«Хорошо тогда посидели. Вадик, как всегда, свой в доску в любой компании. Приятели его умеют разговор поддержать. И не нажрались», – Стас с удовольствием вспомнил, как партнеры Вадима по бизнесу – название проекта он не уточнял: что-то связанное с туризмом, – засунув по наушнику в ухо, с интересом слушали запись его выступления и уважительно кивали головами в такт музыке.
Стас снова набрал больницу, и снова короткие гудки. Владлен Альбертович сбросил, прислав эсэмэску «Перезвоню».
Стас помыл посуду после вчерашней пьянки, постель свернул и запихнул в отсек под диваном. Проверил, хорошо ли запер дверь, спрятал ключ и спустился к машине. Телефон снова пиликнул: пришло сообщение о списание крупной суммы со счета.
«Елена», – досада зашевелилась внутри, как кофейная жижа, взбаламученная ложкой.
Сиденье прогрелось, отдавая тепло телу. Стас приглушил динамик и тупо уставился на бегающую шкалу громкости на приборном щитке. В какой момент их семейная жизнь полетела в тартарары? Да практически сразу после свадьбы. Нет, гораздо раньше: после того как Елена объявила о беременности…
Стас, выросший без отца, рано взял на себя ответственность за мать. Тем далеким майским днем, когда сад за окном благоухал медово-сладким ароматом гиацинтов, он вбежал на крыльцо, размахивая папкой с нотами, со стуком открыл дверь на веранду и крикнул:
– Мама, я выиграл!
Мама и Лина Борисовна пили чай из фарфорового сервиза. Его доставали по большим праздникам и с благоговением называли «императорским». Мама молчала. Учительница взяла блюдечко, наполнила его янтарной тягучей жидкостью, переливавшейся на солнце, и, зачерпнув серебряной ложечкой содержимое, протянула Стасу:
– Деточка, откушайте чаю с божественным рябиновым вареньем, – ее глаза хитро́ улыбались, отчего мелкие морщинки на лице умножились.
Стас стоял, оторопевший:
«То линейкой по рукам за то, что играю мимо нот, а тут – отведайте чаю, деточка…»
– Да, повод есть! – словно прочитав его мысли, Лина Борисовна повернулась к матери и одарила великолепной улыбкой: – Наш Стасик взял первую премию! Мне уже доложили!
Мама охнула, а Стаса накрыла обида, что не он сообщил матери о своей победе в областном конкурсе. Насупился и решил не ударить в грязь лицом. Достал из папки бумажку, врученную директором музыкальной школы, и протянул маме:
– Я теперь буду покоить твою старость!
Мать развернула листочек и заплакала:
– Премию денежную выписали…
Лина Борисовна заулыбалась еще больше:
– Ну, Дарья, что слезы-то лить. Радоваться надо: парень серьезно настроен. Будем работать.
А Стас, чтобы совсем покорить строгую учительницу и доставить матери удовольствие, расхрабрившись, взъерошил густые волосы и выпалил:
– А завтра я пойду к директору и скажу, чтоб тебе зарплату выдали: пальто к осени купим и сапожки, я видел в сельпо, красивые, блестящие! – он залихватски перевернул ремень, чтобы металлическая бляха была ровно посередине, и искоса глянул на Лину Борисовну.
Она засмеялась от души, а мама еще больше расплакалась, вытирая глаза концом фартука.
Именно в тот день Стас твердо решил, что мать никогда не будет ни в чем нуждаться, и при первой же возможности, урывая пару дней между многочисленными гастролями и конкурсами, приезжал в деревню, привозя деньги, сувениры, продукты.
Мать слабо бранилась, вставая на цыпочки и притягивая к себе его вихрастую макушку для поцелуя, но Стас видел, что глаза ее сияли гордостью за сына-кормильца.
И о своей семье, о детях мечтал с юности. И чтоб непременно не меньше трех. Да. Мальчик и две девчонки. Но с Еленой не заладилось.
«Сам виноват, кретин… Амбиции взыграли… Конечно: дочь директора филармонии, да еще внешность модельная», – Стас вспомнил их бурный роман на глазах у всей академии.
Она – взбалмошная блондинка, воспитанная отцом, не знавшая отказа ни в чем. С ногами, как водится, от ушей, с глазами то львицы, то ручной кошки. И он – подающий надежды двадцатичетырехлетний аспирант, наивно полагавший, что сможет совместить идеальную семью и блистательную карьеру музыканта…
Романтика закончилась быстро. Елена, узнав, что залетела, устроила Стасу истерику. Категорически отказалась рожать, сказав, что своей матери никогда не знала и себе подобных плодить не намерена. Стас умолял оставить ребеночка, клялся, что будет воспитывать, и мама, если что, в город приедет, поможет с малышом. Подумав, Елена, взяла с него слово, что он гарантирует ей «крепкий сон по ночам и абсолютную независимость от пеленок-распашонок».
Егорка родился недоношенным. До полутора месяцев пролежал в больнице: после прививки заболел воспалением легких. Стас ужасно переживал и навсегда заработал животный страх перед любым чихом сына.
Выехав за ворота проходной, Стас набрал больницу. Черт возьми, там переговорный пункт, что ли? Поискав номер Елены, нажал вызов, но вклинился встречный звонок.
– Да, Владлен Альбертович, я звонил. Отпросится с репетиции: Егора надо проведать, – нравоучения тестя давно уже приелись. – Конечно, я помню: скоро Испания, надо готовится. Елена? А что с вашей дочерью может случиться? Цветет и пахнет, как майская роза, – злость заставила крепче сжать руль. – Да не ерничаю я, вам показалось… – Стас попрощался и с облегчением сбросил звонок.
Пилик. Снова списание. Стас с размаху шибанул рукой о подлокотник:
– Нашла себе кошелек на ножках… – он нахмурил брови, – в больницу к сыну ей некогда заехать, а по бутикам шляться, и по клубам ошиваться и время, и силы, а главное, деньги есть.
Включив аварийку, Стас свернул на обочину. Набрал приемный покой. Наконец-то!
– Девушка, день добрый. Как состояние Егора Рахманова? Два дня назад к вам поступил, – бешенный стук в груди. – Кто я? – Стас гаркнул в нетерпении: – Отец! – молчание на том конце провода пугало. – Перевели в палату? Спасибо вам!
Включил поворотник и перестроился в левый ряд, готовясь свернуть на трассу. Набрал жену.
«Сбросила! – Стас начал заводиться. – Неужели ответить сложно?! Какие-такие дела у нее срочно-важные?!»
Наконец, томный голос соизволил отозваться:
– Слушаю. Только недолго. Я на показе.
Стас прижал телефон к уху и взревел:
– У тебя хоть капля совести есть: сын в реанимации по твоей милости, а ты по показам шляешься! Всему есть предел! – в висках стучал отбойный молоток.
Елена завизжала:
– Что ты орешь? Я предупреждала: мне этот ребенок не интересен! Просил, вот и майся!
Он не поверил своим ушам – короткие гудки! Телефон выпал из трясущейся руки, Стас нагнулся, и в следующую минуту машина содрогнулась от сильного удара. В голове коротнуло, и Стас потерял сознание.
Глава 3
Альбина смутно помнила вчерашний день и как оказалась дома. Одни обрывки. Мужчина с расплывчатым пятном вместо лица протягивает кружку. Горячий чай обжигает губы. Резкий сигнал машины выдергивает из забытья – ее куда-то везут. Знакомая коричневая дверь. Щелчок ключа в замочной скважине. Дальше – провал.
Из квартиры снизу доносились ритмичные звуки музыки.
«Какой сегодня день?» – мысли всплывали, смешивались одна с другой и бесследно исчезали, так ничего не прояснив.
Попыталась подняться. Закружилась голова, во рту возник горьковатый привкус, а перед глазами замелькали черные точки. Включила ночник, осторожно встала с кровати и медленно подошла к окну. С усилием отдернула плотную штору. Внизу фонарь освещал детскую площадку и припаркованные во дворе машины.
Повернулась и вздрогнула: взгляд выхватил картину, висевшую над письменным столом. Белая пена облаков отбрасывала тень на деревню и отражалась в озере.
«Озеро, озеро, озеро!» – каждое слово точно острыми гвоздями вколачивали в виски.
Альбина поморщилась и вцепилась в подоконник. Сердце отчаянно заметалось, в ушах загудело. Чуть отдышалась и, облизнув пересохшие губы, поплелась на кухню за водой.
В ванной комнате горел свет. На стиральной машине лежала растрепанная пачка акварельной бумаги. Старомодную чугунную ванну заполнил ворох измятых листков. Альбина хватала их и разворачивала. С карандашных набросков на нее смотрело одно и то же, одно и то же. Озеро. Снег. Фигуры, бегущие по льду…
Она вскрикнула, роняя рисунки. Вчерашний день отчетливо проявился в голове, намертво фиксируя события. Медленно осела на пол, обхватила колени и тихо завыла, осознавая, что ничего уже нельзя изменить.
Прошел час, может, больше. Альбина очнулась от холода. Тело покрылось мурашками и затекло. Захотелось согреться. Дрожащей рукой открыла кран. Капли горячей воды забарабанили по бумаге. Выключила душ, прошла на кухню и вернулась с зажигалкой. Взяла скомканный набросок. Щелчок, и оранжево-синее пламя постепенно поглотило рисунок.
Альбина, как заведенная механическая кукла, поджигала и поджигала листок за листком и бросала в ванну. Намокшая бумага плохо горела. Едкий дым взметнулся к потолку, в горле запершило. Закашлялась, но уйти не могла. Внутренний голос приказывал смотреть. Глаза слезились, стало трудно дышать.
Все. Бумага с почерневшими краями раскисла, кучка пепла, тлея, шевелилась на дне ванны. Альбина долго стояла неподвижно. Потом очнулась, медленно вернулась в комнату и легла на кровать.
Музыка внизу стала громче. К ней добавились разгульные выкрики: судя по всему, что-то праздновали. Альбина ощущала себя странно: раньше любое веселье отзывалось легкостью в душе, а сейчас изнутри затапливала липкая холодная тоска. На минуту она попыталась представить себя там, в шумной компании, но мысли спутались, остановились и медленно потащили все ее существо обратно, погружая в мучительно-гнетущее чувство вины. Голова – звенящий шар. Она не могла пошевелиться: не было больше ни рук, ни ног. Только глаза, устремленные в потолок. Сквозь него.
Полная женщина в заляпанном фартуке торопливо поднималась по лестнице:
– У кого ж горит-то?
На площадке стоял мужчина в трико, домашних тапках и с сигаретой во рту. Из его расстегнутой жилетки выглядывала испуганная мордочка собачки – той породы, которая мерзнет круглый год без комбинезона или кофточки. При виде соседки мордочка спряталась.
– Всех обошла – ни у кого, – отдуваясь, сообщила соседка, – пожарных вызвала, полицию. – Она подошла к двери направо и принюхалась. – Похоже, у Никитиных.
– У них, – подтвердил сосед с собачкой.
Соседка нажала на кнопку звонка. Внутри настойчиво запиликало.
– Вы дома? – приложила ухо к двери. – Тихо.
Сосед тоже подошел, прислушался.
– Лейтенант Доценко.
Бдительные соседи вздрогнули и обернулись. Молодой щуплый полицейский с папкой под мышкой взмахнул удостоверением:
– Граждане, вы полицию вызывали?
Сосед спрятал сигарету и молча кивнул в сторону женщины.
Она замахала руками:
– Я блины жарила, а тут Тонька звонит, – и задышала как паровоз, – молоко, вишь ли, я ей кислое купила!
Лейтенант перебил ее:
– Ближе к делу, гражданочка.
– А я и говорю: звонит, а у меня блины горят.
Лейтенант кашлянул в кулак:
– И?
– Что «и»? – передразнила соседка. – Сгорели! Открыла дверь, проветрить, а тут вот, – описала рукой круг в воздухе.
Ольга Львовна, увидев сборище у двери их квартиры, приостановилась и сжала руку мужа:
– Андрюш, полиция… И гарью пахнет…
– Олюшка, раньше времени волноваться не будем.
Навстречу им выскочила соседка:
– Приехали, наконец-то! – всплеснула руками.
Андрей вежливо кивнул:
– Добрый вечер, Марь Васильна, с наступающим женским днем вас, всех благ, как говорится. Здравствуйте, Игорь, – пожал руку мужчине с собачкой и посмотрел на полицейского: – В чем дело, товарищ лейтенант?
– Ваши документы!
Андрей Ильич достал из внутреннего кармана пиджака паспорта. Лейтенант листал страницы:
– Прописаны.
Ольга Львовна испуганно произнесла:
– Да, мы тут уже двадцать лет живем. А что случилось?
– Это у вас надо спросить! – Марья Васильевна вытянула шею и тряхнула головой. – Оставляют квартиру без присмотру. Так и до беды не далеко.
Ольга Львовна растерялась:
– Мы на три дня всего уехали, – она переводила испуганный взгляд с соседки на полицейского, – дочка дома осталась. – Порылась в сумочке и достала ключи. Руки тряслись.
– Игорь! – дверь квартиры напротив открылась, и на пороге появилась маленькая старушка интеллигентного вида. Она щурила глаза, глядя поверх очков.
– Мама, закройте дверь, Мавр опять убежит! – мужчина с собачкой аккуратно впихивал старушку обратно, но не тут-то было.
– И эта шлындра здесь? – с неожиданной злостью прошипела старушка, заметив Марью Васильевну.
– Ну ты, печеная груша, сгинь! – зычно прокричала соседка на всю лестницу и замахнулась на старушку. – А паршивца твоего все равно поймаю и на живодерню сдам!
Старушка перешла на визг:
– Я тебе дам живодерню! – она пыталась высвободиться из рук сына: – Пусти, я ее сейчас покоцаю!
– Гражданки, успокойтесь! – лейтенант расставил руки в стороны, удерживая соседку и старушку на расстоянии друг от друга.
– А что ейный кот мне на коврик гадит постоянно? – Марья Васильевна стреляла глазами в полицейского. – Ковриков не напасешься на этого засранца!
– Андрюша, дверь не открывается… – голос Ольги Львовны задрожал.
Андрей Львович взял ключ из ее рук:
– Давай я, – попытался засунуть его в замочную скважину, – изнутри заперто.
– Держи Мавра! – истошно крикнула старушка.
Из квартиры вышмыгнул большой черный кот. Под громкий лай своей собачки Игорь рванул вниз, потеряв тапок на лестнице.
– Ух, попадись мне, поганец! – Марья Васильевна успела пнуть кота ногой под зад.
– Ах ты, дрянь! – заорала старушка и кинулась на соседку, с недюжей силой вцепившись ей в волосы.
Полицейский растащил их и гаркнул на весь дом:
– В отделение захотели?
Старушка дернулась, отпустила соседку и юркнула за дверь.
– Не открывается, – Ольга Львовна беспомощно смотрела на лейтенанта.
– Отойдите, гражданочка, – одной рукой лейтенант сдерживал натиск Марьи Васильевны, прорывавшейся к квартире старушки, а другой жал на кнопку звонка. – Откройте! Полиция! – голос гремел на все пять этажей.
– Попадись мне со своим котом, старая швабра! – вопила Марья Васильевна.
Внизу загудели голоса. По лестнице поднимались двое пожарных в яркой униформе:
– Снаружи возгорания нет. Задымления тоже. – доложили полицейскому и по наклонной деревянной лестнице полезли на чердак.
– Тут дверь. Ключ есть? – громко спросил один из них.
– Нету! – крикнула Марья Васильевна, и, наклонившись к уху лейтенанта, добавила, понизив голос: – У Никитиных ключ. Там ейная мастерская.
Перешла на шепот:
– А может, и не мастерская. Может, че скрывают: все время туда-сюда снуют. То он, то она.
– Что скрывают? Кто «он-она»? – лейтенант сдвинул фуражку на затылок и потер лоб.
– А вон, у них и спросите, – соседка ткнула пальцем на Ольгу Львовну.
С чердака спустились пожарные:
– Все чисто.
– Так я вам говорю, из ихней квартиры воняет! Небось Алька утюг выключить забыла. С детства тетехой растет.
Ольга Львовна воскликнула:
– Кто дал вам право так говорить о моей дочери? – взгляд стал гневным.
Андрей Ильич сдвинул брови:
– Марь Васильна, наша дочь не такая.
– Не такая. Ждет трамвая, – соседка ехидно усмехнулась, ища взглядом поддержки у лейтенанта, – они все сейчас, молодые-то: полночи колобродят, а потом дрыхнут до обеда. Вон, у Пучковых музыка долбит, слышите? Небось и Алька там тусует.