Разделение «гербергов» по номерам обезличивало заведения и упорно не приживалось. С 1770‐х годов наименование «Герберг № 1» (гостиница со столом) стало вытесняться вывеской «Трактирный дом».
В 1770 году на набережной Мойки, вблизи Полицейского (ныне Зеленого) моста, открывается знаменитый «Демутов трактир», владельцем которого был Филипп-Якоб Демут. Он сдавал комнаты внаем и торговал столовым вином. Удачное расположение гостиницы привлекало постояльцев, и в 1796 году Демут построил новое каменное здание на Большой Конюшенной улице. После смерти Демута в 1802 году заведение перешло к его дочери – Елизавете Тиран, жене адъютанта петербургского военного губернатора Палена; с 1822‐го гостиницей владела внучка Демута483.
На углу Невского и Большой Морской в 1770‐х годах в четырехэтажном доме был открыт «Гейденрейхский трактир, город Лондон имянуемый», а чуть позже появился трактирный дом «Город Париж» на Миллионной улице484,485.
В 1805 году «Герберг № 1» (на Офицерской улице) именовался «Ресторасьон»486. «Первое время рестораны у нас звались „ресторасьон“ или ресторации, – пишет Петр Столпянский, – а на вывесках вплоть до конца 30‐х годов XIX столетия неизменно красовались ресторасьоны, и только с 1840 года было приказано изменить „ресторасьон“ на ресторан»487.
В александровское время в начале Невского проспекта появляются первые кондитерские (кофейные дома), которые посещались светской и состоятельной публикой.
«С 1810‐х годов стали здесь (в Петербурге. – А. К.) разводиться кондитерские и „кондитореи“. В 1822 году уже блистали на Невском проспекте сладкою славою некоторые кондитерские; появились особые залы с фортепианами, с газетами»488.
В начале XIX века на Невском, у Полицейского моста, открывается кондитерская Саломона Вольфа, а позже совладельцем кафе становится Тобиас Беранже.
Булгарин в очерке «Прогулка по тротуару Невского проспекта» (1824) упоминает любимую им кондитерскую «честного швейцарца Вольфа» (в доме Котомина под колоннадою), который «с лишком 15 лет занимается своим ремеслом». При этом Булгарин утверждает, «что в Петербурге нет обыкновения обедать и завтракать в кофейных домах и трактирах, как, например, в Париже, Лондоне и прочих столицах»489.
Спустя десять лет, в 1834 году, Владимир Строев писал о знаменитой кофейне Вольфа: «Кто не помнит прежней лавки Вольфа? Бывало войдешь в нее – низко, тесно, душно… только амуры и нимфы, пляшущие на потолке, говорили, что рука живописца давно не касалась до заветных стен, в которых издавна собираются любители газетного и журнального чтения. Зато фланеры, не читающие газет, и дамы, привыкшие к роскоши, никогда не заглядывали к Вольфу. Это и принудило Вольфа преобразовать свой магазин в Café Chinois, в Китайскую кофейную. <…> Прежде было две комнаты, теперь четыре. Одна из них определена для курильщиков, которые не будут беспокоить почтенных покупателей нескромным дымом сигар. Комната, в которой будет сидеть Вольф, испещрена разными побрякушками, украшениями и арабесками в китайском роде; на прилавках из белого дерева красуются китайцы всех полов, возрастов и состояний. В других комнатах богатые канапе, обитые бархатом, на которых с удовольствием может покоиться самый причудливый данди; огромные зеркала, в которые не побрезгует посмотреться самая причудливая кокетка; на стенах красивые обои; на потолках живопись; на дверях бронза и позолота»490.
На следующий год газета сообщала: «Нынешним летом произошла новая перемена в одной из отличнейших кондитерских, или, лучше, кофейных домов здешней столицы. Мы упоминали уже о том (в Прибавлении к „Северной пчеле“ 1834), что известные кондитеры наши, Вольф и Беранже, возобновили, переделали, разукрасили свой магазин (на Невском проспекте, у Полицейского моста, в доме Котомина) и назвали его, по главному характеру украшений, Китайскою кофейнею (Café Chinois). Теперь они придумали к нему очень умное прибавление, превратив небольшую галерею, под колоннами пред входом, в палатку, с зеркалами, цветами, диванами, столиками и пр., где можно, сидя на чистом воздухе, прохлаждаться мороженым, лимонадом, оржатом и т. п. Эта перемена имела те хорошие следствия, что теперь и дамы могут пользоваться этим удобством, не входя в самую кофейню. И в самом деле, там найдете каждый вечер множество посетителей и посетительниц из лучшего общества»491.
В 1843 году Вольф «вошел в компанию с г-ном Домиником и они вместе превратили кондитерскую в доме Петропавловской церкви (на Невском. – А. К.) в кафе-ресторан, великолепно убранный и прекрасно устроенный. <…> Новая ресторация г. Беранже, на углу Вознесенского проспекта и Адмиралтейской площади, в доме Щербакова, переменила свое назначение. Вверху устроены комнаты для приезжих, а внизу ресторация, особенно славящаяся своими горячими пирожками»492,493.
Москвич, посетивший столицу в 1818 году, делится впечатлениями о кондитерской лавке Лареды на Невском проспекте (первый дом по левой стороне): «Комнаты в лавке хорошо убраны, есть фортепиано», газеты. «Пью шеколад. <…> Прекрасное изобретение кондитерские лавки! Сюда стекается множество людей разных состояний, чтоб отдохнуть, позавтракать, прохладиться, поговорить»; в лавке «подают рюмку мороженого»494.
В 1824 году «Дюбуа, французский уроженец, завел на Невском проспекте в доме Л. Вебера (начало Невского, правая сторона. – А. К.) кофейный дом, совершенно вроде парижских. Комнаты убраны не только со вкусом, но даже с великолепием, освещены газом и представляют все удобства для подобного заведения. <…> Мраморные столики, шашки, домино, камины с пылающими угольями, всевозможные роды конфектов, ликеров и плодов в спиртах и ликерах, все прохладительные напитки и лакомства»495,496.
«Я тебе еще ничего не сказал о здешних кондитерских, – писал в провинцию из столицы 28 февраля 1831 года анонимный автор. – Там отлично готовят кофе. Известнейшие здесь кондитерские: Амбиела497, Малинари, А-ла-реноме и О-берже-фидель; об одной из них упоминает Загоскин (в „Рославлеве“). Ты входишь, тебя приветствием встречает миленькая француженка, немка или италианка, требуешь стакан кофе, берешь журнал, без всякого принуждения рассядешься себе; иногда собирается человек тридцать и больше и если нету какого-нибудь чичероне, то всяк занят своим делом; хочешь, садись за фортепиано, если отлично играешь, тебя будут слушать; тебе приносят кофе, на особом блюдечке сахар, молочник крошечный со сливками и пенкою, бисквиты, и все это стоит 50 коп. Потребовавши стакан кофе, ты можешь просидеть целый день. Трубок здесь и заведения нету, а цыгары употребляются, но во второклассных кондитерских»498.
«В каждой кондитерской куча сахарных, шоколадных и бумажных изделий. Целые флоты из сахара, целые армии из шоколада, всевозможные предметы жизни, прихоти и моды из марципана, – сообщала 2 апреля 1838 года „Северная пчела“ в заметке „Где весна?“. – Пойдем от Адмиралтейства по Невскому проспекту и заглянем, по дороге, во все кондитерские, где так усердно стараются угождать нашему вкусу, без особенного отягощения кармана. У Вольфа (на углу Полицейского моста) приемная комната так установлена разными разностями, что в три часа не рассмотришь всех диковинок. Все подарки заготовлены из опер Скриба, – что новое явление, то превращение. Из пастушки выходит Арлекин, из змей сыплются конфекты, из старушек выходят прелестные дамочки, из скромных хижин – великолепные дворцы. Чудо, да и только! Доминик перебрался в новое и великолепное помещение в доме Петропавловской церкви. Комнаты отделаны и убраны с неимоверной роскошью: везде золото, зеркала, мрамор. <…> Апорта (против Аничковского дворца) не отстает от других, и заготовил огромное количество марципанных штучек, но у него лучше всего – баварауз с сиропом из исландского моха. Стакан такого баварауза прогоняет простуду и кашель. <…> …За Аничковым мостом – Излер (против Троицкого переулка) вылил целый мир в миниатюре из шоколада, и изобрел сладкую азбуку… <…> Пфейфер (у Александринского театра. – А. К.) первый начал делать вещицы из шоколада, и был распространителем прелестных шоколадных игрушек».
В 1840 году газета рекомендовала приезжим: «Утром пейте кофе у Адмиралтейского угла Невского проспекта, завтракайте у Полицейского моста, обедайте подальше Казанского, кушайте мороженое за Аничковым мостом. Таким образом, желудок ваш совершит полную прогулку по Невскому»499.
Открываются и «кухмистерские» – специальные заведения для дешевых обедов. Упомянутый выше москвич не обошел своим вниманием и кухмистерскую. Над входом в подвал «надпись „Кухмистерский стол“. <…> В кухмистерских столах запах самый неприятный, тяжелый, столы накрыты сальными скатертями; там нельзя достать ни одной бутылки хорошего вина»; из еды предлагают ветчину, поросенка, щи, ботвинью500.
Писатель Евгений Гребенка описывает кухмистерскую 1840‐х годов на Петербургской стороне, где «берут обеды» недавно переехавшие сюда или приезжие. «Жилище кухмистера – деревянный бревенчатый домик в два этажа. Хозяин, т. е. кухмистер, встретит вас в приемной комнате в два окна на двор; над окнами висят клетки, в клетках чиликает чижик и поет датский жаворонок; между окнами стоит стол, накрытый скатертью не в первой чистоте; подле стола два стула, обтянутые кожей; против – кожаный диван, над ним – зеркало. <…> При конце месяца кухмистер дает кушанья лучше, порции больше; иногда изумляет неожиданно курицей или вычурным пирожным, или майонезом из дичи, который он называет галантиром. Сейчас видно, что кухмистеру хочется завербовать вас на другой месяц»501.
К середине XIX века в городе было около 150 кухмистерских, предназначенных «удовлетворять потребности в столе класса низших чиновников и других недостаточных лиц»502. В кухмистерских устраивались семейные обеды и вечера, купеческие свадебные торжества, а гимназисты снимали в них зал для любительских спектаклей.
Самыми доступными заведениями были харчевни, которые «могли помещаться только в нижних подвальных этажах домов; в харчевне могли торговать съестными припасами, исключая индеек, каплунов, цыплят, дичи всякого рода, из числа живой рыбы в харчевнях нельзя было торговать стерлядями, осетриною и белугою, а из напитков для харчевен разрешалось: чай, полпиво, обыкновенный квас и кислые щи»503,504. Право на содержание харчевен было «предоставлено исключительно мещанам и крестьянам»505.
В 1821 году выходит высочайше утвержденное «Положение о гостиницах, ресторанах, кофейных домах, трактирах и харчевнях», где были узаконены новые «трактирные заведения». «В С.-Петербурге полагаются следующие заведения: 1) Гостиницы; 2) Ресторации; 3) Кофейные дома; 4) Трактиры; 5) Харчевни. Число гостиниц, рестораций, кофейных домов и харчевен не ограничивается. Трактиров же полагается 50»506. Таким образом, вместо прежнего деления заведений на пять «гербергов» вводятся новые наименования.
«С начала XIX века трактирная жизнь стала развиваться, – утверждает Петр Столпянский, – посетителями перестали бывать только иностранцы и в 1805 г. во вновь открытом „Полуденном“ трактире или герберге на Невском проспекте, идя от Адмиралтейства к Полицейскому мосту, можно получить кушанье постное и скоромное». Это заведение не пользовалось успехом и вскоре исчезло. «Года через три предприимчивый купец Палкин открыл на том же самом месте 1 февраля 1808 года свой русский трактир – трактир Палкина507, но тоже должен был перевести его сначала на угол Невского проспекта и Садовой улицы, затем на угол Невского и Екатерининского канала и наконец на Вшивую биржу – угол Невского и Владимирской»508.
Трактир «Палкин» (позже – один из известнейших ресторанов Петербурга; существовал до начала 1920‐х годов) предназначался для состоятельных посетителей, был первым в городе и единственным заведением до середины XIX века, где предлагали блюда только русской кухни509.
Ресторан «Палкин». 1900-е годы
Светская публика предпочитала европейскую кухню. «В то время, – вспоминает чиновник Осип Пржецлавский 1820‐е годы, – ресторационная часть в Петербурге была еще в детстве. В лучших русских трактирах почти нельзя было обедать. Кроме дурного приготовления, постоянно дурного масла, там строго еще держались разделения кулинарных продуктов на допетровские категории. И так даже у пресловутого Палкина вы читали, например, следующую карту обедов: горячее – ботвинья и окрошка; холодное – бифштекс и бёв-ламод; соус – раки; жаркое – всегда нечто вареное; пирожное, компот. Единственное спасение холостякам, не имеющим, как я, своей кухни, были французский table d’hôte у Андрие, на углу Малой Морской и Гороховой, и так называемые pensions bourgeoises (хозяйские столы) у нескольких француженок и немок на главных улицах»510.
Булгарин поясняет причины столь медленного внедрения ресторанных обедов в повседневную жизнь горожан:
Впрочем, как Петербург и все прочие города России уступали всегда иностранным столицам и городам первенство в гостиницах, так равно и наши ресторации и трактиры никогда даже не приближались не только к французским и английским, но даже к германским, и всегда были ниже их, даже без всякого сравнения. Причина сему находится в наших нравах. Гостеприимство есть наследие наших предков, а тщеславия мы позаняли у других народов, со времени скороспелой нашей образованности. У нас каждый хочет жить домом, принимать гостей, потчевать у себя, хвалиться своим столом, и если не винами, то по крайней мере наливками. Холостому человеку не нужно искать обеда – ему всюду рады, если он любезен, а особенно, если может составить партию в вист. К тому же, как наше общество состоит из дворянства, то большая часть из живущих в городе имеют своих родных или коротких знакомых, где могут всегда обедать запросто, и весьма многие холостяки имеют своего повара и хозяйство. Для кого же у нас заводить великолепные ресторации, как в Париже, где почти все ведут жизнь трактирную, где толпится множество иностранцев из всех концов Земного шара, и где даже дамы-путешественницы обедают в трактире!»511
В начале 1820‐х француз Андрие открыл для своих приезжих соотечественников ресторацию на Малой Морской, но, по словам Булгарина, русские быстро «завладели ею».
В это время поселился в Петербурге г. Андрие, бывший чиновник по части продовольствия (officier de bouche) в корпусе принца Понте-Корво (нынешнего шведского короля), и завел ресторацию в доме Клоссена, где начали собираться сперва одни французы, более капитаны купеческих кораблей, и комиссионеры купеческих домов (commis voyageurs); после того примкнули к ним путешественники других наций, а наконец, когда ресторация вошла в славу, русские завладели ею. Г. Андрие ввел в славу свою ресторацию не столько изяществом яств, сколько собственною особою. Это был человек добродушный, веселый, ласковый, простой, но приятный в обхождении. В четыре часа с половиною гости садились за стол, за которым председательствовал сам хозяин. Обед был не вычурный, но вкусный, изобильный, изготовленный из свежих припасов лучшего качества. За шесть рублей вы имели закуску перед обедом, шесть отличных блюд, бутылку столового вина и чашку кофе. За столом приятели и знакомые потчевали друг друга лучшими винами, и веселие, возрастая постепенно, одушевляло целое общество. Ресторация сия существовала более десяти лет, и в ней не случилось ни одного неприятного происшествия. Люди высшего общества и лучшего образования обедывали там часто, для развлечения, а летом, когда семейства жили на дачах, а служба призывала главу семейства в город, у г. Андрие обедывали высшие чиновники, русские и иностранные министры512.