В 1829 году Андрие уехал во Францию и передал свое заведение Дюме. «Обед у Дюме. По качеству обеда, это самый дешевый и самый лучший из всех обедов в петербургских ресторациях, – сообщала 15 июня 1840 года „Северная пчела“ в заметке „Петербургские обеды“. – Дюме имеет исключительную привилегию – наполнять желудки петербургских львов и денди».
В начале 1820‐х годов состоятельная публика посещала также ресторан Дебиле (в начале Невского), где предлагался «прекрасный французский легкий и вкусный стол», а в ресторациии Талона (в доме Косиковского у Полицейского моста) можно было, как отметил Булгарин, «в полной мере удовлетворить ваши гастрономические потребности»513. В 1825 году Талон уехал за границу, и заведение закрылось.
«В Петербурге нет загородных трактиров, в которые бы мещане и народ ходили потанцевать или поплясать в праздничные дни, – писал Булгарин в 1839 году в очерке „Петербург летом“. – Летом семейные, богатые и даже значительные люди, проведя утро в городе за делами, не стыдятся обедать в трактирах. <…> У нас, в Петербурге, немного таких трактиров, где порядочный человек может пообедать. В 5½ часов можно иметь сытный и чистый обед за общим столом у Дюме, в хорошем обществе, за шесть рублей с персоны, с столовым вином, закускою и кофе. Это чрезвычайно дешево! <…> Многочисленное общество собирается в ресторации г-на Леграна, в доме Жако, в Большой Морской, от трех до пяти часов. Здесь вы можете обедать как угодно. Цена обеда (без вина) три рубля, пять, шесть, десять и двадцать пять рублей с персоны, если вы не желаете выбирать блюда по карте. Обед, по большей части, весьма хороший. <…> Прислуга у г-на Леграна вся из татар. До сих пор татары были у нас лучшими кучерами и форейторами. Фельет514 (уступивший заведение Леграну) вздумал обзавестись непьющим народом, и набрал татар. <…> Обеды у Дюме и у Леграна весьма веселы. Встреча старых товарищей, приятелей или коротких знакомых, новые знакомства, доставляют приятные минуты. Можно сказать, что петербургский летний день разделяется на три важные эпохи: утром – дело, обед – веселье, вечер – тихое наслаждение в семейном кругу или на прогулке»515. В ресторации Леграна (угол Большой Морской и Кирпичного переулка) угощали черепашьим супом и омарами516,517.
Итальянские обеды – «макароны и стофато (говядина с чесноком)», а также свежая дичь и салат (ломтики апельсина, посыпанные сахаром и политые ликером и шампанским) – можно было отведать в ресторации Alessandro на Мойке, у Полицейского моста. Недалеко от Alessandro находилось заведение Дамианта, напоминающее маленький парижский трактир, в котором предлагались «страсбургские пироги, паштеты и ветчина»518.
В 1841 году в Петербурге, как сообщает Иван Пушкарев, было «55 трактиров, 45 гостиниц, 19 кофейных домов, 37 кондитерских, 56 рестораций и 74 харчевни»519.
«В Санкт-Петербурге ужасное множество трактиров всякого звания и рода, – писал анонимный автор в 1842 году. —
Русские трактиры по справедливости заслужили свой жребий, – и не только люди высшего круга, но и обыкновенная чиновность туда не ходит. Одни стремятся в ресторации без вывесок, исключительно французские, а другие в маленькие немецкие трактиры без претензий или гастгаузы520. <…> Французские ресторации Леграна, Дюме, С. Жоржа521… для роскошников, для сибаритов, иногда и для людей, которые раз в году любят объесться, а маленькие немецкие трактиры для среднего класса прекрасное заведение522. Немного, но хорошо. Три, четыре кушанья, да зато все свежее. В медицинском отношении эти трактиры заслуживают особенное одобрение. <…> Правда музыки нет, масляных картин также, жирандолей523 с сальными свечами также, но зато все белье чистое, пол вымыт, три, четыре комнаты с простою мебелью, а кажется, что сидишь дома»524.
В 1843 году Булгарин пишет:
В наше время русские трактиры уже совершенно изменились и хотя сохраняют еще свою оригинальность, но в существе своем благопристойнее даже парижских загородных трактиров… <…> …Теперь в трактирах не позволяют пить до заглушенья рассудка; теперь нет в трактирах карточной игры, нет песен, плясок и музыки… <…> …Трактиры запираются в одиннадцать часов ночи. Прекрасный пол не смеет теперь переступить чрез порог русского трактира. <…> В Москве еще прислуга в русском трактире называется половыми, и прислуживает в русских рубахах. <…> У нас в первостатейных заведениях уже не половые, а лакеи – не в русских рубахах, а во фраках, в сертуках и только для памяти есть еще лакеи, остриженные по-русски, в сибирках, с усами и с подстриженною бородкой. <…> Только буфетчик бодрствует за рядами перцовок, травничков и ерофеичей – в полном вооружении старинного русского подносчика, с бородой, в сибирке или русской ферязи525. Буфетчик… командует и слугами, и бутылками, и штофами, и стаканами и гостями! <…> Буфетчик в русском трактире для гостя и прислуги важнее самого хозяина и, обыкновенно, от буфетчика зависит успех заведения. <…> В Петербурге в голове трактиров: Палкин, Балабинский и Отель-дю-Норд526. <…> …В русских трактирах варят французские бульоны, немецкие супы и разные соусы! <…> Привычка в русском человеке так сильна к русскому трактиру, что он предпочитает его французской ресторации, зная даже, что он у Леграна или в кафе-ресторанах может пообедать и дешевле и лучше. Но в русском трактире русский человек – дома! Тут он командует, тут он имеет свой вес и почет, и может говорить по-русски… <…> Русский пьет чай при всяком случае, в каждую свободную минуту… <…> …Без сливок, вприкуску. Русские люди пьют по десяти чашек с одним куском сахару и, держа его во рту, разговаривают не картавя!
Булгарин отмечает русскую привычку пить вино «залпом» и вместе с водкой заказывать трубку с табаком527.
Что касается «прекрасного пола», то он смог «переступить через порог трактира» только в 1860‐е годы. «Вход в гостиницы, ресторации, кофейные домы и трактиры дозволяется всем в пристойной одежде. Солдат, людей в ливрее и женщин в трактиры впускать запрещено. Кроме бильярдов запрещены всякие игры, музыка, пляска и пение»528. По действующему в середине XIX века Положению о трактирных заведениях женщинам был «дозволен вход только в гостиницы к общему столу»; в 1852 году им разрешили посещать «трактирные заведения, которые устроены для приюта приезжающих (гостиницы, постоялые дворы и подворья)»529. И только в новом положении, которое вышло в 1861 году, запрет на посещение заведений распространялся лишь на «нижних чинов» – солдат и матросов530.
Если трактирное заведение имело право на торговлю табаком, то в нем разрешалось курить. И подобные заведения были единственным публичным пристанищем для курильщиков, так как курение на улицах и в общественных места строго преследовалось полицией до 1865 года531.
В 1841 году в городе (и впервые в России) по инициативе итальянского кондитера Доминика Риц-а-Порта открываются заведения под названием «кафе-ресторан»532 – «для удовольствия публики высшего класса», в которых «можно завтракать, обедать, ужинать. <…> Тут можно иметь кушанья порциями, иметь отменных доброт вина, ликеры и прочее по prix-fixe533. Тут к услугам любителей билиард, домино, шахматы, шашки. <…> В простых кондитерских и трактирных заведениях берут рубль, зато здесь возьмут пять, шесть и еще более»534.
А вскоре появляется кафе-ресторан обрусевшего купца Ивана (Иоганна) Излера535. «Любимец публики г. Ислер открыл новый кафе-ресторан за Аничковым мостом, где была прежде его кондитерская – сообщала „Северная пчела“ 17 октября 1842 года в разделе „Смесь“. – Там замечательна одна небольшая комнатка, называемая Талионинскою, потому что установлена мебелями, принадлежащими г-же Талиони». На следующий год купец «устроил два кафе-ресторана: один в доме Армянской церкви, другой – за Аничковым мостом, противу Владимирской улицы (на Невском проспекте). Устройство этих кафе-ресторанов настоящее парижское, а именно – отдельные кабинеты»536,537.
Это новшество – отдельные кабинеты (cabinets particuliers) сразу «заслужили большое одобрение»538. Благодаря кафе-ресторанам бильярд и кабинеты стали обязательным атрибутом ресторанов и трактиров «для чистой публики».
Портерные (пивные) лавки появляются в середине 1840‐х. Первоначально они предназначались для иностранцев, а позже стали непременной принадлежностью окраинных улиц. «Пивные распивочные лавки заведены в Петербурге с недавнего времени, – сообщает Алексей Греч в 1851 году. – В них собираются обыкновенно немецкие ремесленники»539.
К середине XIX века «трактирная жизнь» становится привычной для различных слоев горожан.
«При наступлении осени заметнее наполняются посетителями и разнообразные публичные места: кондитерские, кафе-рестораны, гостиницы, трактиры и проч. Но сколько общежитен, развязан и словоохотен столичный житель в домашнем кругу, столь же молчалив и неприступен в публичном месте. Так большею частию он молчаливо закусывает газетные известия бутербродами и пирожками у Вольфа; у Доминика по тому же способу завтракает; у Излера в молчании обедает; у Апорта под вечер втихомолку дремлет за газетой и сигарою; у Лерхе молчаливо оканчивает день за ужином и бильярдом. Впрочем, в этом поведении столичного жителя бывает не без исключений. Так, например, на классических обедах у Сен-Жоржа, у Дюме, у Луи, у Дюссо и еще кое-где замечается совершенно другой тон, так сказать высший тон, потому что там говорят не женируясь, громко и свысока. В некоторых местах, именно в так называемых съестных заведениях, господствует даже тон музыкально-машинальный, издающийся из более или менее беспокойных органов или машин, как их величают туземцы. Из этих съестных консерваторий более других посещаются: Мало-Ярославский, Палкин, Салтыковский, Балабин, Отель-де-Норд и проч.»540.
Позже путеводитель Владимира Михневича «Петербург весь на ладони» (1874) отмечал: «Русские порядочные обеды дают в трактирах: „Малоярославец“, „Балабинский“, у Палкина»; «хорошие обеды французской кухни, но по высокой цене, можно иметь в заведениях: Дюссо, Бореля, Донона, Демут», отмечая при этом, что «Дюссо» и «Борель» – «любимые рестораны великосветских денди»541.
Ресторан «Доминик» (в доме Лютеранской церкви на Невском) посещала публика среднего достатка. Поклонники ресторана даже выпустили в 1881 году специальное издание «Ресторан Доминика в полдень», где в очерке «Посетители ресторана» характеризуется «общая физиономия ресторана»:
Кто, господа, не знает ресторана Доминика? Кто, хотя раз в жизни, в так называемый адмиральский час, когда в желудке девятый вал ходит, не забегал туда – выпить рюмку популярной очищенной и съесть горячую кулебяку или пирожок-пышку на французском масле? Последнее обстоятельство нисколько, впрочем, не мешает посетителям уничтожать эти произведения доминиковской кухни с большою старательностию и поистине волчьим аппетитом.
Интересно смотреть, как толпа, человек в пятнадцать-двадцать, стоит у буфета и вперебой, с толчками, сопровождаемыми поминутными: «pardon», «виноват», «извините» – расхищает, в каких-нибудь полчаса, весь запас дымящихся кулебяк, груды бутербродов и прочих съедобностей, выставленных гостеприимным хозяином для заморения желудочного червячка публики.
Кого-кого только в это время не встретишь здесь? Встаньте в сторону и наблюдайте несколько минут. Вот перед вами: гвардейский офицер в чине не выше поручика (гвардейцы прочих рангов почти не посещают Доминика); скромненький армеец в потертом пальто и потемневших погонах; жид-гешефтмахер с глубокомысленной физиономиею финансиста; купец из Гостиного двора, преимущественно книгопродавец; гласный Думы либерального лагеря, большой говорун и абсурдист; солидный чиновник с портфелем подмышкой, должно быть, начальник отделения; юркий адвокат; дисконтер; закладчик; биржевой заяц; конторщик из банка или магазина; газетный репортер; литератор средней руки; доктор; фланер-хлыщ, гранящий мостовую Невского проспекта или Большой Морской; представитель мелкого шантажа, жаждущий закусить на даровщину; восточный человек с собственным запахом; господин с вздернутым кверху и как бы что-то нюхающим носом и отталкивающей физиономией, без которого нельзя представить себе ни одного общественного места – одним словом, люди всевозможных занятий, специальностей, профессий. Все это метется, суетится, снует туда-сюда, пьет, ест, эксплуатирует друг друга, просит, обещает, слушает, приглядывается, болтает из пустого в порожнее – словно дело делает.
Вот, в кратких словах, общая физиономия ресторана в полдень542.
«За Казанским мостом, – указывал путеводитель в 1892 году, – идет не особенно видный снаружи и довольно скромно отделанный внутри, но очень любимый публикою средней руки и охотно ею посещаемый ресторан Доминика. Здесь, около полудня, всегда можно застать массу разнокалиберной публики. Тут и биржевые дельцы, и аферисты, и невские франты, и люди неопределенных профессий, и пр. и пр. Это своего рода сборный пункт или клуб, где один приходит повидаться с „нужным ему человеком“, другой выпить чашку кофе, третий сыграть на бильярде, или в шахматы, четвертый просто почитать газеты. Кухня не „французская“, но дешевая и сытная»543.
Заведения, где проводила досуг состоятельная публика, предпочитали именоваться на иностранном языке. На Невском проспекте, свидетельствует очевидец в 1846 году, «…множество кондитерских, кафе-ресторанов, трактиров, гостиниц… <…> Не только на Невском проспекте, но и по всем главным улицам всего Петербурга, все вывески, все надписи на французском языке»544.
Пивные лавки, трактиры и винные погреба для простонародья заманивали к себе живописными вывесками. «На Сенной [площади] была пивная лавка, на вывеске которой было изображение бутылки, из которой пиво переливалось шипучим фонтаном в стакан. Под этим рисунком была лаконичная надпись: „Эко пиво!“ <…> Над простыми трактирами рисовали мужиков, чинно сидящих вокруг стола, уставленного чайным прибором или закускою и штофиками; живописцы обращали особое внимание на фигуры людей: они заставляли их разливать и пить чай в самом грациозном положении, совсем непривычном для посетителей таких мест. На вывесках иногда людские фигуры были заменены предметами: чайный прибор, закуски и графин с водкой, – последнее изображение еще красноречивее говорило за себя. <…> На вывесках винных погребов изображали золотые грозди винограда, а также нагих правнучат и потомков Бахуса верхом на бочках, с плющевыми венками на голове, с чашами, с кистями винограда в руках. Также рисовали прыгающих козлов, полагая, что греки этому четвероногому приписывали открытие вина»545.