– Ну… Пошёл ты… Чего он объект не даёт?
– Да так он тебе и не даст. Разве так просят? Ты докажи, что и мы не на руку лапоть надеваем! Будь похитрей. Тихонько подойди, сядь в кресло у его стола и тихим, виноватым голоском скажи: Александр Иванович, может, дали б мне какой самый захудалый объект?
Тут вошла Хорева. С морковкой в руке и во рту. Жуёт.
Бузулук подивился:
– Хорёва! Ты что, прыгнула на заячью диету?
– Врач повелел. Раз жалуетесь на плохое зрение, говорит, больше ешьте морковки. Помогает! Вы видели хоть одного зайца в очках?
Бузулук похвалился ей:
– Слышь, Хорёва! Анатолий хотел рвануть на автономию. Да Алекс Иваныч высочайше не дозволили-с.
– А чего ты не хочешь написать о дорогах? – говорит мне Ленок.
– Да ну его… Позавчера о мостах, вчера о стали, сегодня о торгашах, завтра о дорогах. Чего он подсовывает мне всякую всячину? Пусть даст один объект, я буду изучать одно дело, поглубже буду влезать. А так он ходу не даёт.
– Я-то его знаю. Тот-то я и впала в детство, стала заниматься выпуском «Пионер». Я ушла от Медведева. Не могу на его морду смотреть. Вечно сопли пузырём…[34] Знаешь, он тебе ходу не даст. Пиши мне в вестник. Будет потом что показать, на что ты способен, когда зайдёт речь о том, что ты можешь. Вот я открываю рубрику «Рассказы о пятилетке». Напиши о чугуне.
Прискакал в мыле Бузулук с выпуска Б. Тамошняя завша Май Теодоровна Рождественская, рыжая львица в очках, распекла его до белого каления. Кричит наш Бузук:
– Эта Майя Тор-реодоровна!.. И вообще!.. Клюва не дают раскрыть![35] Чего они из-под меня хотят? Аморальные удобрения? Так это ж не моё амплуа! Я из них мартышек поделаю! Зарубили мой репортаж с выставки! Нет, братцы алкаши, время пить! Гм… Надо знать время пить и время выпивать. Или не отчаиваться? Нич-чего. И на мою душу начнут лить елей!
20 января
Лучше не спрашивай!
К Медведеву пришлёпал какой-то глухопердя старый. Сидит в кресле перед Медведевым. Читает газету и трубно поясняет:
– Вот холода! Пятьдесят! Автосцепка не выдержала. Разорвался поезд.
Медведев в ответ кричит:
– Это автосцепка плохая. А мороз тут ни при чём.
Медведевский глухарь – пенсионер Лисин. Раньше работал у Медведева. Теперь этому Лисину разрешается два месяца в году подрабатывать. Приплёлся из морга работун.
Хорева сидит у меня за спиной и тычет ручкой мне в бок. Шепчет:
– Аккуратиха меня обманула. Не написала о космосе.
– Неужели есть люди, которые могут тебя обмануть?
– Это принимать как комплимент?
– Только.
– Это не так грустно, как если бы обманули мальчишки.
Вошёл Терентьев из секретариата, лучший друг Медведева. Вместе ходят по воскресеньям на лыжах.
Поднял лопаточкой ладошку:
– Пламенный привет индустриальной мощи страны Советов!
Медведев делает кислую отмашку:
– Прилетают в среду космонавты. Надо снова телепать-ся к нашим столбам на Ленинском проспекте.[36] Флажками запасайся.
Аккуратова забраковала ташкентскую заметку о керамической посуде. Передали переработанную информушку с припиской:
«Взамен расколотой посуды».
Татьяна допытывается по междугородке у автора:
– Ты почему так часто меняешь города?
– Лучше не спрашивай!
– Всё ж! Что тебя сделало заядлым путешественником?
– Алименты.
Бузулук:
– Тань, – говорит Бузулук, – дай мне твоего любушку Таубешланга. Я дам ему цэу и по лбу!
28 января
Проделки ИИ
Пожаловал Терентьев. Увидел пустой тёмный медведевский угол, опало спросил:
– А где ваш вождь и учитель?
– Захворал! – радостно доложил хором отдел.
Кошка за порог – мыши в пляс!
Все в редакции чувствуют себя вольготно и в девять утра устроили вечер воспоминаний о школе.
Ия рассказала, как под её мудрым руководством в девятом классе была предана анафеме нелюбимая училка.
За этот выбрык Ию хотели отправить учиться куда-нибудь в область. Но она хорошо пела. А тут подъезжали праздники. Самодеятельность школы готовила концерт. За Ию вступилась руководительница художественного кружка. Ие вкатили двойку в четверти по поведению и на том закончилось её перевоспитание.
– Вытворяли… – Ия в смехе качает головой. – Откуда что и бралось? Помню, на уроке нелюбимой училки посадили на последней парте чучела двух ребят. «Дали» им по газете. Из-за газет видны только волосы. Училка орёт: «Встать, Симкин с Петровым!» Класс падает со смеху. Училка на ракете улетает жаловаться директору.
И Володя, наш незабвенный Владимир Ильич, не был паинькой.
– Я, – вспоминает он, – не любил черчение. В лицо кидал учителю: «Чертить – здоровью вредить!» Учитель назидательно отвечал: «Черчение – мать учения»… На уроке физкультуры я спрятал брюки одного парня. На следующем уроке его вызвали к доске. «Я не могу» – отвечает парень. – «Не валяй дурака!» И он вышел к доске в одних трусах.
Отсмеявшись, Владимир Ильич запустил глаза в газету.
– Володь, – говорю я, – как дела в Америке?
– Да постреливают…
Припоздалый Бузулук не сразу заметил, что Медведя-то нашего нет. А когда узнал, что тот болен, присвистнул:
– Любит наш бугорок[37] погулять! Не завизировал мой материал про донецкий уголёк. Взял отгул за прогул… Ну, братцы, это никуда негожо! Если сейчас, Вов, – глянул на Новикова, – не завизируешь – зар-режу!.. Только ты сильно не пугайся. Это у меня юмор такой деревянный… Сегодня, ребята, мой Димка сказал: «Запрягайся, отец, в сани, поехали в сад. Надоело мне дома сидеть два ваших выходных!» По дороге ко мне пришли хорошие строчки для стихов. Не Суздаль создал этот звон… Идёт верблюд, поёт верблюд…
– Дошли до стихов, – хмыкнул Новиков. – У нас и Ия пишет стихи. Носила в нашу многотиражку «Тассовец». Медведев тогда был там редактором. И он сказал: «Пока я редактор, эта мадам у меня выступать не будет. Это ж убогость высшей марки!» Тогда Ия работала в справочной.
Ия горько повздыхала и смолчала.
Ну как возразишь начальнику?
Хорева подняла руку:
– Расскажу последний анекдот. Тогда и за работу… В детском саду детям дали задание: нарисуйте, кто кем хотел бы быть. Одна девочка не нарисовала. «Почему?» – «Я хочу выйти замуж, но не знаю, как это нарисовать».
3 февраля, понедельник
Кот на операции
Рабочий день начался с воспоминаний о хлопотах минувшего воскресенья.
– Вчера, – рассказывает Аккуратова, – носила в ветлечебницу кота. Зав – старый дядька. Я с ним душевно покурила. А кота носила на операцию. Проглотил пробку от лекарства… Нет лезвий. Ветврач побежал в магазин. Купил. Сделал удачно операцию… Ой, кошки! У нас раньше была кошка Шайтанка. Вся чёрная с белым бантиком на шее. К котам с четвёртого этажа прыгала! А этот мой кот на абажуре катался… А ещё у нас был один кот сибирский. Уехали мы все на юга. Его отвезли к знакомым на дачу. Умер бедняга от тоски по нам… И два слова ой про собачью любовь. У нашего знакомого профессора умерла собака. Профессор не просыхал, ревел по собаке. Похоронил под кустом роз. Положил мраморный камень со стихами.
Сегодня наш Владимир Ильич весь важный. У него на столе сменили зелёное сукно. Надо протирать новое. Появился эпохальный фронт работ.
4 февраля
Медведев невесть к чему заговорил о кофе. Он простодушно покаялся, что знает лишь один его сорт. Триста тридцатый.
Всем отделом навалились убеждать Медведева, что надо покупать кофе в зёрнах и молоть на электродробилке.
– Прямо в сеть воткнёшь и по всей комнате такой запах ароматный! – Владимир Ильич блаженно закатывает глаза. – А триста тридцатый – это хилый кофе, выдыхается сразу.
– Когда я долго не ем, у меня болит голова, – сознаётся Медведев.
Ия предупреждает:
– Вам противопоказаны настойки рябины и чёрной смородины. У вас же давление сто пять на семьдесят. Пониженное! Коньяк хорошо расширяет сосуды.
Принесли сердитый отклик на материал Владимира Ильича. Он писал: «Сверху одевали куртки и брюки». Автор поправляет: «Надо надевали».
Медведев советует Владимиру Ильичу:
– Позвони этому великому знатоку русского языка и скажи, что ты на всю жизнь запомнил.
5 февраля
Мечта Лисина
Аккуратова – она сидит передо мной – повернулась и говорит:
– Ты у нас профгрупорг. Скажи тему сегодняшнего собрания.
– Лобанов рвётся в профсоюз. Надо отбиваться. Он вступает лишь потому, что только членам профсоюза чёрная касса выдаёт деньги. Ему нужна наша чёрная касса, а не профсоюз.
Собрание длилось ровно четыре минуты.
Один вопрос задал лишь Медведев:
– Был ли раньше в профсоюзе?
– Был. При переезде из Архангельска всё потерял.
Приняли Лобаныча и Аккуратова начала нахваливать свои новые значки.
Её перебил Бузулук:
– Вот мне Виталик Пашин[38] выдал значок. На стенку от зависти полезешь!
– Не полезу. Ещё посмотрю… Мне бы… Пойду-ка в коридор разок курну. Только сначала надо стрельнуть…
Татьяна вышла.
– А я вот вспомнил забавку, – говорит Артёмов. – Война. Правительство в Куйбышеве. Тассовец из редакции науки, холёный, с бородкой, приехал в Куйбышев. Бегает по магазинам. Кагэбэшники клубком шьются за ним. Он дал в Москву телеграмму: «Из задуманного ничего не вышло. Воздержись».
Но пока задержали его. Позвонили в ТАСС. Да, отвечают, работает. Искал квартиру для переезда. Не нашёл. Просил жену с переездом не спешить.
Вечером Ахметов, Лисин и я идём вместе к метро «Арбатская». Взяли хлеба.
Ахметов Лисину:
– Я ещё с боссом по лампадочке пропущу в автопоилке, – и побежал к кафе.
Лисин мечтательно:
– Вот моя жизнь… На закате… «В юности мы мечтаем проснуться знаменитыми. В старости – просто проснуться…»
7 февраля
Я консультировался в министерстве со специалистом по поводу авторской заметки, в которой шла речь о технической новинке.
– Ничего нового, – сказал спец. – Лжеоткрытие. Не новинка, а старинка. Я против топоров, которые находят под лавкой, и выдают за техническую новинку.
10 февраля
Пришёл попозже, отпусти его пораньше…
Пьяный впополам Лисин с опозданием приполз на работу.
Мужественно постоял на порожке, значительно посмотрел на всех и, шатаясь, побрёл назад купить «Морнинг стар».
Проболтался два часа. Он знает английский, был корреспондентом ТАСС в Великобритании.
К вечеру поближе робко присел на краешек кресла у стола Медведева:
– Саша, отпусти меня пораньше. Костюм купил. Надо обмыть. А то носиться не будет.
– Ха! Пришёл попозже, отпусти пораньше. Давай кончай! Ты в каком состоянии сегодня привалил на работу? Минуту с тобой рядом постоишь и уже надо бежать за закуской. Смотри… А то простимся. Не позорь! К тебе хорошо относятся и ты хорошо относись.
Чтобы дать Медведеву выговориться, я выхожу, давясь смехом.
11 февраля
Кончай заниматься антагонизмом!
Анохин притаранил домой кучу разобранных стульев.
Весь вечер гордо сидит клеит.
– А вы хозяйственный товарищ! – похвалил я его.
– Ну! Я было горячо взялся. Стол сделал, галошницу… Я многое бы сделал, да водка остановила.
Материал он таскает из министерства сельского хозяйства СССР. Там он столяр.
– Вот это скотобаза! – хвалится он. – Я могу не только стружки снимать. Я любого закадыку проведу.
– Как вам удаётся пионерить новенькие стулья?
– Не городи туфту! – сердится Анохин. – Кончай заниматься антагонизмом![39] Я хоть один готовый стул сшушерил? На выходе готовый стул не пронести. А я разберу его, и уже никакая охрана не пикнет. Сор несу!
12 февраля
Один мой день
Политику совка определяет веник.
Никто не делает чего-либо втайне, и ищет сам быть известным; если Ты творишь такие дела, то яви Себя миру.
В какое непростое время мы живём!
Особенно с девяти до восемнадцати ноль-ноль.
Ночью я просыпался.
Сплю я чутко и слышу даже когда мышь на мышь ползёт и от удовольствия попискивает. Я слышу этот писк и просыпаюсь.
Сегодня меня среди ночи разбудил Анохин.
Я лежу на койке, он на диване у окна. Холодно.
– Ну не дом у меня, а форменная расфасовка![40] – ворчал Николай Григорьевич.
Он вставал в два ночи и засыпал в печь уголь. При этом бормотал:
– Где тут дождаться маленького Ташкента? Боженька тепла не подаст, если сам ведро угля не саданёшь в печку.
В маленькой проходной комнатке горел свет. Студент Горкин приехал из Алма-Аты. У него кончились каникулы. Теперь он ночами читает и спит при свете, который пробивается ко мне по углам двух матерчатых створок вместо дверей в дверном проёме. Свет мешает мне быстро заснуть после того как я проснусь.
Николай Григорьевич пытался среди ночи зажечь мою электроплитку. Он кряхтел, сопел, дул на неё. Но она не загоралась.
Просыпался я за ночь раза три. Потому и проспал.
Слышу, за стеной детей в сад собирают и требуют от них не хныкать.
Я кричу Анохину, заживо самопогребённому под ворохом одеял, пальто, фуфаек:
– Па-адъё-ём!
Он вскакивает и выговаривает мне:
– Ты специально меня поздно разбудил!?
– Я сам только что проснулся.
Холодина. Нет спасу.
На прошлой неделе у нас потекли трубы при тридцатиградусном морозе. Анохин кликнул каких-то леваков. Я с ними лазил на чердак оттаивать форсункой лёд в трубах. За образцовое моё прилежание Анохин обещал купить мне в подарок тёплые шерстяные носки ко дню рождения.
Бежим по Бусинову с Анохиным к электричке. Холодно. Ветер. Небо чистое.
– Хор-рошо! – кричит Анохин. – От ветра краснеют щёки.
Он розов. На ресницах наледь.
На платформе к нам приближается девушка.
– Распрямитесь! – приказываю я Анохину. – Красавица к нам идёт!
Проскочил красный ленинградский экспресс, свирепо угоняя за собой сердитые клубы московской снежной пыли, и следом явилась электричка.
Трудно открылась дверь. Народу невпрокрут.
С разбегу мы рывком вжимаемся в тепло.
Женщина машинист объявляет:
– Товарищи! Поддерживайте в вагонах порядок. Чего только нет в вагонах! И семечки, и хлеб, и бумага от мороженого. И не забывайте хоть свои вещи при выходе!
От метро я настёгиваю по Герцена к своей конторелле. На этом отрезке я поймал себя на том, что почти всегда меня несёт за теми кадрессами, у которых красивые ножки. Плотные, тугие. Мне приятно на них смотреть. Пышные девичьи ноги я отождествляю с благополучием всей страны. Прочней колени – праздничней на душе. Я за державу не переживаю. Спокоен. Прочно стоим! Твёрдо шагаем вперёд! Значит, прекрасно живём! Меня охватывает чувство гордости. Я никогда не обгоню толстоножку. Зачем же себя обделять?
В двадцать я смотрел девушкам в лицо, в двадцать пять – на их пилястры,[41] а сейчас, в тридцать, – на колени. Моё любопытство к юной особе не подымается выше её праздничных, картинных ах ножек. Вот такая жестокая и сладостная деградация. И во мне гремит гимн соблазнительным королевским женским коленям.