. Кровавая лента шарфа рассекла воздух. В следующую секунду Дружок приземлился на другой стороне полыньи, а Симеон упал в воду.
– Не-е-т! – кровь резко прилила к голове, Альбина вскочила и понеслась вперед. Подбежав к полынье, упала на живот, стянула зубами митенки, схватила Симеона за одежду. От кромки льда отломился кусок и закачался на воде. Дружок перебежал к Альбине и стал подтягивать Симеона. Алый шарф, одним концом лежавший на снегу, медленно спустился в воду. Альбина сжала зубы, замычала и рывком вытащила Симеона. Села на колени и перевернула его на спину. Мокрые волосы облепили синюшное лицо, распахнутые глаза невидящим взором смотрели в небо.
Альбина завыла:
– Пожалуйста! – неумелыми движениями надавила на грудь Симеона.
Раз, два, три… Раз, два, три…
Беспомощно оглянулась по сторонам. Несколько человек бежали к ней. Альбина подняла Симеона и крепко прижала к себе, словно ее тепло могло вернуть мальчика к жизни.
– Помогите… – будто сквозь вату услышала свой сиплый голос.
– Уйди от воды! – кто-то поволок за капюшон.
Дружок истерично лаял. Тыкался мордой в плечо. Потом сел на задние лапы и заскулил.
Перед лицом возникли руки в варежках. Наверно, это они хотят отнять у нее Симеона? Альбина сопротивлялась, но силы были не равны. Отпустив мальчика, она осела на бок. Лямки рюкзака больно впились в плечи. Внезапно Альбину вырвало. Во рту появился противный привкус кислятины.
Резко потемнело. Повалил снег. Сквозь пелену Альбина видела мигающие красно-синие огни. Светящиеся круги скакали над озером и слепили мокрые от слез глаза.
Невдалеке шевельнулась темная масса.
– Он мертв.
Альбина вздрогнула. Сердце заколотилось. Перед глазами замелькали кадры. Черная собака на фоне белого снега.
«Мертв!»
Ребенок протягивает растопыренную ладошку.
«Мертв!»
Озеро с бегущими фигурками.
«Мертв!»
Альбина почувствовала, что ее поднимают и куда-то ведут. Ноги не слушались. Все тело трясло.
Приблизилось размытое лицо.
– Вы меня слышите? – медленно тянул слова мужской голос.
– Его… Зовут… Симеон… – выдохнула Альбина, стуча зубами.
Огни, машины, трасса. Остановка. Скорая. Как больно режет глаза… А глаза мальчика, услышанного6 Богом, уже никогда ничего не увидят.
Глава 2
Вдох-выдох. Вдох-выдох. Стас бежал очень давно, но узкий коридор с тоскливыми стенами поносного цвета не заканчивался. Очередная дверь со светящимся на зеленом табло словом «Выход» захлопнулась перед самым носом.
– Вы ушли с маршрута, вы ушли с маршрута, – на одной ноте гнусавил противный женский голос.
– Где ты видишь тут маршрут, интеллектуальная дура?! – Стас резко остановился и со злостью посмотрел на смарт часы с навигатором и пульсометром.
«Сто семьдесят пять… На пределе. Странно: усталости нет. Только сердце ухает филином», – переводя дыхание, он достал пластиковую бутылку и сделал глоток. Вода отдавала тухлятиной.
По ушам резанул звук сирены, похожей на кряканье стаи уток, и тот же голос затараторил:
– Осталась одна жизнь, осталась одна жизнь.
Стас заорал:
– Какого черта! А где пять запасных? – он вылупился на мигающий красным светом экран. – Я с места не сдвинусь, пока твои глюки не закончатся! – прислонился к холодной стене, но она провалилась, и Стас полетел вниз.
Удар. Вспышка боли в затылке. Дальше – беспамятство.
Стас разлепил глаза. Темно. Голова раскалывалась. Во рту привкус какой-то гадости. Нащупал на полу телефон.
«Половина седьмого, – включил фонарик, посветил по сторонам и с облегчением вздохнул: – Кабинет Вадика», – с трудом поднялся и, пошатываясь, побрел в туалет.
«На кого похож этот чудик в зеркале?» – провел рукой по небритому подбородку. Оттянув нижнее веко, взглянул на покрасневшую склеру с пучками порвавшихся капилляров. Открыл кран и подставил голову под холодную воду. Кожу обожгло. Переключил на душ и залез в кабинку. Так-то лучше. Мозги моментально прояснились. Вчерашний день, наконец, приобрел очертания, а туман выветрился полностью.
Чайник надрывно свистел. Стас сидел на стуле, положив руки на подоконник, и смотрел в одну точку. Солнце, озираясь на хмурые спящие деревья, потихоньку выкатилось на небо, осторожно раздвигая смурны́е белесые облака несмелыми лучами. Озеро, то там, то тут вспыхивая желтыми пятнами, меняло серую снежную шубу с коротким ворсом на роскошную, сверкающую. Рыбаки у вырубленных лунок казались игрушечными.
Стас ощущал, будто сильная рука сдавила сердце. Зажмурил глаза и явственно увидел то самое лицо. Вчера помог крепкий выдержанный виски – Вадим достал из сейфа, закончив свой длинный монолог об удачной сделке.
Утром, вместо репетиции, Стас помчался в больницу: накануне Егорку увезли с острым крупом. Елена отличилась. Как всегда. Оставила сына на улице во дворе, а сама умотала в чертов салон. Хорошо, что сердобольные мамаши, караулившие на катке своих отпрысков, быстро скорую вызвали: еще немного, и не спасли бы…
В больнице Стас обезумел. Метался, как загнанный зверь. Рвался к сыну. Но строгая медсестра с тяжелым мужским подбородком и нависшими над глазами бровями, приказала сесть и не истерить. Вышел пожилой врач с уставшим лицом и, объяснив, что самое худшее уже позади, велел отправляться восвояси; ребенок в реанимации, до утра уж точно, и смысла мозолить глаза персоналу и надоедать одинаковыми вопросами нет.
Телефон приемного покоя занят. Стас выключил чайник, тот обиженно пискнул и умолк.
«В филармонию надо позвонить».
Мобильный пиликнул. Сообщение. От Вадима.
– Привет, братан! – голос бодр, как всегда. – Ты вчера реально меня напугал.
Стас угрюмо молчал. Что тут скажешь? Когда увидел освещенное фонариками лицо мальчика, ноги подкосились. Думал, с ума сошел: как Егор мог утонуть тут, на озере, когда он в больнице? И кто переодел его в чужую одежду?
В приемном покое, как назло, долго не отвечали. Стас спустил собак на несчастную медсестру с детским заспанным голосом, сообщившую, что «состояние Егора Рахманова без изменений».
– Братан, але, ты живой там? – теперь в интонации Вадима проступила тревога.
– Здесь я, где мне еще быть, – буркнул Стас, – зачем просил перезвонить?
Вадим оживился:
– Там мужик зайдет, Алексом зовут. Пакет передай ему. На полке с документами лежит, в газету завернут. Пусть в журнале за него распишется. Да, будешь уходить, отключи рубильник под лестницей, замок защелкни, а ключ за пожарный щиток закинь – там ниша меленькая есть, увидишь.
– Кофе выпью и к Егору. Мужик когда зайдет?
– Я позвоню, прям щас заскочит. Не пропадай. Держи меня в курсе как сынуля. Ок?
– Спасибо, друг.
Стас пил кофе и вспоминал школу. С Вадимом не разлей вода с первого класса. Везде вместе: на бокс – вдвоем, на каникулы – к его бабке под Самару. В восьмом в одну девчонку втюрились. После дискотеки морду набили друг другу, но в тот же вечер братались на спортивной площадке, скрепляя дружбу бутылкой ситро. И в музыкалку Вадим тоже записался. За компанию. Правда, через полгода отчислили за пропуски и полное отсутствие слуха. Стас-то с подготовкой пришел: у Лины Борисовны и медведь заиграет, даже если не хочет, а способности Стаса она приметила сразу и год, бесплатно, готовила к вступительному экзамену.
«Бог ученичка послал», – восьмидесятилетняя бойкая старушка по кличке «Божий одуван» – так ее окрестили в консерватории еще во времена маминой учебы – не могла нарадоваться на смышленого и одаренного «Стасика».
Мать тоже была довольна: после пропажи отца, скрываясь от бритоголовых братков в черных кожанах, уехали в глухую деревню под Тамбов. Лина Борисовна приняла, как родных. Выделила несколько комнат в своем старинном, похожем на усадьбу, доме. С отдельным входом и палисадником, засаженным кустами жимолости, ягодами которой она лечила артрит супругу.
Мать очень переживала, что сын неучем останется: в Москве-то возможностей больше. Но, испугавшись не за себя, за шестилетнего Стаса, наскоро продала квартиру за полцены риэлтору с подозрительно бегающими глазками, чтобы расплатится с долгами, и, ночью, собрав малочисленный скарб, уехала. От греха подальше.
Об отце они так ничего и не узнали. В лихие девяностые многих находили в реке с ногами, вросшими в бетонную глыбу, или в лесу, с отрезанной головой…
Когда лабораторию в НИИ прикрыли, распустив более пятисот сотрудников на «вольные хлеба», отец продал старенькие жигули и подался в челноки.
«Не горюй, мать, проживем. И не такое бывало. Деды́ вон, войну прошли, и ничего».
Прожил. Но недолго. И семье не помог, и сам сгинул…
После девятого класса их с Вадимом дорожки разошлись. Стас поступил в музыкальное училище на фортепианное отделение. Вадик, перебиваясь с тройки на двойку, с трудом доплелся до одиннадцатого. Родители пристроили в политехнический, но Вадим, завалив сессию, ушел в армию.
Долгое время не общались и вот случайно пересеклись в баре. Стас зашел обмыть блестящее исполнение своей сюиты для голоса и фортепиано на фестивале молодых композиторов. Певица праздновать отказалась, сославшись на вредное влияние алкоголя и прокуренных помещений на ее контральто, и Стасу, чтоб не пить в одиночку, пришлось взять первого попавшегося скрипача.