Со студентами хряпнул он стакашку и кинул кости на диван, уснул на холодной веранде, укрывшись шарфом.
2 января
Владимир Ильич в панике
Аккуратова опоздала в аккурат на тридцать минут.
Владимир Ильич в панике. Паника паникой, а надо что-то решительное предпринимать. Ситуация исторического момента обязывает!
Сегодня у Медведева первый отпускной день. Вся полнота власти, о которой большевики мечтали, перешла наконец-то в новиковские руки. С сегодня ты не заместитель Медведева. С сегодня ты сам Медведь! Действуй! Наводи марафет в редакции!
Наш Ильич, крайне смущаясь, бледнея, то и дело поправляя очки на носу, тихо выпевает Татьяне:
– Как Александр Иванович в отпуске, так у неё автобусы перестают ходить.
Татьяна в изумлении разводит свои грабельки на полкомнаты:
– Вовк! Ну ты совсем оборзел от власти в первый же день! Ну разсовсем одичал! Ты что, не знаешь, что автопублика дура? Увидала бабу-ягу – гогочет. Гы-гы-гы! Я и поехала чуть позжей, чтоб этой публики было поменьше… Под Новый год сломала об курицу передний зуб. Везёт же! После свадьбы братца явилась с синяком. Сейчас без зуба. Хорошо, что хоть муженёк мой Юрка не отрекается от меня. Кстати, он из «Труда» перешёл в «Известия». В отделе пропаганды он. Юрка сказал прямым текстом: «Не плачь! Хочешь, расписку дам, что не брошу»… Ребята, мне теперь смеяться нельзя. Хорошо, что зуб не проглотила, а то один товарищ в ресторане «Баку» съел зуб вместо шашлыка.
Олег компанейски обнимает Татьяну за плечи.
– Не боишься, что пришьют аморалку? – говорю я Олегу.
– После Нового года я уже ничего не боюсь. Это точняк.
– А кто попоит меня кофе до получки? – улыбается Татьяна Олегу.
Олег даёт по лысовичку[17] и Татьяне, и Владимиру Ильичу.
– Где ты такой щедрый был тридцать первого? – спрашивает Владимир Ильич Олега. – Ходили стадами и просили по рублю. Олег вскинул руку:
– Фик им в сало нутряк!
Тут вошла дама из секретариата, и Татьяна повернулась к ней:
– Лида, а где наша лапша?[18] Если столовую закрыли из-за аварии на обед, то это вовсе не значит, что лапша нам не нужна.
– Нет ни лапши, ни макарон.
– Но сегодня же у нас день журналиста![19]
– Всё будет чуть позже.
Обозреватель Иван Павлович Артёмов тряхнул листком:
– У меня анкета, кто сколько выпил на праздник.
Олег тут же отрапортовал:
– Я принял в разном наборе восемьсот граммов.
– Мало! – резнул я. – Иди допей.
Олег просяще уставился на Ивана Павловича:
– У вас была пятёрка. В переводе на русскую мерку – пять стаканов.
Иван Павлович отмахнулся от Олега и сунул руки в карманы:
– Товарищи! Вы знаете, сколько за девять месяцев продано спиртного? На пятнадцать миллиардов рублей! Оборона держится на пьяницах! А знаете, как строятся заборы по НОТу? Пишется три буквы и прибивается доска.
Татьяне не нравится, что Владимир Ильич маринует её авторские заметки. Она решила их забраковать. На согласование подсунула Ильичу. А он держит их уже полдня.
Татьяна тянется через стол взять эти заметки. Новиков отодвигает их подальше. Татьяна не выдерживает и капризно вопит:
– Уступи женщине!
Наконец, она забрала заметки, перечитывает их, бракует и рассказывает:
– Ребята! А вы знаете чудака Чухновского?[20] С ним мой отец[21] на Севере работал. Приехал этот Чу на извозчике домой. Дело в Питере. Назад извозчику не уехать. Мосты развели. Так этот чудик извозчика взял на ночь к себе в комнату, а лошадь втащил на кухню. На пятом этаже! Утром лошадь не хотела уходить.
7 января
Летучка
Столовая.
Фифа с кокетливо вздёрнутой валторной[22] просит в кухонное окошко убрать со стола.
Голос из кухни, как из преисподней:
– Уберёте сами. На брильянты не рассыпетесь.
Летучка. Колесов смотрит, как народ набивается в нашу комнату:
– Как в атаку – десять штыков. Как на кухню – полк! Ругаем старые порядки, но не введём новые – партийного отношения к делу не жди. От блондинок не ушли и к шатенкам не пришли.
Артёмов:
– Дежурил в воскресенье на выпуске А. Мало поступило информации. Одна пришла… Всё построено на слове лупинг. Чёрт его знает! Взял словарь на пять кэгэ. Там нет лупинга. Забраковал заметку. Потом было унылое интервью с второстепенным мастером слова. А что пишут непонятные информации – упущение Владимира Степановича.[23]
Владимир Степанович – сидел рядом с Артёмовым – отмахивается ладошкой:
– Не-е… Ты брось, Вань, на меня катить.
8 января
Вышла на работу Ия. Она болела.
Сегодня собирались к ней съездить. Испугалась нашего визита и срочно выздоровела.
Прибежала с первополосной новостью:
– Вчера я гуляла со своей подружкой в обществе её важного чёрного кота. Вдруг перед нами перешёл дорогу негр с двумя пустыми вёдрами. Кот в шоке остолбелел и ни с места. Как ни уговаривали – не стронулся, пока не прошёл мужчина, не видевший негра с пустыми вёдрами.
9 января
Аккуратова не успела войти в комнату, с порога хрипит трубой:
– Ой, ребята! Я была вчера в гостях. Силов нету! Я обожрата! Слопала столько селёдки, выдула столько чаю… Глаза на мир не глядят!
Она долго объясняет по телефону Сыроваткину, корреспонденту из Саратова, как переделать ему его заметку. Тот не понимает. Татьяна в сердцах бросает трубку:
– Фу! Дуракам закон не писан, если писан, то не читан, если читан, то не понят, если понят, то не так!
10 января
Партсобрание
Сегодня открытое партсобрание.
«Роль коммунистов в укреплении дисциплины труда».
Докладчик Беляев.
Обычно он приходил в двенадцать. А сегодня прорезался до девяти. Засекает жареные факты для доклада.
Аккуратова опоздала на пять с половиной минут и высказалась:
– А-а! Формализм! Пускай сам Беляев приходит вовремя!
Владимир Ильич, традиционно краснея, попенял ей:
– Когда будешь ответсеком, тогда будешь указывать.
– Противно! – бунтует Татьяна. – Не буду работать.
– А ты забастуй, – советую я. – Сядь на стол.
Травмированная Беляевым Татьяна молча выходит в коридор покурить.
– Слышь, Савуль! Я возьму тебя за пуп! – обещает кому-то по телефону Бузулук.
Он держится петушком.
Ия в рифму режет:
Звонит нормировщик Назаренко:
– У вас информация с волгоградского «Красного Октября» неверна.
– Почему? – спросил я.
– Не могли так быстро сделать баланс и дать премию за шестьдесят восьмой год. У нас ещё нескоро…
– Если у вас расхлябанность, это не значит, что везде.
– Есть кто выше вас?
– По росту? Не мерились. Звоните в Волгоград и уточняйте.
Несколько минут остаётся до начала собрания.
Беляев, потягиваясь, говорит Артёмову:
– Завтра в отпуск.[24] Дышать буду во весь кредит![25] Рвану в наш дом отдыха «Озеро».
– Да. Живи потише подальше от людей.
– Я, Вань, не могу без людей. Как выпью, тянет меня на свет, к дружинникам.
– Или дружинников к тебе? Это ж они на хмелеуборочной[26] очищают улицы от поддатиков.
Смирнова просит Беляева:
– Отпустите оформить документы в бухгалтерии.
– Оформите завтра! – сердито бросает ей Романов, космический обозреватель.
Смирнова окусывается:
– Это вы, Романов, завтра полетите в космос.
Беляев докладывает:
– Нерационально мы, товарищи, расходуем время. В обед отделы пустуют. Сядут на обед хором, компашкой. Знаете ж нашу столовую, быстро котлету не съешь.
– Даже хором! – подхватывает всё собрание.
Колесов был категоричен:
– Надо свято чтить свою организацию… А Ржешевский хотел на пять дней уехать от «Сельской жизни» в Эстонию делать полосу. А конфуз с алтайским корреспондентом-путаником Карасёвым? Осенью в нашем вестнике был материал из Благовещенки «Живой памятник Ильичу». Жители посёлка посадили аллею в память о вожде. Заметку опубликовала краевая «Алтайская правда». Карасёв переписал и простучал к нам наверх. Через полтора месяца прислал вторично ту же свою заметку, только превратил Благовещенку уже в Благовещенск. Это как же надо упиться? И очь оригинально оправдывался перед нашим сотрудником: «Понимаешь, старик, сволота в «Алтайской правде» сбила под заметкой нашу фирму ТАСС и подвела меня». Кто-то подвёл его, а не он сам себя высек!
– Да слишком мы нянчимся с лодырями! – выкрикнул Романов. – Надо объявлять лентяю самый нормальный человечный выговор.
Парторг Шишков:
– Дисциплина у нас плохая. На днях три наших здоровых дружинника несли дежурство. Несли да несли и устали нести. Со скуки кинулись приставать к девушке. Два цыплёнка – студенты-дружинники – заступились. Началась драка.
– Чья взяла? – заволновалось собрание.
– Наша!
– Молодцы!
– А этим молодцам надо бы не лимонить.[27] Правда, при исполнении служебных обязанностей приходится пить. Вот я в редакции международных отношений. Как на приёме не выпить? Политика! Оскорбятся иностранные товарищи, не так поймут. И приходится пригубить. Но пьёшь и помнишь, что водка враг…
– Которого мы, русичи, не боимся! – выкрикнул кто-то подсказку с места.
– А я боюсь, – признался парторг. – И никогда об этом не забываю. А некоторые товарищи забывают.
Стали все требовать перерыва.
И приняли такое решение. Кто хочет курить, пусть выходит в коридор.
– Товарищи, жутко! – на нервах вскочила пламенная Майя Рождественская, бой баба с выпуска Б, куряка с дореволюционным стажем. – В коридоре стада людей торчат под дверями часами! Заведующим надо не стыдиться, выходить и звать своих сотрудников в отдел. Покурил – работай иди!
Из разных сторон просыпались поправки с усмешками:
– Рассказал анекдот – дай другому! Наш конвейер новостей не должен останавливаться!
Всё собрание записал магнитофон.
Я отнёс его в стенографическое бюро.
13 января
Опечатка
Утро. Народ бежит служить Отечеству.
Аккуратова с порога потрясла веником, завёрнутым в газету:
– А у меня вот что есть!
Петрухин похлопал ей:
– Поздравляю тебя с удачной покупкой! Веник – это…
Татьяна махнула на него веником:
– Саньк! Помолчи. Дай мне. Прокричу ослом. Юрка уехал в командировку на десять дней, а приедет уже завтра! Надо уметь оформлять командировки!
В материал «Дочь ГОЭЛРО в ряду великанов», который дали мне отредактировать, влезла опечатка:
«Действительно, «определение газа задом (вместо газом) весьма оригинально и более эффективно в сравнении с ранее употреблявшимися методами».
Олег прочитал этот ляп, ухмыльнулся:
– Беги порадуй Ананьеву и уточни, как это она – скоро ведь будет не вмещаться на двух стульях! Идёт, всех сиськами раздвигает![28] – как это она умудряется что-то определять своим задом.
– Может, это не она печатала.
– Всё равно её это печаль. Она ж заведует машбюро. Маркс умер, остался марксизм. А что останется после смерти машинистки? Горькие очепятки…
– А мне, – вспоминает Ленка Хорева, – раз напечатали «Орехово-Хуево» и «альпинисты взобрались на пис Ленина».
Обозреватель Иван Павлович Артёмов в прощанье вскинул руку:
– Иду писать в библиотеку. Позвонят мне – не зовите. Только разве что Брежнев…
– А если Косыгин?
– Не звать.
Из парткома звонит Колыванов. Я в библиотеку к Артёмову.
– Иду, иду! – кладёт ручку на стол Иван Павлович. – Тоже почти Брежнев.
Бузулуку попенял Медведев:
– Мало пишешь!
Медведев вышел. Бузулук трёт ладошки. Хорохорится:
– Эх, ребята! «Жуть стала лучше, жуть стала веселей…» С поебельника начнём давать информацию. По телефону уже застолбил на ЗИЛе.
– Так сегодня понедельник, – говорю я.
– Так сегодня и начнём! У нас это быстро!
Хорева торопливо шпаклюет щёки, красит губы, глядя в круглое карманное зеркальце. Оправдывается:
– Вызывает главный. Навожу марафет.
Она выходит на середину комнаты, вертит перед моим носом и одной и второй ногой:
– Заметно, что разные чулки?
– Нет. Разве только разглядит Колёскин, когда снимет.
– Пусть попробует… Разные чулки… Эх эта жизнь советской интеллигенции…
14 января
Лена попила воды и жалуется мне на себя:
– В пьянстве не замечена, но по утрам пью много воды.
– Читай газеты. Перестанешь пить.
– Да мне прежде надо помазюкаться. А потом газеты. А я потеряла орудие труда чем мазаться – чёрный карандаш.
Сегодня хоронили шишкаря Носова. Пихнул в могилу рак прямой кишки.
Рак в ТАССе – руководящая болезнь.
15 января
Не гони пургу на одном выдохе
Медведев мне:
– Почему ты не пишешь свои материалы?
– О чём? Дайте объект.
– Сначала покажи себя.
– Да что я информацию не напишу? Я десять лет заведовал отделом в областной газете!
– Чего здесь рекламировать, сколько работал. Ты покажи!
– Закрепите за мной конкретный объект. Сколько свободных объектов! А как показывать? На пальцах? Сидя здесь тему не выдумаешь. С потолка разве содрать?
– Я дал тебе тему.
– О дорогах пятилетки ТАСС уже писал.
– Можно ещё.
– Что об одном и том же талдычить?
Медведева вызвали на выпуск А.
Как только закрылась за Медведевым дверь, Бузулук подлетел меня подвоспитать:
– Анатолий – свалился в крематорий!
– Все будем тамочки! – огрызнулся я.
Он наклонился ко мне, сбоку облокотился на мой стол и положил другую руку мне на плечо:
– Случайно ты в Кащенке[29] не лежал в палате президентов? – с ласковой насмешкой спросил он.
– В связи с чем ты вдруг так забеспокоился о моём здоровье?
– Ты как с дорогим товарисчем лимоном[30] разговариваешь? – мягко упрашивающе заговорил он. – Конечно, дрожать перед ним, как таракан перед гусем, негоже… «В России три беды: дураки, дороги и дураки, указывающие, какой дорогой идти». Медведев вот такой указун. Не молчи. «Молчание ягнёнка – свидетельство того, что он уже готов стать бараном». Не гнись особо перед ним. Негоже и пи́сать лимонадом.[31] Но… И всё-таки ты скозлил,[32] не так пошёл. Напроломку попёр! Хороша святая правда, да в люди не годится! Запомни. Правда в лаптях, а кривда, хоть и в кривых, да в сапогах. А ты… Ты тут ошибся. А ошибся, что ушибся: вперёд наука! И такая наука… Разговор с началюгой – хитрый дипломатический танец! Начинай с ласки. Ласковое слово пуще дубины. Тебя учить? Запевай так. Я с низким поклоном и персональной просьбой прошу вас, Александр Иванович… А ты? Что ты гонишь пургу[33] на одном выдохе? Ты вдыхай! Ну ты понял? В д ы х а й! Да глубже! А на одном выдохе долго не протянешь… У тебя какая-то отчаянность. Что с тобой?